— Кто хочет сказать — выходите сюда, — говорит Луиза Мишель. — Иди, Катрин, иди, — подталкивают подруги женщину, кричавшую с места. — Выйди и скажи. — А что ж, и скажу! — Она выходит вперед. — Я хочу сказать: кто у нас сосет всю жизнь кровь? Буржуа. Кто взвинтил цены на продукты в Париже? Буржуа. Они живут в хоромах, а мы в лачугах. Прогнать надо буржуа, а их богатства отдать народу. — Молодец, Катрин, правильно! — А я вот что скажу, — встает другая женщина с грудным ребенком на руках. — Давай сюда малыша, — соседка забирает ребенка. Женщина идет к трибуне. — Попы тоже тунеядцы, — говорит она. — Они только голову морочат своими сказками. Надо церкви превратить в мастерские, и пусть буржуа и попы работают вместе со всеми. — Верно! Долой попов! Анна Жаклар тоже хочет поделиться своими мыслями. — Гражданки француженки! Я русская. Но то, что здесь произошло, в Париже, касается не только французов. Коммуна дорога и русским, и полякам, и другим народам. Она — первая искра пожара, который может загореться во всех странах. Я призываю женщин наравне с мужчинами бороться за нашу Коммуну! Анюта говорит горячо и страстно. Гром рукоплесканий раздается в ответ. — Виват русской! — Да здравствует Коммуна во всем мире! Собрание кончилось около полуночи. Был избран Комитет бдительности, куда вошла и Жаклар. По узким кривым улицам Анна спешит домой. Жаклары живут теперь на Монмартре. Уже во многих домах темно, но на центральной площади и в кафе еще полно народа. Виктор только что пришел. Анна приготавливает ужин, рассказывает о женском собрании. Утром к Анюте зашла Андре Лео Совет Коммуны поручил им издание новой газеты. Анна ведет подругу в типографию, где она работала. Ворота закрыты. Видно, хозяин, как большинство владельцев, сбежал с правительством в Версаль. Они находят сторожа, дядюшку Жана. Идут по опустевшим помещениям. Всюду пыль и грязь, валяются обрывки газет. Анна хозяйским взглядом осматривает все, подходит к наборным столам, выдвигает ящики. Нигде нет шрифта. И многое оборудование вывезено или поломано. — Придется все налаживать заново, — говорит она. — Ничего, сообща все сделаем. Теперь мы хозяева, — отвечает Андре Лео. 31 марта мальчишки на улицах уже продавали газету. Газета «La Sosiale» выходила ежедневно вечером. В ней печатались серьезные статьи по социальным вопросам и освещались дела Коммуны. А дел было много. Рабочий Тейс стал во главе почтового ведомства. Переплетчик Варлен управлял финансами. Бедняки из чердаков и подвалов переселились в богатые особняки бежавших буржуа. Им возвращены заложенные в ломбардах вещи. Церковь отделена от государства. Преобразуется школа. — Наша школа должна воспитывать свободного, гармонично развитого человека, — говорит член Коммуны, писатель Жюль Валлес. — Школу нужно освободить от влияния церкви. И уничтожить в ней дух преклонения перед богатством. Обучение будет всеобщим и бесплатным. Анна Жаклар участвует в комиссии по созданию новой школы. Окруженная детьми, Анюта входит в здание женского монастыря. Здесь еще недавно жили монахини. Запах ладана и каких-то трав ударяет в нос. По углам статуи святых, на стенах картины с ангелами. Дети несмело столпились у входа, жмутся к Анюте. Анюта широко распахивает окна. Свежий ветер врывается в комнату, треплет занавески, шелестит листами брошенных молитвенников. — Не бойтесь, — говорит Анюта. — Снимайте вот эту картину — здесь мы повесим географическую карту. Эти статуи несите в чулан. Девочки, бегите домой за тряпками и ведрами. Будем все мыть, скрести. А ты, Жак, достань краску. Мы замажем у входа молитвы и напишем крупно: «Школа». Анна рассказывает детям, что они будут проходить, как заниматься. А сама думает о том, что ей еще сегодня нужно составить списки женщин, желающих получить работу, и подготовиться к выступлению в клубе. Как все, Анна работает столько, сколько возможно и сколько невозможно. Как все, она хочет скорее построить светлое здание нового государства. ГЛАВА XXXII — Соня, — говорит Вейерштрасс, возвращая Ковалевской тетрадку, мелко исписанную выводами и формулами. — Ты сказала в науке новое слово. Эта теорема, которую ты доказала, войдет в математику под твоим именем. Она даст ключ к решению многих задач. Вейерштрасс серьезен, даже торжествен. — Еще одна такая работа — и ты можешь получить звание доктора, — говорит он. Софья смотрит на своего дорогого учителя, которому она стольким обязана, с которым ее связывает теплое взаимопонимание и трогательная дружба. Она взволнована. — Как я хотела бы получить звание доктора. И не только потому, что это мне лестно. А еще затем, чтобы доказать, что женщины способны не хуже мужчин заниматься наукой. — Ну, положим. Ты — это ты. Талант. Исключение, — говорит Вейерштрасс. Софья вспыхивает. — Почему я — исключение? А Юлия? А Жанна? А Суслова? И вы не верите… Даже лучшие из людей… — Ну ладно, не сердись. Постараюсь больше не задевать твою женскую гордость. А то ты тогда похожа на кошку, распушившую хвост. Вот-вот вцепится когтями. У тебя ведь и глаза желто-зеленые, как у кошки, — смеется Вейерштрасс. И тотчас же становится серьезным: — Тебе нужно браться за решение новой проблемы. — Я сейчас не могу, — грустно говорит Софья. — Я очень тревожусь — что с Анютой. От нее нет никаких известий. С тех пор как Анюта уехала в Париж, писем не было. Об этом уж позаботился Тьер — блокировать революционный город. Чтобы ни одна весточка не просочилась за его стены — иначе вспыхнут восстания солидарности в других городах страны. Тысячи полицейских комиссаров рыскали в окрестностях Парижа. То тут, то там пылали костры из революционных газет, которые люди все же как-то ухитрялись вывозить из города. Софья не могла заниматься, не могла спать. Она садилась за письменный стол, брала свои тетради. Но они так и оставались неоткрытыми. Ночью она вскакивала с постели, кричала во сне. Ей казалось, что Анюта ранена, стонет, зовет ее. — Я больше не могу, — говорит она Юлии. — Я поеду в Париж. — Но это невозможно. Туда же никого не пускают. — Проберемся. Я напишу Владимиру. Вот уже более двух лет Ковалевский живет в Мюнхене. Он слушает лекции в университете и пишет диссертацию. Давно им владеет одна идея. Великий натуралист Чарлз Дарвин, с которым Владимир был лично знаком, труды которого переводил и издавал в России, открыл закон развития живой природы. Одни виды животных происходят от других. Они возникают путем естественного отбора наиболее приспособленных. А как происходило в доисторические времена? Как изменялся животный мир в эпоху огромных ихтиозавров, динозавров, цератопсов? В палеонтологии ничего не было об этом известно. Ученые считали, что виды ископаемых животных существовали независимо друг от друга. Ковалевский в это не верил. Безусловно, и тогда жизнь развивалась эволюционно. Но где доказательства, факты? Ковалевский поставил перед собой задачу проследить развитие хотя бы одного животного от древних времен до наших дней, отыскать исчезнувшие звенья. Он выполняет колоссальную работу, ездит по городам Европы, посещает музеи, частные коллекции, бывает в местах раскопок. Изучает огромное количество костей, каменных отпечатков, обломков скелетов. Всюду делает зарисовки, проводит сравнения, снимает слепки. А сам в это время живет плохо, кое-как зарабатывает переводами, зачастую голодает. «На днях я заложил часы и мелочи». «…Решил завтра понести в заклад всякое платье». «Дарвина не видел, поеду к нему 1 сентября, если не поколею с голоду до тех пор», — пишет он брату. Однако он видит, что труд его увенчался успехом. Он нашел далеких предков современной лошади и проследил их эволюцию. Диссертация почти готова. Это было большое, смелое открытие. Подтверждение теории Дарвина для древнейших времен. Рождение новой науки — эволюционной палеонтологии. Иногда Ковалевский приезжал к Софье. Дни были наполнены радостью свидания, разговорами, смехом, прогулками за город. Но отношения оставались прежними. В них было и счастье и горечь несбывшихся желаний. Владимир, как и раньше, любил своего маленького бойца науки и мечтал, что, может быть, потом, когда они кончат занятия… Пока это были лишь сладкие мечты…