Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 13 из 50 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Вот эти девушки пришли к ней. Они из «высшего общества». И тоже бесправны. А что говорить ей, если ее отец был крепостным крестьянином? Хорошо, что за честность, за сметливый ум, за трезвое поведение еще раньше, до отмены крепостного права, графу Шереметеву вздумалось дать своему холопу вольную. А то разве могла бы она и мечтать о том, что теперь стало целью ее жизни! Надя вспомнила детство. Покосившиеся домишки села Панино Нижегородской губернии. Заросший тиной пруд. Все в этом селе было запущено, бедно. Граф имел много поместий. Наверное, он забыл им и счет. Потому что здесь никогда и не бывал. Он поставил Суслова управляющим имением. Сколько мог, Прокофий Григорьевич старался привести в порядок хозяйство. Граф перевел его в село Макарьево, под Нижний Новгород. Всей семьей они плыли на барже по Волге. На всю жизнь Надюшка запомнила широкий водный простор, вечерами дым костров на берегу и заунывные песни бурлаков. В селе Макарьево они прожили четыре года. Потом Шереметев взял Суслова в Москву, а затем в Петербург и сделал его главноуправляющим всеми имениями. Прокофий Григорьевич хорошо знал грамоту и счет. Еще мальчиком научился он этому у дьячка. Он любил читать газеты, журналы, книги. Высоко ценил он в людях знания и ничего не жалел для того, чтобы дать детям образование. Старший сын, Василий, стал юристом. Девочки — Поля и Надя — окончили пансион. Но Наде этого казалось мало. Неужели теперь она должна замкнуться в узком семейном кругу? И только? Надя стала много читать, заниматься самообразованием. Она лелеяла одну мечту… Но все это казалось таким несбыточным… Однажды она поведала обо всем отцу. Отец всегда отличал младшую дочь. Он видел ее старания, ее успехи. — Эх, Надюшка! Зачем ты не парень. Не достичь тебе того, что ты задумала. Все бы отдал я, чтоб помочь тебе, да не знаю как, — сказал он. И, вздохнув, добавил: — Да и время для нас ненадежное. Чую я, что надо мной собирается гроза. Он оказался прав. Графу Шереметеву донесли, что Суслов не заботится о графских интересах, а «держит сторону крестьян». Это было действительно так. При разделе земли после отмены крепостного права Прокофий Григорьевич старался выделить крестьянам лучшие угодья. Шереметев уволил Суслова. Прокофий Григорьевич покинул Петербург и уехал жить в Нижний Новгород. Надя с семьей не поехала. Она упорно стремилась к цели. В деревнях столько больных, столько умирает людей, которых можно бы спасти. Но нет ни врачей, ни даже фельдшеров. Надя хотела стать врачом. Это была дерзкая мысль. В России не было ни одной женщины-врача. Вместе со своей подругой, Машей Боковой, Надя стала посещать Медико-хирургическую академию. Девушки пробирались на лекции профессоров, преподаватели пускали их в лаборатории, в прозекторскую. С ними занимались, как со всеми студентами. Все это, конечно, неофициально. Но девушки были счастливы. Как вдруг грянул гром. Правительство спохватилось. Ведь так было не только в Медико-хирургической академии. То в одном, то в другом высшем учебном заведении за столами над тетрадками рядом с мужскими головами склонялись юные женские головы. Разве можно такое дозволить? Во времена незабвенного императора Николая I таких вольностей не было. Правительство издало новый устав, где строго-настрого запрещалось допускать женщин в высшие учебные заведения, ни на лекции, ни на какие-либо другие занятия. Было горько и обидно. Что делать? Суслова решила ехать за границу. Может быть, там ее примут учиться… Надя открывает ящик стола, достает дневник. «Жизнь, жизнь! Сколько я мечтаю о тебе, сколько думаю, сколько учусь для тебя, но еще не сделано мною ни одного шага по избранной дороге: я все еще готовлюсь, все еще не пришел мой час…». Это она написала на первой странице дневника тогда, когда отправлялась в Швейцарию, в Цюрих. Тут же лежал листок, начало письма к кому-то из друзей: «…Мои дела еще в неопределенном состоянии. С целью завоевать желаемое у жизни я приготовилась к бою, к бою за равенство прав. С знаменем, на котором выставлен этот девиз, я борюсь с сильными мира сего… Чем это кончится — я не знаю, я знаю одно то, что не положу своего оружия, потому что во мне живет убеждение, что я борюсь за правое дело, от которого позорно отступиться». Надя перелистывает страницы дневника, вспоминает прошлое. Теперь она уже близко к цели. А тогда, вначале… Как все тогда было трудно! Ведь и в Цюрихе ее не хотели принять в университет. — Женщина-студентка — явление еще небывалое. Поэтому вопрос о зачислении не университетский, а государственный. Все, что я могу сделать, это просить господ профессоров терпеть вас на лекциях, — сказал ректор. — Да, только терпеть! — повторил он. А потом ей сообщили письменное решение: «Принять мадемуазель Суслову в числе студентов потому только, что эта первая попытка женщин будет последней, явится исключением и избавит комиссию от решения подобных вопросов в дальнейшем…». «Нет, господа профессора, — думает Надя. — Плохо вы знаете нас, женщин. Мы из упрямого племени. Вы видели лица этих девушек, которые приходили ко мне сегодня? А их глаза? В них твердость и решимость. Эти девушки не отступятся от своей цели. Как и многие другие». Обмакнув перо в чернильницу, Надя написала в дневнике: «Ох, как они ошибаются, мои седовласые и лысые коллеги! Они еще не знают нас, русских женщин! Я первая, но не последняя! За мною придут тысячи!» ГЛАВА X Снег, снег… Крупными хлопьями падает на землю, кружит метель. Совсем занесло село Волок, худые, кособокие крестьянские избы, плетни, дворы. Только барский дом на горе стоит, красуется, большой, двухэтажный, на двадцать две комнаты, с флигелями, пристройками, амбарами, оранжереями. Это имение богатого псковского помещика Луки Ивановича Кушелева. На крыльцо легко взбежала девушка. Тонкие черты лица. Чуть припухлые яркие губы. Глаза большие, искрятся, брови вразлет. — Как славно я покаталась на саночках, с горки съезжала, — говорит она матери, снимая шубку. — Ну, вот и хорошо. Грейся. Скоро будем обедать. Комната обставлена богато. Саксонский фарфор, серебро. Горят свечи в канделябрах. В печке уютно потрескивают дрова. Седоватая, но еще не старая женщина что-то вяжет, постукивая спицами. — Барыня, там баба к вашей милости, — говорит, входя в комнату, горничная. — Какая баба? — С краю деревни живет, девочка у ней хворая. — Пусть войдет. Вошла крестьянка в лаптях, в сером зипуне. Повалилась в ноги. — Матушка-барыня. Не оставь. Спаси ради Христа. Ребеночек захворал, погибает. Женщина на коленях поползла к барыне, стараясь поцеловать ей ноги. — Что ты, что ты, не надо. Иди домой, голубушка. Я приду, полечу, как смогу. Все в деревне любят жену покойного помещика Кушелева, Наталью Егоровну, любят за добрый нрав, за то, что не гнушается зайти в мужицкую избу. А Кушелева, самую память о нем ненавидят. Лют был и на расправу скор. Редкий день из конюшни не слышно было стонов. Пороли за провинности и без провинностей. Не сдал вовремя недоимки — порка. Забрела телка в барскую усадьбу — порка. Узнает, что девушки без его ведома ходят в лес собирать ягоды — велит травить собаками. Не сумел быстро сдернуть шапку с головы при встрече с барином — сдаст в рекруты. Первая жена Кушелева, не выдержав жестокости мужа, забрала троих дочерей и уехала совсем в Петербург. Однако на лето дети приезжали в Волок. Кушелев взял к ним гувернантку, молодую девушку родом из Курляндии. Девушка была тихая, скромная. Но не боялась заступиться за крестьян — не раз отводила от них тяжелую руку барина. Она вела хозяйство в имении. Знала медицинскую науку — была сестрой милосердия. Кушелев предложил ей остаться в Волоке. Сначала она не соглашалась. Плакала. Потом покорилась. Вскоре у нее от Кушелева родился сын, потом дочь. Наталья Егоровна растила детей и все печалилась — кто они, ее дети — незаконнорожденные. Не будет им признания в обществе, не достанется наследства. И будут они по свету мыкаться, как она, в горе и нужде. А Лука Иванович лютовал по-прежнему, издевался над крепостными. В одну темную осеннюю ночь с топорами и вилами двинулись крестьяне к барскому поместью. Сжечь усадьбу, убить окаянного тирана — а там хоть на каторгу, хуже не будет. Первой их увидела Наталья Егоровна. Выскочила в сени. За подол держится девочка, глаза большущие, черные. Наталья Егоровна упала на колени. — Опомнитесь. Что вы делаете! Пожалейте детей своих. Посадят вас за решетку, сгноят в остроге. — Нет больше нашей моченьки. Порешим ирода. — Разойдитесь по домам. Я поговорю с барином. Послушайтесь меня. Так будет лучше. Опустили крестьяне топоры. Потоптались на месте. Простая русская душа незлобива, отходчива. Может, так правда будет лучше. Пусть поговорит — не раз она выручала их. Разошлись крестьяне по избам. А за дверью стоит Лука Иванович белее мела. Губы трясутся. Знает он не один случай и в их губернии, когда мужики убивали помещика. — Спасла ты меня. Век не забуду, — говорит он Наталье Егоровне. Знал он горькие думы Натальи Егоровны о детях и решил сделать ее своей законной женой, тем более, что первая жена уже умерла. К детям выписали учителей, воспитателей, учили их и музыке, и французскому, и немецкому. Когда старшему сыну Александру исполнилось одиннадцать лет, а Лизе восемь, Лука Иванович умер.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!