— Ты осмотрительный страж, — заметил судья. — Ну что ж, можешь расправляться с лесами, как тебе заблагорассудится, но только на этот вечер. Бенджамен охотно выполнил это распоряжение, и не прошло и двух часов, как оказалось, что он принял меры предосторожности не напрасно. Южный ветер действительно сменился затишьем, которое предвещало серьезную перемену погоды. Задолго до того, как обитатели дома удалились на покой, снова ударил мороз, и мосье Лекуа, прежде чем выйти на залитую лунным светом улицу, попросил одолжить ему попону, хотя и без того, выходя утром из дому, он, по обыкновению, предусмотрительно закутался как можно теплее. Мистер Грант и Луиза остались ночевать у судьи, и, так как вчерашняя пирушка очень утомила ее участников, все общество вскоре разошлось по своим спальням, и задолго до полуночи дом затих. Элизабет и ее подруга только-только успели задремать, когда за стенами дома засвистал северо-западный ветер, принеся с собой то удивительно приятное чувство, которое обычно сопутствует такой погоде, если в камине еще горит веселый огонь, занавески и ставни не пропускают холода в комнату, а пуховая перина мягка и тепла. И вдруг Элизабет, на мгновение очнувшись от сладкого забытья, открыла сонные глаза и различила в реве бури протяжный и жалобный вой, слишком дикий, чтобы его можно было приписать собаке, хотя что-то в нем напоминало голос этого верного друга людей, когда ночь пробуждает его бдительность и придает торжественное достоинство громкому, тревожному лаю. Элизабет почувствовала, что Луиза теснее прижимается к ней, и, догадавшись, что та не спит, сказала тихо, словно боясь нарушить очарование: — Издалека их жалобный вой даже кажется красивым. Наверное, это собаки в хижине Кожаного Чулка? — Это волки. Они так осмелели, что спускаются с гор на озеро, — шепнула Луиза. — От поселка их отпугивают только огни. Как-то ночью голод пригнал их к самым дверям нашего дома. Ах, какая страшная это была ночь! Но в вашем доме можно ничего не бояться — богатство судьи Темпла позволяет ему надежно оградить себя от всех опасностей. — Энергия судьи Темпла укрощает даже леса! — воскликнула Элизабет, сбрасывая одеяло и садясь на постели. — Как быстро цивилизация подчиняет себе природу! — продолжала она, бросив взгляд на удобную и даже роскошную обстановку своей спальни и прислушиваясь к далекому вою на озере. Заметив, однако, что эти звуки пугают ее робкую под-Ругу, Элизабет снова улеглась и вскоре, охваченная глубоким сном, забыла о переменах и в долине и в своей собственной судьбе. Утром в спальню явились служанки, чтобы затопить камин, и этот шум разбудил девушек. Они встали и доканчивали свой туалет, дрожа от холода, — мороз сумел пробраться сквозь все преграды даже в теплую комнату мисс Темпл. Одевшись, Элизабет подошла к окну, отдернула занавеску и распахнула ставни, чтобы посмотреть на поселок и озеро. Но, хотя густой иней на стекле и пропускал свет, разглядеть сквозь него ничего не удавалось. Тогда она открыла окно, и ее восхищенному взору предстала великолепная картина. Чистый белый снег на озере сменился темным льдом, который, словно дорогое зеркало, отражал лучи восходящего солнца. Дома тоже оделись в ледяной наряд, но на них он сверкал, как полированная сталь, а огромные сосульки, свисавшие с каждой крыши, горели нестерпимым блеском, делясь им со своими соседками, — их обращенные к светилу стороны испускали золотистые искры, постепенно терявшиеся на темном фоне другой стороны. Но дольше всего взор мисс Темпл задержался на громаде лесов, покрывавших холмы, которые, уходя вдаль, громоздились друг над другом. Могучие ветви сосен и хемлоков гнулись под тяжестью льда, а их вершины вздымались над кудрявыми вершинами дубов, буков и кленов, словно шпили из чистого серебра над серебряными куполами. На западе, там, где небо сливается с землей, дрожала волнистая полоса света, будто из-за горизонта, вопреки всем законам природы, вот-вот должны были взойти бесчисленные солнца. На первом плане этой картины, на берегах озера и возле поселка, все деревья, казалось, были усыпаны бриллиантами. Даже склоны горы, еще не озаренные солнцем, были одеты в драгоценный убор, где блеск, зажженный первым прикосновением светила, проходил всю гамму яркости, превращаясь в конце концов в слабое мерцание хрустальных льдинок на темной хвое хемлока. Короче говоря, весь пейзаж был одним морем сияния, слившегося из отраженных озером, холмами, поселком и лесом лучей, каждый из которых обладал своим собственным оттенком. — Взгляните, — воскликнула Элизабет, — взгляните, Луиза! Поспешите к окну и полюбуйтесь этой волшебной переменой! Мисс Грант, простояв несколько мгновений у открытого окна, сказала тихо, словно не доверяя собственному голосу: — Да, перемена чудесная! Не понимаю, как ему это удалось за такой короткий срок. Элизабет удивленно посмотрела на нее, ибо никак не ожидала услышать от дочери священника такое сомнение во всемогуществе творца, но удивилась еще больше, обнаружив, что кроткий взор голубых глаз мисс Грант был обращен не на величественные картины природы, а на изящно одетого молодого человека, который, стоя у крыльца, о чем-то беседовал с судьей. Ей пришлось посмотреть еще раз, прежде чем она узнала молодого охотника в одежде хотя и скромной, но нисколько не похожей на грубые куртки фермеров и охотников, — это был обычный костюм молодых людей ее собственного круга. — В этой волшебной стране, кажется, нет числа чудесам, — заметила Элизабет, — и такая перемена не менее удивительна, чем все остальные. Актеры столь же неподражаемы, как и декорации. Мисс Грант покраснела и отвернулась от окна. — Я простая провинциальная девушка, мисс Темпл, и боюсь, что я буду для вас неинтересной собеседницей, — сказала она. — Я… я не всегда понимаю то, что вы мне говорите. Но, право же, я думала, что вы указываете мне на перемену в мистере Эдвардсе. И она еще более удивительна, если вспомнить его происхождение. Говорят, он наполовину индеец. — Он благородный дикарь… Однако нам пора спуститься и угостить сахема51 чаем — ведь он, наверное, потомок Короля Филиппа, а может быть, даже внук Покахонтас52. В зале девушек встретил судья Темпл, который отвел свою дочь в сторону и сообщил ей о перемене в наружности нового обитателя их дома, впрочем, ей уже известной. — Ему, очевидно, не хочется говорить о своем прошлом, — продолжал Мармадьюк, — но, насколько я понял из его слов, он знавал лучшие дни, и это же подтверждается его манерами. Я склонен согласиться с мнением Ричарда относительно его происхождения — купцы, торгующие с индейцами, часто воспитывают своих детей самым похвальным образом и… — Да, да, папочка, — перебила его дочь, смеясь и опуская глаза, — все это очень мило, но, раз я не понимаю ни слова на языке мохоков, ему придется говорить по-английски, а за его поведением, я думаю, вы сумеете последить. — Конечно. Однако, Бесс, — сказал судья, мягко удерживая ее за руку, — не надо говорить с ним о его прошлом. Он просил меня об этом, и очень горячо. Возможно, у него дурное настроение из-за раны, но, так как она скоро заживет, оп, надеюсь, впоследствии станет более общительным. — Ах, сударь, я не слишком страдаю той похвальной тягой к знаниям, которая зовется любопытством. Я буду считать его сыном какого-нибудь знаменитого вождя — Маисового Стебля или Маисового Торговца, а может быть, и самого Великого Змея — и обращаться с ним, как подобает, пока ему не заблагорассудится сбрить свои красивые волосы, позаимствовать полдюжины моих лучших сережек, закинуть ружье за спину и исчезнуть так же неожиданно, как он появился. Итак, идемте, сударь, ибо нам не следует забывать о долге гостеприимства на тот короткий срок, пока он с нами. Судья Темпл улыбнулся шуткам дочери и, взяв ее под руку, направился с ней в столовую, где уже сидел молодой охотник, чей вид, казалось, говорил, что он твердо решил сделать свое появление в этом доме как можно более незаметным. Таковы были происшествия, которые привели в дом судьи Темпла этого нового его обитателя, и теперь мы на время оставим его там, пока он с большим старанием и умением выполняет разнообразные поручения, которые дает ему Мармадьюк. Визит майора Гартмана кончился, и он на три месяца распрощался со своими любезными хозяевами; мистер Грант часто отправлялся в длительные поездки по приходу, и дочь его стала постоянной гостьей в доме судьи; Ричард со всей живостью увлекающейся натуры приступил к выполнению своих новых обязанностей; Мармадьюк был занят перепиской с желающими приобрести у него ферму, и зима прошла очень быстро. Главным местом развлечения молодежи было озеро, и девушки много раз наслаждались там чистым лесным воздухом, катаясь в маленьких одноконных санях, которыми правил Ричард, а когда лед очищался от снега, их сопровождал на коньках Эдвардс. Сдержанность молодого человека со временем постепенно исчезла, хотя внимательный наблюдатель мог бы заметить, что его часто охватывает какое-то горькое и жгучее чувство. В течение зимы Элизабет видела, как на склонах холмов появлялось все больше новых вырубок там, где поселенцы, по местному выражению, "ставили свою палатку"; а проезжавшие через поселок бесчисленные сани, нагруженные пшеницей и бочонками с поташом, ясно показывали, что труд этот не пропадает зря. Короче говоря, вся округа являла собой картину благоденствия, и по дорогам сновало множество саней. Одни были нагружены скромным скарбом, над которым виднелись веселые лица женщин и детей, радующихся новым местам. А навстречу им мчались на рынок в Олбани другие, с товарами местного производства, и при виде их многие решали отправиться в эти дикие горы в поисках довольства и счастья. Жизнь в поселке кипела. Ремесленники богатели, потому что богатела вся округа, и с каждым днем какие-то новшества все более увеличивали его сходство с настоящим городом. Человек, перевозивший почту, начинал поговаривать о том, что собирается завести почтовую карету, и за эту зиму он уже несколько раз сажал пассажира в свои двухместные сани, чтобы отвезти его по заснеженным дорогам к Мохоку, где дважды в неделю с быстротой молнии проносился дилижанс, управляемый умелым кучером "с побережья". Ранней весной, торопясь захватить санную дорогу, "из старых штатов" в поселок начали возвращаться семьи, ездившие туда повидаться с родственниками, и нередко их сопровождали все соседи этих родственников, соблазненные их рассказами и покинувшие фермы в Коннектикуте и Массачусетсе, чтобы попытать счастья в лесах. Тем временем Оливер Эдвардс, чье неожиданное возвышение никому не показалось удивительным в этой молодой стране, привыкшей ко всяким переменам, все дни напролет усердно занимался делами Мармадьюка, по ночевал он нередко в хижине Кожаного Чулка. Хотя встречи охотников были окружены какой-то тайной, все трое, казалось, очень ими дорожили. Правда, могиканин редко приходил в дом судьи, а Натти никогда там не появлялся, но зато Эдвардс, едва у него выпадал свободный час, отправлялся в свое прежнее жилище, откуда нередко возвращался уже глубокой ночью, в метель, а когда сильно запаздывал и в доме уже ложились, — на рассвете. Те, кто знал об этой его привычке, иной раз задумывались, почему он так часто посещает индейца и Натти, но вслух своих недоумений не высказывали, и только Ричард порой шептал кому-нибудь на ухо: — В этом нет ничего удивительного. Метис не может отвыкнуть от дикарских обычаев, а, этот малый цивилизовался куда больше, чем можно было ждать от человека его происхождения. Глава XX Вперед! Нельзя нам медлить, песнь моя, Немало горных троп еще нас ждет. Байрон, "Паломничество Чайльд Гарольда" С приближением весны огромные сугробы, которые из-за бурь и постоянной смены оттепелей и морозов стали такими крепкими, что, казалось, еще долго должны были держать землю в своих унылых объятиях, начали поддаваться действию теплого ветра и яркого солнца. Порой словно открывались врата небес, над землей веял мягкий ветерок, пробуждая живую и неживую природу, и несколько часов все глаза сияли весенней радостью, все поля улыбались весенней улыбкой. Но вот с севера снова налетала ледяная буря, погружая все в оцепенение, такое же холодное и угрюмое, как черные и мрачные тучи, закрывавшие солнце. Такие битвы между весной и зимой все учащались, а земля, предмет и жертва этого спора, медленно теряла сияющий зимний убор, не одеваясь в зеленый наряд весны. Так грустно прошло несколько недель, в течение которых обитатели поселка и его окрестностей, прощаясь с хлопотливой, полной простых развлечений зимней жизнью, готовились к трудовой весне, к работам в своем доме и на полях. В поселок уже не приезжали гости, в лавках, где столько месяцев шла бойкая торговля, уже не было оживленной толпы покупателей, сверкающий, плотно утоптанный снежный покров на дорогах сменился непроходимой ледяной кашей, а с ним исчезли и веселые, шумные путешественники, которые скользили по нему в санях зимой, — короче говоря, все указывало на то, что должна измениться не только земля, но и жизнь тех, кого она кормит и одевает. Молодежь "дворца" — Луиза Грант теперь тоже стала почти постоянной его обитательницей — наблюдала за этими медленными и порой обманчивыми переменами отнюдь не с равнодушием. Пока держался санный путь, к услугам девушек были всяческие зимние развлечения — они не только каждый день катались по всем горам и долинам в окрестностях поселка, но и придумывали множество разнообразных забав на широком просторе замерзшего озера. Когда после оттепели его покрывал зеркальный лед, можно было прокатиться в больших санях Ричарда, обгонявшего на своей четверке ветер; потом они увлеклись волнующей и опасной "каруселью на льду", можно было проехаться и в санках, запряженных одной лошадью, и в санках, которые катил кавалер на коньках, — короче говоря, в ход были пущены все развлечения, с помощью которых можно развеять в горах зимнюю скуку. Элизабет призналась отцу, что зима оказалась куда более приятной, чем она предполагала; этому, впрочем, немало способствовала и его библиотека. Когда постоянная смена оттепелей и морозов сделала дороги, и без того опасные, совершенно непроезжими для экипажей, обитатели "дворца", привыкшие проводить время на открытом воздухе, стали совершать верховые прогулки. Девушки на своих маленьких, хорошо объезженных лошадках отправлялись в горы и добирались до самых уединенных долин, но и там находили жилища предприимчивых поселенцев. В этих экскурсиях их всегда сопровождал кто-нибудь из мужчин. Молодой Эдвардс все больше осваивался со своим положением и часто становился во время этих прогулок веселым и беззаботным, словно забывая тяжелые неприятные мысли, которые прежде так мучили его. Привычка и юношеская жизнерадостность, казалось, брали верх над причинами его тайной тревоги, хотя порой, когда он разговаривал с Мармадьюком, его лицо опять омрачалось тем же непонятным отвращением, как и в первые дни их знакомства. В конце марта шерифу удалось убедить Элизабет и ее подругу поехать с ним к нависшему над озером холму, который, как говорили, был необыкновенно живописен. — А кроме того, кузина Бесс, — уговаривал неутомимый Ричард, — мы по дороге осмотрим сахароварню Билли Керби: он на восточном конце рэнсомского участка варит сахар для Джейда Рэнсома. Лучше этого Керби никто в наших краях не умеет варить сахар. Если помнишь, Дьюк, когда он только сюда приехал, я пригласил его к нам, так что неудивительно, если он в этом деле хорошо разбирается. — Билли, конечно, лесоруб хороший, — заметил Бенджамен, державший за уздечку лошадь шерифа, пока тот усаживался в седле, — и топором орудует не хуже, чем парусный мастер своей иглой или портной утюгом. Говорят, что он в одиночку может снять с огня котел с поташом. Сам-то я, если правду сказать, этого не видел, но так говорят. А сахар, который он делает, может, и не так бел, как брамсели на "Боадицее", да зато моя приятельница мисс Петтибон не раз говаривала, что сладости он необыкновенной, а уж вы-то, сквайр Джонс, лучше других знаете, что обезьяны все сладкоежки. Громкий хохот Ричарда, вызванный этой шуткой, которому вторил не слишком мелодичный смех самого Бенджамена, отлично показывал, какая теплая дружба существует между ними. Однако остальное общество не слышало их разговора, потому что девушки садились на лошадей и Мармадьюк с Эдвардсом помогали им, а затем последовали их примеру. Когда наконец все были готовы, кавалькада чинно двинулась через поселок. На несколько минут общество задержалось у дверей мосье Лекуа, а когда он тоже взгромоздился на своего коня, все отправились дальше и, выехав на окраину поселка, свернули на одну из сходившихся здесь главных дорог. По ночам землю еще сковывали заморозки, но днем бывало очень тепло, и дорога покрылась глубокой грязью, так что всадникам пришлось ехать гуськом по обочине, где лошадям было легче ступать по твердому дерну. Кругом нигде нельзя было заметить молодой травы, и вид холодной, мокрой земли наводил уныние. Снег еще покрывал большинство отдаленных вырубок, видневшихся на холмах, хотя кое-где уже ярко зеленели веселые пятна озимых, ласкавшие глаз земледельца. Трудно было придумать больший контраст между землей и небом, ибо над унылой пустыней, описанной нами, простиралось море синевы, по которому скользили лишь два маленьких облачка, и солнце изливало на него свои живительные лучи. Ричард был впереди и на этот раз, как во всех случаях, когда не требовались особого таланта или уменья, и по мере сил пытался развлекать общество поучительной беседой. — Вот это подходящая погода для сахароварения, Дьюк! — воскликнул он. — Морозная ночка и солнечный денек. Голову даю на отсечение, что в такую теплынь сок бурлит в кленах, как вода на мельничном лотке. Какая жалость, судья, что ты не показал своим арендаторам, как варить сахар научным способом. И для этого, сударь, вовсе не нужно знать столько же, сколько Франклин. Да, такой учености для этого не требуется, судья Темпл. — Меня, милый Джонс, — ответил Мармадьюк, — больше всего заботит, как сохранить этот великий источник всяких благ и богатства от расточительности самих поселенцев. Вот когда удастся добиться этого, можно будет заняться и улучшением сахароварения. Но ведь ты знаешь, Ричард, что я уже рафинирую наш собственный сахар, и он получается белым, как снег вон на тех полях, а качество его безупречно. — Качество, чудачество и прочие качества, судья Темпл, а все же вам еще не удавалось получить кусок сахара больше приличного леденца, — возразил шериф. — А я, сэр, утверждаю, что никакой опыт нельзя назвать удачным, если он не приносит практической пользы. Вот если бы у меня было сто тысяч акров, а вернее сказать, двести тысяч, как у тебя, я бы построил сахарный завод прямо в поселке; я пригласил бы ученых людей — а их легко найти, сэр, да сэр, их найти совсем не трудно, — людей, которые знают и теорию и практику этого дела, и я отбирал бы деревья помоложе да покрепче, и сахар у меня получался бы не кусочками величиной с леденчик, черт побери, Дьюк, а у меня получились бы сахарные головы величиной с копну сена. — И вы купили бы себе груз одного из тех кораблей, которые, как говорят, плавают в Китай, — воскликнула Элизабет, — обратили бы котлы для варки поташа в чайные чашки, плоскодонки на озере — в блюдечки, испекли бы пирог вон в той известняковой печи и пригласили бы весь округ на чаепитие. Планы гениальных людей поистине удивительны! Но признайтесь, сударь, ведь все считают, что сахар у судьи Темпла получается хороший, хоть он и не отливает сахарные головы в формах, величина которых удовлетворила бы вашу страсть к грандиозному. — Смейтесь, смейтесь, кузина Элизабет, смейтесь, сударыня, — возразил Ричард, поворачиваясь в седле так, чтобы оказаться лицом к остальным, и величественно взмахивая хлыстом, — но я взываю к здравому смыслу, к хорошему вкусу, а вернее сказать, к тонкому вкусу, составляющему одно из пяти наших природных чувств, для подтверждения того, что большая сахарная голова во всех отношениях лучше, чем кусочек вроде тех, которые голландки кладут под язык, когда садятся пить чай. Все можно делать двумя способами: правильным и неправильным. Вы изготовляете сахар, признаю, и, может быть, у вас даже получаются сахарные головы, но вопрос вот в чем: самый ли лучший сахар вы делаете и нельзя ли изготовить сахарные головы лучше ваших? — Ты прав, Ричард, — заметил Мармадьюк с серьезностью, показывавшей, что предмет этот живо его интересует. — Совершенно справедливо: мы изготовляем сахар, и полезно спросить себя, достаточно ли и наилучшим ли образом Я надеюсь дожить до того дня, когда появятся сахарные фермы и плантации сахарного клена. Мы еще очень мало знаем о свойствах дерева, которое служит источником такого богатства, и, может быть, нам удастся улучшить их, ухаживая за ним, обрабатывая почву мотыгой и плугом. — Мотыгой и плугом?! — захохотал шериф, — Ты бы, значит, поставил человека рыхлить землю вокруг вот такого дерева? — при этом он указал на благородный клен, каких так много попадается в этих краях. — Окучивать деревья? Да ты с ума сошел, Дьюк! То тебе взбрело в голову искать уголь, то еще вот это! Чепуха, дорогой родственник. Послушайся разумного совета и сахарными кленами предоставь заниматься мне. Вот мосье Лекуа живал в Вест-Индии и видел, как там варят сахар. Пусть он нам расскажет об этом, и ты проникнешь в самую суть дела… Расскажите нам, мосье Лекуа, как варят сахар в Вест-Индии: как у судьи Темпла или по-другому? Тот, к которому был обращен этот вопрос, ехал на маленькой лошаденке очень кроткого нрава и так подтянул стремена, что теперь, когда вся кавалькада начала подниматься по заросшему лесом склону горы, колени его оказались в опасной близости от подбородка. Тропа была обрывистая и скользкая, и французу было некогда жестикулировать или облекать свой ответ в изящную форму: хотя глаза его и были столь выпуклы, они далеко не всегда успевали предупредить его о зарослях кустарника, низко нависших ветвях или упавших деревьях, которые то и дело преграждали ему путь. И, защищая одной рукой лицо от прутьев, а другой изо всех сия сжимая уздечку, чтобы умерить излишнюю резвость своего скакуна, сын Франции ответил так: — Sucre53 на Мартинике изготовляют, mais ce n'est pas54 одно дерево… Это то, что вы зовете… je vous dirais que ces chemins fussent au diable55… что вы зовете трости pour la promenade56. — Тростник! — с улыбкой подсказала Элизабет. — Да, мадемуазель, тростник. — Да, да! — вскричал Ричард. — В просторечии это растение называется тростником, но его научное название — саккарум оффицинарум, а дерево, которое мы называем сахарным или твердым кленом, — это ацер саккарум. Я думаю, мосье, вам хорошо известны эти научные названия. — Это по-латыни или по-гречески, мистер Эдвардс? — шепнула Элизабет молодому человеку, который старательно отводил ветки кустов перед ней и перед ее спутниками. — Или, может быть, это куда более ученые выражения, перевести нам которые могли бы только вы? Темные глаза юноши с досадой устремились на лицо говорившей, но это выражение тотчас же исчезло. — Я вспомню о вашем недоумении, мисс Темпл, когда в следующий раз навещу моего друга могиканина, и либо его познания, либо познания Кожаного Чулка помогут мне ответить на ваш вопрос. — Неужели вы совсем не знаете их языка? — Немного знаю, но глубокая ученость мистера Джонса мне более знакома, так же как изысканные выражения мосье Лекуа.