* В любых отношениях роль каждого из партнеров определяется очень быстро. Об этом Джоанне рассказали на одной из первых консультаций. Джоанна записалась на прием к психологу через пять недель после знакомства с Алистером, то есть через неделю после того, как он признался ей, что женат. Не зная, как выпутаться из сложившейся ситуации, она ощущала смятение и растерянность. Прежде она никогда и никому не причиняла боли. И никогда никого не обманывала — ну разве что изредка по мелочи, но всегда — чтобы не расстраивать («Ну конечно, я кончила!»). Она всегда поступала так, как ей казалось правильным. И никогда еще не испытывала стыда за свои поступки. Теперь же ей было так стыдно, что она даже не смогла поделиться со своей лучшей подругой, а вместо этого заплатила тридцать пять фунтов, чтобы рассказать обо всем незнакомой женщине, страдающей ожирением. Джоанна смотрела на психолога и понимала, что про «роли» ей слышать совсем не хочется. Ей бы хотелось, чтобы психолог сказала: «Нет ничего плохого в том, чтобы заводить романы с женатыми мужчинами. Проблема — в хреновом устройстве общества. Так что вперед, моя дорогая. И перестаньте терзаться этим дурацким чувством вины. Знаете, в континентальной Европе над вами посмеялись бы, если бы у вас не было любовника». Но нет, ничего такого психологиня не сказала. Дама заботливо и с тревогой смотрела на Джоанну из своего плюшевого кресла и всю консультацию только и говорила, что об этих самых ролях. «Они основаны на предположениях, которые вы строите, исходя из характеристик друг друга, — объясняла она. — Эти предположения возникают почти сразу после знакомства, но они очень часто оказываются ошибочными, и потом их бывает крайне трудно разрушить». Джоанна потом думала над этим. Психологиня была права. Не успели они с Алистером доесть свой первый совместный ужин (он заказал за нее, и ей принесли филе сайды), как их предположения друг о друге уже были залиты в форму и оставлены застывать. Алистер Я рисковый Я делаю карьеру Мне нравится собирать факты Я все запоминаю Я держу удар Я принимаю решения Я говорю, и меня надо слушать Джоанна Я трусиха Я зарабатываю на жизнь Ненавижу вдумываться в детали У меня склероз Проседаю под натиском А я? Я несу ахинею И вот, пожалуйста, — они уже вместе. Джоанна и Алистер. Алистер и Джоанна. С первого дня и до сих пор. И ее все устраивало. Ничего плохого она в их отношениях не видела. Все сложилось. И возможно, все шло бы неплохо всю жизнь, до конца ее дней, если бы не служба безопасности аэропорта. Сама не зная почему, Джоанна так и не призналась Алистеру, что ходит к психологу. * Алистер помог Джоанне выбраться из автомобиля: ее била дрожь, тело не слушалось. Он почти нес ее к небольшому зеленому островку на обочине. Джоанна брела как в тумане, на подгибающихся ногах, чувствуя, что ее попытки начать как-то влиять на принятие решений ничего не стоят. Она не держит удар. Не умеет решать сама. Вот, например, сейчас она едва дышит и передвигает ноги, где ей еще и думать? И задыхается от жары. Ее сейчас стошнит. Алистер придерживал волосы Джоанны, пока ее рвало, потом усадил спиной к придорожной насыпи (достаточно высокой, чтобы укрыть сидящих от проезжавших мимо машин), присел рядом на корточки и только после этого завел разговор. Говорил Алистер. Она — слушала. Потому что слушать надо Алистера. Факты Он привалился к сухому желтому земляному валу в нескольких дюймах от Джоанны и уставился в пространство. — Ты должна сосредоточиться, — сказал он. — От того, как мы будем вести себя дальше, зависит вся наша жизнь. Не вертись и не оглядывайся на машину. Смотри прямо перед собой и ничего не говори. Я перечислю факты. Руки отчаянно тряслись. Джоанна подсунула их под себя и устремила взгляд вперед, как велел Алистер. Равнина, плоская и желтая, казалась бескрайней, а может, и была такой на самом деле. Ни деревца, ни кустика. Ни пасущихся животных. Горячий ветер, раздувая далекие пожары, гнал на юг мрачно-коричневые тучи пыли и ерошил волосы. Клочок пепла танцевал перед лицом, вверх-вниз, вверх-вниз, а потом опустился ей на правую лодыжку. Джоанна словно приросла к месту, она не могла пошевелиться, да и не хотелось. Хотелось остаться здесь и умереть. Может, и правда удалось бы так — умереть от жажды на обочине дороги и никогда не возвращаться в ту машину. Может, если она попросит Алистера, он согласится оставить ее здесь? Она обязательно его попросит. Вот сейчас он закончит говорить, и она сразу попросит. Надо только дослушать, что он там расписывает, как обычно, по пунктам: факты, план действий, способы осуществления. Стоп, какие, к черту, действия? Чем вся эта чушь может им теперь помочь? Ее мысли прервал голос Алистера. Тот, как всегда, перечислял факты по пунктам. Она не поворачивалась к нему и не переводила на него взгляда, но боковым зрением видела, что он вытянул руку и отогнул большой палец: — Первое: Ной мертв. Голос ровный, уверенный, твердый. Указательный палец разогнулся и присоединился к большому, пульсирующему бедой. — Второе: в этом виноваты мы. Пальцы у него были слишком короткие. И толстые. — Третье: кого-нибудь из нас или даже нас обоих обвинят в преступной халатности, а возможно, в непреднамеренном убийстве или даже в преднамеренном, особенно если учесть, как ты вела себя в самолете. Да, но она ведь и в самом деле убила Ноя. Ее должны судить за это. Если не получится остаться здесь, чтобы умереть от жажды, можно рассчитывать на второй вариант — провести остаток жизни в тюрьме. Она чуть не нарушила правила и не произнесла это вслух. Вот бы полиция приехала прямо сейчас и забрала ее отсюда. Когда они придут, она натянет футболку на голову, и ей больше не придется смотреть на ту машину. — Четвертое: один из нас или мы оба сядем в тюрьму. На год или, может, на пять, а то и на всю жизнь. Сядет только она, она одна. С Алистером все будет в порядке. — Пятое: любая щекотливая ситуация оставит меня без работы. Это пагубно отразится на имидже партии. И возможно, я больше никогда не смогу устроиться на службу. Он поднял другую руку, чтобы продолжить счет. Его движения стали быстрее, а тон — жестче. — Шестое: ты больше никогда не сможешь преподавать. А, так вот почему изменились темп и тон: теперь он говорил о ней. Алистер злился на нее. Оно и понятно. Ведь это она убила его сына. — Седьмое: тебя вообще больше никогда не допустят к работе с детьми, ни в каком качестве. Ну и что с того? Все равно она умрет здесь, на этой насыпи. Правда, если умирать от жажды, то на это уйдет очень много времени. Дня два или три, она точно не знала. Если молиться, возможно, ветер изменит направление и пригонит огонь сюда, к ним. Джоанна закрыла глаза и стала читать единственную молитву, которую смогла вспомнить. Исповедую перед Богом Всемогущим и перед вами, братья и сестры, что я много согрешила мыслью, словом, делом и неисполнением долга: моя вина, моя вина, моя великая вина. Поэтому прошу Блаженную Приснодеву Марию, всех ангелов и святых, и вас, братья и сестры, молиться обо мне Господу Богу нашему. Она открыла глаза. Ветер не услышал ее молитвы, пламя и дым были по-прежнему далеко. Огонь не поглотит ее. Вместо этого она достанет из багажника пакет с логотипом магазина дьюти-фри, наденет его на голову и завяжет на шее шнурками от кроссовок. — Восьмое: тебе могут вообще запретить приближаться к детям. Тоже понятно. Она ведь убила грудного младенца. Своего собственного грудного младенца. — Девятое: тебе могут запретить рожать других детей. Других детей. Рожать других детей. Да, он только что произнес это вслух.