* * * Александра сочла необходимым лично отправиться в офис аукционного дома и попытаться разрешить проблему с каталогом. «Империя», несмотря на свое пышное название, гнездилась в двух небольших комнатах, на втором этаже одного из центральных московских отелей. Бывший номер категории люкс был превращен в офис аукционного дома – одного из самых старых и авторитетных, уцелевшего после всех финансовых потрясений последних двадцати лет. Начало декабря, четверг, послеобеденное время – войдя в первую комнату, приемную и гостиную одновременно, Александра увидела много знакомых лиц. Больше всего ее порадовала встреча с аукционистом Игорем – старым добрым знакомым. Увидев художницу, катившую свой потрепанный чемоданчик, он стремительно подошел к ней и сердечно расцеловал: – Скандалить пришла? – Сейчас начну. – Александра отпустила ручку чемодана и огляделась. – Кто у вас тут за каталог отвечает? – Ты, мать, опоздала со скандалом, каталог уже везут. Печатали в Финляндии, случилась какая-то неувязка на таможне. Через пару часов начнем рассылать с курьерской службой, по вашему списку. Так что все в порядке. – А я в суд на вас собиралась подавать, – с облегчением выдохнула Александра. – Занимай очередь! Мы сейчас чаще судимся, чем торгуем, – отмахнулся Игорь. Впрочем, его подвижное лицо с мелкими чертами не выражало особенного огорчения. Он улыбался – вокруг рта лежали глубокие мимические морщины, так называемые морщины болтуна. – Вообще, интересных торгов в последнее время не было. Твой тоже будет очень средний, сразу настраивайся. – Да я ничего потрясающего и не ожидаю. – Александра пожала плечами, подошла к кофемашине в углу, взяла чашку с подноса, принялась нажимать кнопки. В офисе «Империи» она чувствовала себя свободно. – Вот если бы у нас был Верещагин… Игорь легонько присвистнул, подходя и тоже завладевая пустой чашкой: – С Верещагиным дело до торгов не дошло бы. Сама знаешь, на него сейчас идет охота. Ты в Израиле была? Что-то интересное подвернулось? – Уже все знают, куда я ездила? – сощурилась художница, следя за тем, как в чашку медленно льется густая молочная пена. – Да нет, скорее, семейное дело. – Ага, – глубокомысленно произнес аукционист, покачивая своей пустой чашкой. Было ясно, что он счел ее ответ отговоркой. – У меня есть бутерброды, жена утром сделала. Будешь? – Спасибо, я только что обедала, – поблагодарила Александра, уступая место у кофемашины. – Знаешь, я тоже не жду слишком многого от этого аукциона. И все равно волнуюсь. Игорь потрепал ее по локтю: – Волноваться не о чем. В буквальном смысле – выручка будет небольшой. Ты уж меня прости, но люди моей профессии – пессимисты. Передай заказчику привет, увидимся в воскресенье! * * * Домой Александра попала только к семи вечера. Переступив порог, она включила свет, и сильная лампочка без абажура вспыхнула, осветив синие стены кухни. Помещение с двумя узкими, ничем не занавешенными окнами смотрело на художницу неприветливо, словно удивляясь ее скорому возвращению. Заперев входную дверь, Александра поставила чемодан в угол и прошла в жилую комнату, служившую и мастерской, и спальней. Присела к большому рабочему столу, испачканному красками и исписанному автографами друзей. Включила настольную лампу. Обвела взглядом коробки и узлы, рассованные по углам. После переезда прошло чуть не полгода, а она все еще не разобрала вещи, привезенные из старой мастерской. Зыбкость собственного существования не угнетала Александру – напротив, этот неуют вполне гармонировал с ее душевным состоянием. Знакомые считали, что она равнодушна к комфорту. Это было не так. Как-то в минуту откровенности Александра призналась Марине Алешиной, что она попросту не желает к чему-либо привязываться. «Я для этого слишком труслива, – шутливо сказала она. – Когда я что-то теряю, то слишком переживаю!» …Уезжая, она оставила малиновые шелковые занавески отдернутыми. Сейчас прямо в окно светил фонарь, висевший над переулком на растяжке. Александра погасила лампу, и мягкий апельсиновый свет фонаря наполнил комнату. На истертый дубовый паркет легли два вытянутых светлых прямоугольника – их отбросили окна. На светлом фоне мелькали быстрые тени. К стеклам начали бесшумно прижиматься крупные белые хлопья – снова начался снегопад. Александра улыбнулась, вспоминая пальмы, провожавшие ее этим утром в аэропорт. Двое суток, проведенных в Израиле, сейчас казались ей чем-то нереальным – слишком резкой была разница между двумя мирами. «Существует либо та реальность, либо эта. – Художница вновь включила лампу и поднялась со стула. – Конечно, эта!» В сумке раздался приглушенный звонок. Александра достала телефон. Звонила Илана. – Вы обещали позвонить, когда будете в Москве, – с места в карьер начала заказчица. – Вы ведь в Москве? – Я прошу прощения… – Александра покусывала губы, испытывая неловкость. Она почти забыла о деле, которое считала завершенным. – Я прилетела в полдень и все время собиралась позвонить, но… – Понимаю, были более срочные дела, – прервала ее неловкие извинения Илана. – Как я понимаю, все в порядке, вы отправили пианино? – Да, по ускоренному тарифу, как вы и хотели, – подтвердила художница. – Все бумаги у меня. – Я хочу их получить как можно скорее. – Завтра утром я… – Мне бы хотелось получить их сегодня, – вновь перебила Илана. – Никаких проблем, я сейчас возьму такси. – Александра бросила взгляд на старый будильник в пятнистой латунной оправе. – Пошел снег, наверное, будут пробки, но я скоро буду у вас. Мы ведь рядом… – Я жду. – Голос Иланы звучал напряженно, и Александра, неизвестно отчего, начала волноваться. – Я ложусь поздно, приезжайте. Мне нужны эти документы. В ожидании такси Александра сварила кофе и примостилась на подоконнике, глядя, как переулок медленно засыпает снегом. Хлопья невесомо кружили в безветрии под колпаками фонарей, протянувшихся вдоль фасадов особняков. Здесь не было ни офисов, ни магазинов, а единственный ресторан, располагавшийся в самом его конце, казалось, никем никогда не посещался. Островок деревенской тишины в нескольких километрах от Кремля – далеко не единственный в самом центре Москвы. Александра ли всю сознательную жизнь искала эти оазисы, или они сами находили ее – но большую часть жизни она провела именно в подобных местах. Старые купеческие особняки с деревянными мезонинами, голубятни, притаившиеся в закоулках, слепые мраморные львы, сторожившие заколоченные парадные подъезды, двери без замков и домофонов, ведущие в сырую темноту подъездов, казавшихся нежилыми… Особняк на Знаменке, куда она сейчас собиралась, принадлежал к этому же миру, застывшему в безвременье, словно жук в капле янтарной смолы, ставшей янтарем. …Снегопад становился сильнее, и город на глазах превращался в западню – множились пробки, пешеходы вязли на тротуарах в рыхлой снежной каше. Касаясь мокрого асфальта на проезжей части, снег тут же таял, тек ручьями, уже затоплявшими ливневые решетки. Такси едва развернулось в тесном дворе, рядом с особняком Иланы. В этот час двор был сплошь заставлен машинами. Выбираясь из машины, Александра по щиколотку провалилась в мокрую слякоть, рыжую от света фонаря. Илана ждала ее, стоя в дверях. Хрупкая фигура женщины в светлом дверном проеме казалась нарисованной. Пробравшись к крыльцу по лужам, Александра поспешила извиниться: – Я должна была сама вам позвонить, знаю… Но… – Заходите скорее, вы простудитесь! – по своему обыкновению не дослушав, перебила Илана, отступая вглубь сеней. – Я заварила чай. Или вы предпочитаете кофе? – С удовольствием выпью чаю. – Александра переступила порог, с наслаждением вдохнула знакомый уже запах старого дома – гвоздичное масло, лаванда, сыроватый сладкий душок, испускаемый стенами… Мягкий абрикосовый диван, душное тепло, высокий ворс ковра, в котором тонули мокрые ботинки – Илана настояла на том, чтобы Александра не разувалась. Серый пар, блуждающий над темной поверхностью чая. Ожидая, пока чай остынет, художница вытащила из сумки синий пластиковый конверт: – Вот, здесь все документы из порта. Оформлены вчера. Надеюсь, пианино уже отправили. Кажется, это можно узнать, об этом шла речь. Там в договоре должен быть телефон… – Я проверю. – Илана расстегнула кнопку на конверте, вытащила пачку бумаг, бегло их просмотрела. – Кажется, все в порядке. – Я тоже так думаю, – Александра достала другой конверт, бумажный. – Здесь деньги. Илана высоко подняла брови, заглянула в конверт, кончиками пальцем пересчитала купюры. – Здесь больше, чем я думала. – Это то, что осталось после расчетов с транспортной компанией, удалось найти вариант подешевле, – пояснила Александра. – И вы дали мне аванс три тысячи долларов, тысяча долларов в сутки. А я управилась за двое суток, так что взяла себе две тысячи. – Нет, все три тысячи ваши, как мы и договорились, – отрезала Илана, доставая деньги из конверта. – Я довольна. Вы отлично справились, главное – быстро. Сейчас я очень ругаю себя, что сразу не обратилась к вам, положилась на Фила. Столько времени потеряно! Возьмите деньги! Александра с благодарностью приняла вознаграждение, признаваясь: – Это было совсем не сложное поручение, мне просто неудобно… Если я еще понадоблюсь вам, я всегда готова… – Очень возможно, что понадобитесь, – перебила Илана. Подойдя к окну, она отдернула штору. – Снег еще идет. Тепло там сейчас? – Днем очень тепло, – ответила Александра, сразу поняв, что вопрос относился к Израилю. – Ночью я немного мерзла… И решительно сменила тему: – Знаете, Ракель Хофман очень хочет с вами пообщаться! Она написала вам письмо, это касается ее старшей сестры… Той девушки, которая была изображена на картине с пианино. – Да, я читала это письмо. – Илана все еще смотрела во двор. – Там очень много вопросов, но ответить мне нечего. Генрих мог бы что-то рассказать… Но он вообще не говорит со мной, с тех пор как узнал про то, что картина уехала в Израиль. Илана коротко рассмеялась и добавила: – А пианино направляется сюда. Повисла пауза, нарушаемая лишь гулом воды в трубах центрального отопления и дробью капели по отливу за окнами. Снегопад резко прекратился, сменившись оттепелью. Александра представила себе обратную дорогу и зажмурилась. – Ракель рассказала мне историю своей сестры, – продолжала художница, не удовлетворившись услышанным. – Это настоящая трагедия. Ракель считает, что дело не расследовали как следует. Убийцу так и не нашли. Она очень разволновалась, когда вспомнила все это, и надеется, что вам с мужем известны какие-то факты… Раз уж ваш муж нарисовал портрет Анны. – А разве это можно назвать портретом? – ответила Ракель, не отрывая взгляда от сверкающей в свете фонаря капели. – Там не видно лица. – Ракель сразу узнала сестру, – возразила Александра. – Фигура, волосы, платье… – Платье? – с иронией в голосе повторила Ракель. – Платье – это просто деталь. Там много деталей, на той картине. – Да, и главное, есть одна странность. – Художница твердо решила выяснить все, что возможно. – Пейзаж в окне… на самом деле из окна той комнаты был виден совсем другой пейзаж. Сама я об этом никогда бы не догадалась, конечно. – Ракель Хофман узнала и комнату? – Илана по-прежнему не оборачивалась. – Да, это комната, в которой Анна брала уроки музыки у своей учительницы. И пианино на картине – то самое пианино, которое я отослала в Москву. Но Ракель сказала, что за окном той комнаты был сад. А на картине из окна видна башня. Совсем другая улица! – И как Ракель это объясняет? – Илана, наконец, обернулась. Она скрестила руки на груди, задрала острый подбородок и смотрела на гостью с выжидательным видом. Поза у нее была на удивление задорная, в этот миг пожилая женщина походила на задиристую девушку. – Ракель в недоумении, – ответила Александра. – Зачем художник смешал два интерьера? Она хотела бы спросить об этом самого автора картины… – Что ж, пусть попробует написать Генриху лично. Я обязуюсь передать ему письмо. Распечатаю и подсуну под дверь. Он, знаете ли, больше не пускает меня к себе. К нему может войти только Маша, сиделка. Александра не могла понять, шутит ее заказчица или говорит всерьез – художницу сбивала с толку ирония, звучавшая в голосе Иланы. Она предприняла последнюю попытку сдержать обещание, данное Ракели, – помочь наладить более тесный контакт с четой Магров. – Письмо? Я ей скажу. А она не может позвонить? Это было бы проще и быстрее…