Вот простерлась ночь немая Над полями и лесами; Вот и скорбный Вавонэйса В темноте запел тоскливо, Притворил Дух Сна, Нэпавин, Двери каждого вигвама, И во мраке Миннегага Поднялась безмолвно с ложа; Все сняла она одежды И, окутанная тьмою, Без смущенья и без страха Обошла свои посевы, Начертала по равнине Круг волшебный и священный. Только Полночь созерцала Красоту ее во мраке; Только смолкший Вавонэйса Слышал тихое дыханье, Трепет сердца Миннегаги; Плотно мантией священной Ночи мрак ее окутал, Чтоб никто не мог хвастливо Говорить: «Ее я видел!» На заре, лишь день забрезжил, Кагаги, Царь-Ворон, скликал Шайку черных мародеров — Всех дроздов, ворон и соек, Что шумели на деревьях, И бесстрашно устремился На посевы Гайаваты, На зеленую могилу, Где покоился Мондамин. «Мы Мондамина подымем Из его могилы тесной! — Говорили мародеры. — Нам не страшен след священный, Нам не страшен круг волшебный, Обведенный Миннегагой!» Но разумный Гайавата Все предвидел, все обдумал: Слышал он, как издевались Над его словами птицы. «Ко, друзья мои, – сказал он, — Ко, мой Кагаги, Царь-Ворон! Ты с своею шайкой долго Будешь помнить Гайавату!» Он проснулся до рассвета, Он для черных мародеров Весь посев покрыл сетями, Сам же лег в сосновой роще, Стал в засаде терпеливо Поджидать ворон и соек, Поджидать дроздов и галок. Вскоре птицами все поле Запестрело и покрылось; Дикой, шумною ватагой, С криком, карканьем нестройным, Принялись они за дело; Но, при всем своем лукавстве, Осторожности и знанье Разных хитростей военных, Не заметили, что скрыта Недалеко их погибель, И нежданно очутились