Но Сережка угрожающе посмотрел на них, высунул язык и похлопал по нему пальцем. Петя и Миша умолкли. И Вася, закусив губу, поднялся. Безнадежно махнул рукой и быстро пошел, втянув голову в плечи, будто вслед ему продолжали язвить. Сережка вскочил за ним: — Подожди, я провожу. Еще раз осмотрю следы у болота, пока солнце не закатилось. Вася повеселел, окрылился. Они дошли до болота, Сережка там остался, а Вася сбегал к нашему лагерю, где уже стоял первый вертолет и вырубалось место для второго. Вася решился на все. Действовал рискованно и энергично, как сумел, даже не побрезговал стащить пистолет. И Сережка за это расправился с ним у болота, послал второй раз с запиской. Правда, потом Сережка, от души щадя Васино достоинство перед товарищами, ничего не рассказал остальным о его похождениях. И парень был ему премного благодарен за это. Но не отданная записка в кармане жгла его, сковывала, и, может быть, поэтому Вася так и не сумел до конца всей истории доказать, что он совсем не трус. А потом гибель Нади окончательно пришибла, придавила его отвагу. Сережка с Васей вернулись к ребятам уже за полночь. Все спали, как мертвые, костра не разожгли: и поленились, и побоялись — и без него было достаточно светло. Коля Шевелев дежурил с ружьем, взятым у студентов, и, встретив Сережку на тропе, доложил, что все в порядке. В два часа, едва развиднелось, Сережка поднял отряд идти дальше. Что происходило потом — об этом послушаем самого Сережку. Почти всё во время следствия, в том числе и его рассказ, записывали на магнитофонную пленку. Голос у Сережки звучит сипло, угнетенно. Говорит он неровно — то спешит, то в раздумье подбирает каждое слово. — Шли мы все утро и весь день. Шли довольно легко: основные наши припасы остались на Вермикулитной горе. Через равные промежутки делали привалы, я попросил Надю следить за этим. Силы тратили расчетливо... — Студенты Миша и Петя не командовали, не воображали из себя «шибко выше всех». В дружном коллективе и они ребята ничего. Они с оружием, поэтому шли впереди. А на привалах заводили такие интересные разговоры, что до следующей остановки все чуть не бежали... Студентам наши девушки очень нравились. Коля предложил во время движения запретить разговоры, что мы и старались делать... — Ну, что еще? Говорили про все. Например, про то, что мы удачно тренируемся к полетам в космосе. В космосе у человека будет совсем не загружен слух. Полная тишина! В белой тайге тоже полная тишина... В космосе зрение будет работать мало: кругом однообразная чернота. В белой тайге для глаза тоже все вокруг одинаково многими часами. А всякие приметы того, что впереди нас прошли люди — обломанная ветка, взрытый настил сухих листьев на земле, обожженная спичка и, главное, следы от ботинок в сырых местах, — все бросалось в глаза. Как звезды космонавтам!.. — Много спорили: на что будет в космосе у человека основная нагрузка? Коля говорил — на выносливость, как у летчиков реактивной авиации: уметь переносить крайние давления, температуры, резкие изменения собственной тяжести. А я сказал, что надо быть человеком высоко-коллективным: в космосе в одиночку ничего не сделаешь. Точно!.. — А потом наши девчонки взбунтовались: сколько, мол, можно идти, да и цели, мол, у нас никакой нет. Мы все дружно дали им отпор. Миша сказал, что в космос нельзя отправляться людям, подверженным, как Надя и Зина, быстрым сменам настроений. И я это здорово поддержал. Никакая неожиданность — в космосе, на чужих планетах их будет полно! — не должна сломить волю, смелость, решимость. Нам тоже надо так же. — Девчонки заткнулись... Ну, то есть перестали канючить... то есть, ну... Ныть перестали!.. Потом я предложил всем тренировать мозги — учиться мыслить отвлеченно и логически, как положено исследователям... О космосе сейчас интересно поговорить — каждый много читает об этом... — Да! Еще Петя сказал, что для космоса нужно умение отлично ощущать свое положение в пространстве. В лесу такой навык вырабатывается... Ну, еще шутили. С шутками всегда легче. Надя на привале рассказала веселую сказку про то, что самый первый уралец от лешего родился, поэтому мы, уральцы, такие лесомыги... Вот уж посмеялись!.. — Еще много пели. С песней — каждый смелее... Мы с Колей Шевелевым понимали, что надо бы идти тихо, крадучись, ведь мы хотим настичь парашютиста, схватить его, а если поём, он может просто спрятаться в сторонке и нас пропустить мимо себя. Но без песни все очень быстро скисали, падали духом. Подустали все... Решили: будь, что будет! И потом, не должен тот парашютист специально утаиваться, наоборот, — думали мы, — он будет изображать из себя какого-нибудь нашего дядьку, а мы-то знаем и перехитрим его... Вот в межпланетном... Космос, космос, космос!.. Сережка никак не мог в своем рассказе перейти к главному. Он вспоминал и вспоминал всякие подробности, малосущественные мелочи, возвращался к тому, о чем уже говорил, и чем дальше, тем больше, переживал, нервничал. Речь его стала совсем спотыкливой. Долго он не мог пересилить себя, чтобы обрисовать заключительные печальные события. Поэтому ради краткости я выключаю магнитофон. Вечером еще светило солнце, когда отряд пошел дальше по краснолесью. Белая тайга окончилась. Все вокруг стало пышнее, многокрасочней — с кустарниками, травами, цветами. Мшистые валуны, словно притаившиеся звери, охраняли сосновые боры, густые ельники, стройные кедровники, массивы лиственницы, перемежающиеся глухими тенистыми полянами. Под солнцем, пробивающимся сквозь могучие кроны, тропа сверкала, устланная лакированными иглами сухой хвои. Ребята в ускоренном темпе шагали и шагали до глубокой ночи. Наконец, тропа раздвоилась. Это было видно даже в полусумерках белой ночи. Сережка скомандовал привал. Поели кое-как, завязали отощавшие рюкзаки, но никто не уснул. Так утомились, что и у молодого организма усталость перешла в лихорадочное напряжение. Долго спорили о развилке тропы. Несколько раз тщательно примерялись по карте. Получалось, что налево — дорога в Р*, мимо палатки студентов. По ней, наверное, пошел бровастый: Миша и Петя, а потом и Сережка встречали его там. Тропа направо вела примерно в сторону Спесивой горы, где неподалеку был найден комплект снаряжения парашютиста. И Сережка убеждал ребят, что на этом распутье парашютисты разошлись. Бровастый — налево, а второй нагрузился двумя комплектами снаряжения и — направо. Парни согласились с Сережкиным предположением. Но Надя скептически возражала: — Все это, мальчики, очень отвлеченно!.. — Но логично! — настаивал Сережка. Сомнения Нади поддерживала Зина-беленькая. Она требовала конкретных видимых доказательств. А их не было. Развилка на сухом месте. Следов — никаких. Однако Сережка непреклонно утверждал свое. Помог Коля, объявивший, что женский пол вообще не способен к анализу и обобщениям, к исследовательскому мышлению, и слушать девчонок нечего. И еще до восхода солнца отряд устремился по тропе направо. Шли весь остаток ночи и все утро. Привалы делали самые короткие. Миша и Петя, шагая впереди, держали ружья наизготовке. Надя бунтовала. Зина капризничала и уговаривала Колю вдвоем сделать капитальный привал. Коля мрачно отмалчивался, но брал ее под руку и силой вел дальше. Девушки взвинчивали друг друга и, нервно потешаясь, садились посреди тропы и кричали: — Дальше мы не пойдем! — Вам нравится играть в охотников за парашютистами, а нам нет! — Стреляйте, стреляйте, мальчики, — разыгрывала Надя Мишу с Петей. — Вон, вон, за пнем кто-то сидит! — Сережка, выпусти красную ракету, — требовала Зина. — Пусть за нами пришлют вертолет. Но Сережка отрезвляюще отвечал, что красная ракета осталась одна и она может еще пригодиться. Все больше и больше сказывалась усталость. Нервозность в отряде нарастала и нарастала. Сережка подобрал крошечный окурок сигареты и сказал, что все правильно: бровастый, дескать, не курил, значит, второй прошел именно здесь. И девчонки чуть не с визгом напустились на Сережку: — Откуда ты знаешь?.. Может, и второй не курит?.. Воображуля!.. Подумаешь, Шерлок Холмс!.. Откуда у тебя сведения, что тот не курит?.. — Попрошу вести себя потише: мы не на экскурсии, — серьезно урезонил их Сережка. Девушки приотстали, когда в распадке, возле стоячей лужи, парни увидели отпечатки туристских ботинок, отпечатки с глубоко вдавленными пятками. — Точно! — горячим шепотом произнес Сережка. — Этот нес парашюты и скафандры туда, в болото... — Две ноги... Не четыре... — только и смог произнести Миша, оглядываясь вокруг остановившимися глазами. В возбуждении, в азарте, словно охотники, напавшие на след наисвирепейшего зверя, парни ринулись из распадка в горку. Но не успели пробежать и пятидесяти метров, как из-за поворота, им навстречу, показался рослый мужчина в туристском костюме, с рюкзаком за спиной. Они знали, кого ищут. Они долго готовились к встрече. Но никто из них не думал, что она произойдет так скоро и столь неожиданно. — Сто-о-й!.. — заорали Петя с Мишей разом. Не думая, кто перед ними, они сдуру, сперепугу дали по мужчине залп из охотничьих ружей. Но у того оказалась прекрасно выработанная реакция на внезапное нападение. Он мгновенно заскочил за дерево и выхватил пистолет. А Миша, стреляя, спотыкнулся и упал. Петя, увидав валяющегося под ногами своего лучшего друга, окончательно растерялся и выпалил второй раз. Мужчина тоже выстрелил, целясь в него, и попал в Надю, которая стояла далеко позади, еще ничего не понимая, что происходит. Она вскрикнула: «Сережа-а-а!» — и медленно опустилась на землю. Зина-беленькая упала тут же рядом в обморок. А Сережка с Колей и Васей, прыгнув при первом оружейном выстреле с тропы в сторону, быстро пробирались меж деревьев вперед. Сережка, услышав вскрик Нади, оглянулся и увидел, как у нее подогнулись ноги, запрокинулась голова, как она схватилась за сердце. Не помня себя, Сережка кинулся к мужчине и выстрелил в него из ракетницы. Красная сигнальная ракета ударила мужчину в плечо, сбив его с ног, горящим метеором взметнулась чуть вверх, пролетела немного и погасла. И Сережка успел вырвать пистолет у мужчины, который был не столько оглушен и обожжен ракетой, сколько растерян от непредвиденного оружия, свалившего его. Прямо лежа он поднял руки под наведенным на него пистолетом. Сережка, еще раз оглянувшись на Надю, с остервенением занес ногу, чтобы со всех сил ударить мужчину каблуком в лицо. Тот даже простонал. Но Сережка не ударил. — Встаньте! — приказал он. — У нас лежачего не бьют. Коля и Вася в один миг, словно всю жизнь только этим и занимались, срезали с одежды мужчины все пуговицы, все до единой, перерезали шнуровку ботинок и даже резинку на трусах. Попробуй — побеги! Он медленно поднялся, обескураженно поддерживая спадающие штаны. А в распадке, позади, очувствовалась Зина-беленькая и громко зарыдала, склонясь над подругой: — На-а-а-аденька-а-а! Ой, На-а-а-денька-а-а!.. Глава двенадцатая СУПЕРКОВАРСТВО Надо ли рассказывать, как чувствовал себя я, когда исчез отряд Сережки? Я бесился от злости и злился в бешенстве, что ничего не могу сделать, что мне ничего не ясно, что мальчишки и девчонки даже не посчитали нужным известить меня о своих намерениях. Я не докладывал руководству о завершении операции. Я догадывался, что Сережка увлек ребят искать шестого парашютиста. Но нельзя же — так!.. Куда? Как? На основе каких соображений? Каких данных?.. И что делать мне? Случилось ли что-нибудь с ребятами? Может быть, этот шестой и впрямь существует и давно перестрелял их всех. В голову приходили зловещие воспоминания о разных давнишних случаях необъяснимой гибели людей в этих малохоженных краях. Мы сутки проторчали на Спесивой горе без всякой пользы. Я гонял вертолеты над зеленым морем тайги, чтобы они хоть что-нибудь заметили в молчаливых волнах бесконечной листвы. Ничего! Ни дымка от костра, ни огонька сигнальной ракеты!.. Белая тайга... Дядя Володя Чурсин успокаивал меня, натянуто посмеиваясь: — Ничего-о!.. Не волнуйтесь, Алексей Михайлович!.. Такие орлята нигде не пропадут! Вы, между прочим, видели в Челябинске памятник «Орленок?» Поставили моему одному очень хорошему товарищу... Я лишь поглядывал на него свирепо и молча, и дядя Володя прекращал разговоры. Он тоже устал. С утра до вечера мотался на вертолете, «заскакивая», как он выражался, к своим друзьям, сидевшим в засадах в разных концах тайги. Старику было трудно: ведь спускаться и подниматься по лесенке вертолета с воздуха — это же каждый раз почти цирковой номер! Прошла еще ночь, бессонная и ничего не прояснившая. Утром я распорядился свертывать экспедицию. Я был раздражен — самому противно. Ни с того, ни с сего сделал резкое замечание сержанту Мите, который весело о чем-то болтал со смеющимся бровастым парашютистом. Сержант спокойно перенес мой несправедливый наскок и затем сказал: