Состоит Сережка и в заводской дружине по охране общественного порядка. Но почти на каждом дежурстве у него происшествия. То увели в милицию мужчину, пристававшего к женщине, а он оказался ее мужем. То пьяного сторожа, уснувшего возле охраняемого магазина, посадили в мешок вместе с ружьем и подвесили на дверь. Утром пришел завмаг — скандал, пятно на всех дружинников, на всю комсомольскую организацию. В общем, парень непутевый, — утверждала Зина-беленькая, считая виновником гибели Нади Зотовой — Сережку. — Мы его исключим из комсомола: беспорядочный он, и вся жизнь у него путаная. Я возразил — ведь у самой Зины жизнь далеко не простая: родители разошлись, поссорившись, каждый завел свою семью, и Зина жила то с отцом, то с матерью, в разных городах. Работала и чертежницей, и санитаркой, и машинисткой, и кассиршей. — Я нетипичное явление для нашей молодежи, — сказала на это она. — Но я уже поняла, какой надо быть, а Сережка не понимает. Говоришь ему — не соглашается. Он ведь и книги читает — так всегда спорит. Знаете, что он однажды сказал на комсомольском собрании? Да, да, прямо на собрании. «Большинство, говорит, героев Достоевского, Толстого, Чехова мне не нравятся. Хлюпики, говорит, и бедолаги, только страдают, страдают и страдают». Это — о великой-то русской литературе так!.. Я подумал: мальчишеский нигилизм — нахватался верхушек и все отрицает, считая, что все познал. Но потом в заводской библиотеке мне отрекомендовали Сергея Векшина как пытливого и активнейшего читателя. Он очень любит Рылеева, Лермонтова, Герцена... — От них, — говорит Сережка, — произошли революционеры, а не от Достоевского... У Толстого один Хаджи Мурат более или менее борец... Мы с ним, когда разговаривали, изрядно отдалялись от сути трагического происшествия с Надей, которую Сережка, наверное, любил. «Наверное» — потому, что Сережка еще молод по-настоящему разобраться в своих чувствах. Он говорил так: — Не знаю, Алексей Михайлович. Не думал об этом. — И подавленно закрывался руками, так как я, возможно, слишком внимательно следил за выражением его лица. — Она была лучше всех наших девчат... Но что теперь толковать?.. И тут же, глянув сердито в сторону, грубо добавил: — Дура! Не заметила, что шесть, и мне не поверила. Вот и ходила по лесу, разинув рот!.. Хотелось до конца понять его, и я заводил речь о современных книгах: какая — любимая, какой герой нравится? — В книгах редко встретишь таких, чтоб нравились... Жизни мало, понимаете? — грустно отвечал Сережка. — Чувств больших нет. Хоть бы биографию интересную приводили писатели!.. Вот, возьмите жизнь художника, академика Федора Семеновича Богородского. Член партии с семнадцатого года, заслуженный деятель искусств! Он и циркачом был — «Ферри — человек без нервов», — и летчиком, и полным георгиевским кавалером, и комиссаром на флоте, и чекистом. Точно!.. А когда чествовали на каком-то торжественном юбилее знаменитого клоуна Виталия Лазаренко, Федор Семенович Богородский вышел и говорит: «Разреши, друг, приветствовать тебя по-цирковому». Встал на руки и прошелся, как акробат, — самому уже сорок лет было. Вот это человек! С большим чувством жил! Видели в Третьяковке его картины?.. Нашему, например, начальнику цеха так не сделать: мелковат... — Что, таких картин не сделать? — Не-ет! Вот так поприветствовать, от души... У нас вон Вася Петряев в войну трех лет маму потерял и десять лет искал ее, когда вырос. И нашел! Праздник был в цехе! А начальник цеха сказал: — «Угу. Квартиры пусть не просит с матерью вместе жить...» А Васька и не просил... Сережка, Сережка!.. Чем больше думаю о тебе сейчас, тем ближе и дороже становишься мне ты. Много таких парней, как ты, и все, что есть в тебе и хорошего, и плохого, — это плоды воспитания в большом рабочем коллективе. В общем, неплохое воспитание! Но тобою занимались все постольку-поскольку, помаленьку. И в тебе не все добротно, много случайного... Назвал любимую девушку дурой... Наставника бы тебе, постоянного старшего друга! Взялся бы какой-нибудь умный, крепкий и сердечный человек быть тебе учителем в жизни, советчиком! Незаурядная личность выковалась бы из тебя. Когда ребята собрались вместе, после возвращения Сережки из Р * со мной на вертолете, Коля Шевелев, что называется, шутя-играючи скомандовал: — Станови-ись!.. Сми-и-ирно-о!.. Появление Сережки, буйная радость его встречи с Надей, прибытие бравых, отлично вооруженных автоматчиков, находка студентов, ощущение опасности, теперь не столь страшной и неотвратимой, да и забавный случай с вермикулитом — все это взбудоражило молодежь. Зина-беленькая, Надя, оправившийся от испуга Вася быстро встали по Колиной команде в шеренгу, а Миша с Петей — чуть поодаль. Коля, как заправский тяжелоатлет, выпятил грудь, парадным шагом подошел к Сережке и отрапортовал, пряча за преувеличенной серьезностью ликующее настроение: — Товарищ командир! У нас все в порядке. Потерь нет. Противник не показывался... Докладывает взявший на себя в ваше отсутствие обязанности старшего — чемпион завода по байдарке Николай Шевелев! И Сережка нисколько не удивился. Он воспринял рапорт, как должное. Подхватил Колину веселую затею и распорядился: — Вольно!.. — Бегло осмотрев каждого, удовлетворенно улыбнулся и добавил: — Никто и не сомневался, что в нашем отряде все будет в порядке... И сейчас мы также не останемся в стороне. Он рассказал о сбитом самолете, о сдавшемся парашютисте, о том, что уже сделано дядей Володей Чурсиным. — Мы точнее всех знаем, где приземлялся десант, и можем здорово помочь Алексею Михайловичу. Все готовы? — Готовы! — хором ответили ребята. Надя даже отсалютовала при этом, как делала когда-то пионеркой: «Всегда готовы!» — А вы? — обратился Сережка к Мише с Петей. — Если вам неохота — отдайте пока нам ружья и патроны. Он посмотрел на них с полуприщуром — правая бровь опущена, левая — приподнята, и, наверное, много сказал своим взглядом. Миша с Петей не забыли, как прошляпили с парашютистом, и чувствовали себя виноватыми. Пока Сережка не начал их высмеивать, они поспешили согласиться и пристроились к шеренге. — Мы идем навстречу опасности! — сказал Сережка торжественно-приподнято. — Точно!.. И в этом нет ничего особенного... Но прошу каждого спокойно прикинуть: может, ему не идти, остаться здесь? Я предлагаю, чтоб у нас был боевой отряд. Как у ребят в Р*! Отряд охраны природы!.. В обычное время такой отряд изучает местность и призывает к порядку врагов природы — браконьеров и прочую дрянь. А вот в таких случаях отряд выполняет задачу посерьезнее. Понятно?.. Пусть каждый ответит и — только сам за себя: да или нет? Зина? — Я готова. — Обещаешь, что — вернемся на завод — и наша комсомольская организация создаст такой отряд? — спросил Сережка. — Мы ведь и наши леса вокруг завода не знаем и не воюем с теми, кто там гадит — ломает деревья, мусорит и прочее... — Создадим! — подхватила Зина и с места в карьер начала свою организаторскую деятельность. — Ты, Надя, обязуешься вступить? — Обязуюсь!.. — засмеялась Надя. Ее глаза, обращенные не на Зину, а на Сережку, говорили: «Если ты, то и я...» Зина опросила всех остальных. С Васи взяла слово, что будет больше читать о природе — намек на конфуз с вермикулитом. Студентов заставила пообещать, что никогда не будут наставлять оружие на своих. И она, по-видимому, затянула свои назидания, переборщила. Когда черед дошел до Коли, он заупрямился. Она потребовала, чтобы Коля бросил заниматься байдаркой — делом пустяковым — и все силы отдал бы самому главному, самому важному отныне. — Еще чего? — тихо воспротивился Коля. — Байдарку я не оставлю. — Но поклянись, байдарочник несчастный, что будешь в нашем отряде! — с жаром воскликнула Зина. — Вались-ка ты со своей клятвой!.. Энтузиазм отряда едва не рухнул. Ведь Коля начал, Сережка подхватил, а Зина поначалу продолжила весь разговор на высокой геройской ноте. Настроение передалось всем, вызвало азартное стремление, ребята накаляли друг друга. Но, кроме боевого духа и желания, ничего больше не зажигало их — ни долг, ни необходимость, ни задание. Все могли и остыть сразу. Зина растерялась. Но Сережка вовремя почувствовал, что происходит, и сказал Коле покладисто, хотя и не скрывая некоторого презрения: — Ладно. Мы тебя, как особо ценного человека, освобождаем... Еще чего доброго погибнешь — кого от нашего цеха выставлять на заводской олимпиаде? — Чего? — уже в полный голос возмутился Коля и шагнул из строя к Сережке. — Это ты брось!.. Я — со всеми!.. — Ну, тогда в стенгазете выступишь, как спортсмен высокой квалификации, чтобы все записывались в отряд, — сказала Зина. — Это я могу, — с готовностью согласился Коля и встал в шеренгу. — К выходу на боевое задание приготовиться! — распорядился Сережка. Было похоже, что он затевал занимательную игру, распаляя друзей. Строгая, рассудочная Зина теперь утверждает, что Надя будто бы шепнула Сережке: «Играешь?» — «А что? Разве не интересно?» — якобы ответил он. — Не было такого! — яростно отказывается Сережка. — Все-таки ты забавлялся, валял дурака, — настаивает Зина. — Мы не принимали это мероприятие всерьез. Мы вовсе не думали, что все окончится плохо... — А я что, думал? — огрызается Сережка. — Эх, ты — «мероприятие»!.. — Сережка спрашивал — мы отвечали. Всем это нравилось, — задумчиво вспоминает Вася. — Ерунда! — весомо заявляет спокойный Коля. — Если бы Сережка заставил нас тогда поклясться быть готовыми к смерти, мы поклялись бы. Нам очень хотелось принять участие... И мы всё понимали. Стараясь разобраться теперь в каждом из них, я думаю о том, какая же прочная закваска в характере у Сережки, у Коли, у наших многих парней и девчат! Они без колебаний всегда могут шагнуть к свершению мужественного дела. Тогда, на Спесивой горе, я не мог противостоять их дружной решимости действовать, начать вместе со всеми поиски, а не сидеть безучастными туристами. Перед нами под безоблачным небом, нежась в горячих лучах июньского солнца, распростерлась тайга. Белая тайга! Но с горы она вовсе не белая, а зеленая, и весело зеленая — вершины берез кажутся издали пушистыми, мягкими. Они спокойно колышутся на легком ветру, который не ощущается на горе. «Если парашютисты спрыгнули сюда, в эту низину, задача облегчается», — подумал я, прикидывая расстояние до хребта, встающего вдали, на севере. Там, на хребте, все тропы должны быть перекрыты товарищами дяди Володи Чурсина. Я глянул на карту в планшете командира автоматчиков. Гигантская таежная чаша меж гор была рассечена остро отточенным карандашом на равные квадраты. Молодой командир автоматчиков работал четко и расторопно. Было приятно, что они с Сережкой понимали друг друга с полуслова: «Как выглядели парашюты? Какого приблизительно размера? Фигурки десантников были различимы?.. Та-ак!.. Поправочку на ночную видимость...» Прикинув расстояние, командир автоматчиков наметил на карте место первого захода по прочесыванию местности. Обвел окружностью. Это навеяло на меня щемящую волну далеких фронтовых воспоминаний. На какую-то минуту. Я смотрел то на карту, то на тайгу перед нами. Точка скрещения линий офицерского карандаша — словно в перекрестии орудийного прицела в танке!.. А солнце над головой начинало припекать, время шло к полудню. Возможно, было жарко и от волнения, которое никто не выказывал. Только у Сережки смешно вспотел нос. Не лоб, а нос. Курносый нос — в бисеринках пота... Очень запомнилось почему-то. Обусловили сигналы разноцветными ракетами и забросили с вертолета сначала группы автоматчиков, а затем и Сережкин отряд. Надо было видеть настороженно-серьезные и в то же время сияющие лица ребят, когда они один за другим спускались с вертолета по канатной лестнице в зеленое море березовой листвы. Впереди — Сережка. Автоматчики дали ему ракетницу для сигналов. Он держал ее, как настоящий пистолет, наготове, и стоял на нижней ступеньке лестницы опускавшейся машины в сумасшедшей струе воздуха от пропеллера. Вот он скрылся в расколыхавшихся вершинах берез, как водолаз за бортом в бушующих волнах. Вот — покачал лестницей, значит, достиг земли. За ним слезли Миша с Петей, потом — девушки и остальные парни. Вертолет упруго стоял в воздухе, оглушая ревом мотора. Ребята, как и автоматчики, раскинулись в цепь на расстояние голоса друг от друга и двинулись вперед. Я поначалу и не беспокоился, не переживал за них. Все казалось ясным и простым. Красная ракета — сигнал «на помощь»: на Спесивой горе остался резерв автоматчиков, который можно забросить в любую минуту в любое место, — они сидели наготове в вертолете. Зеленая ракета (через каждый час) — сигнал «все в порядке, двигаемся дальше». Серия красных ракет — «найдены трупы парашютистов». Второй вертолет отправился к Чурсину в Р* за новостями и вскоре вернулся. Дядя Володя прилетел сам, а с ним еще двое таких же крепких скуластых старичков, вооруженных новенькими двустволками. Познакомились: Есин и Кульнев. Дядя Володя извинился, что сидеть в Р* ему невмоготу: там спокойно, парнишки из отряда охраны природы в случае чего сами управятся. Сведения из засад тоже спокойные: все в порядке, люди на местах. Я обрадовался, что Чурсин приехал на Спесивую гору: с ним было как-то увереннее, в его присутствии сильнее чувствовалось, что окрест по тайге множество таких, как он, начеку в засадах и готовы встретить непрошеных гостей. А то кругом деревья, деревья и деревья, даже не верится, что где-то есть живые люди, кроме автоматчиков и Сережкиного отряда. Немногословные старички посидели, покурили, потом посовещались и решили посмотреть места, где найден комплект снаряжения парашютиста. — Все равно ведь какие-нибудь приметки по его дороге остались. Откуда он двигался?.. Они ушли вдвоем. Дядю Володю я пригласил полетать над прочесываемой территорией. Была договоренность, что один вертолет, налегке, должен почаще патрулировать в воздухе и пониже: веселее тем, кто идет по земле, и можно корректировать, в случае необходимости, их действия. — Согласен! — обрадовался дядя Володя. — Тут как раз посредине есть избушка — давно не навещал. Над тайгою каждый час взлетали зеленые ракеты. Цепью. Все в порядке, дело идет. Радист тоже доложил, что во всех пунктах, с которыми налажена связь, спокойно.