Пройдя через толпу, Маркел вышел к гостиному двору, а там, мимо таможенной избы и кабака, прошёл вдоль амбаров, лавок, а после опять через толпу и в горку, в кремль, а там уже в приказную избу. Возле избы было много народа, но в саму избу не всех пускали. Маркел показал подорожную, даже не саму её, а только вислую печать при ней, и его сразу впустили. На лестнице, ведущей на второй этаж, плотно стояли люди, все молчали. Маркел прошёл мимо лестницы, свернул в закуток, постучался. Ему велели подождать. Он постучал ещё, уже настойчивей. За дверью ничего не говорили. Он вошёл. Это была здоровенная хоромина, не меньше Маркеловой разбойной, но тут было много столов, может, с десяток, и за каждым сидело по двое, а то и по трое подьячих. Маркел осмотрелся. Одни читали, другие что-то записывали, а третьи, и таких было немало, совсем ничего не делали, а только смотрели на Маркела. Маркел выбрал старшего из них, подошёл к нему и молча подал подорожную. Подьячий быстро прочитал её, кивнул Маркелу, Маркел сел на лавку, а тот вместе с подорожной вышел, но уже в другую дверь. В хоромине было по-прежнему тихо, уже никто ничего не делал. Маркел ждал. Открылась дальняя дверь, в ней показался тот подьячий. Маркел прошёл к нему… А дальше он поднялся по лестнице, на которой никто не стоял, вышел в просторные светлые сени, подьячий придержал Маркела, просвиристел свистящим голосом: «Семён Филиппович, наш государев дьяк», а после рында открыл дверь… И Маркел оказался в светлой, но почти пустой хоромине, где за пустым широченным столом сидел маленький сухонький человечек, одетый очень просто и в такой же простенькой скуфейке. В руках у человечка была Маркелова подорожная. Человечек, правильней – Семён Филиппович, взял подорожную, перевернул её на оборотную сторону и начал читать вслух: – «Маркел Петров сын Косой, родиною смолянин, полных годов 34, росту средний человек, волос русый, глаза серые, нос прям, лицом чист…» И замолчал, посмотрел на Маркела. Маркел смотрел прямо. Семён Филиппович ещё раз глянул в подорожную, потом посмотрел на Маркела, смотрел он очень пристально, и лишь потом уже сказал: – В персияне едешь. За слоном, наверное. Маркел повременил немного и кивнул. Семён Филиппович продолжил: – Прошлым летом один уже ездил. Слыхал про него? Маркел кивнул, что слыхал. – Вот! – уже насмешливо сказал Семён Филиппович. – Какая гордыня! И что тебе за это посулили? Маркел негромко вздохнул. – А вот мне, – сказал Семён Филиппович, – никогда ничего не сулят. Брать надо самому, а не тогда, когда тебе дают! – Но тут же опомнился, махнул рукой, в сердцах прибавил: – Да только кому я это говорю! И положил перед собой подорожную, распрямил её ладонью, взял перо, тюкнул в чернильницу и расписался. После припечатал перстневой печатью, протянул Маркелу и сказал: – Иди! Маркел поклонился, развернулся и ушёл. Спустился вниз, в подьячью, вышел из палаты, потом из кремля, потом спускался к пристани, шёл мимо лавок. И вдруг подумалось: а что, а ведь и верно! Он же с самого утра не евший! И остановился возле лавки, купил сладкий калач, сел на завалинке, перекусил. Но брюхо ещё сильнее разыгралось. А, подумал Маркел, надо же согреться. И зашёл в кабак, а тот как раз стоял рядом, как тут было пройти мимо? В кабаке Маркел взял шкалик, сел к столу. Отпил половинку, задумался. Думалось о всяком. За столом было много народу. Ещё бы, такой день, завтра уходят же! Маркел сидел помалкивал, по привычке слушал разговоры. Разговоры были немудрящие, как это обычно бывает. Крепко пьяных ещё не было, да и нехорошая это примета, если надрызгаться перед дорогой, подумалось. Потом стало про Параску думаться, про Нюську, замуж бы её, про Котьку Вислого, который не так уже плох. Это раньше, сразу же вспомнил Маркел, думалось, что надо выдать Нюську или за купца матёрого, или за сотника, а то и бери выше, потому что а что? А вот съездит он и привезёт слона, а государь Феодор, он же не то что его грозный родитель, а он же как дитя, слона увидит, размякнет, а слон падёт перед ним на колени, хобот поднимет, затрубит, государь всплеснёт ладошками, радостно заохает… Но дальше Маркел представить не успел, ибо его вполголоса окликнули: – Маркел Петрович! Маркел опомнился и оглянулся. Возле него стоял вполне солидный человек, одетый как зажиточный посадский. Маркел молча смотрел на него. – Маркел Петрович! – продолжал тот человек с улыбкой. – Доброго вам здоровьичка и лёгкой службы. – Ты кто таков? – строго спросил Маркел, но так, чтобы другим слышно не было. А тот неизвестный человек вновь улыбнулся и сказал: – Да как это такой важный гость в таком чаду сидит? Да ещё рядом с такими пропойцами? Милости прошу, Маркел Петрович, к нам сюда, – и указал на загородку, за которой, как помнил Маркел, раньше была так называемая белая, чистая половина и Маркел там прежде сиживал, а как же. А теперь его опять туда зовут! Но кто, подумалось, зовёт? А этот человек опять заговорил: – Маркел Петрович, ты не беспокойся! Здесь тебя в обиду не дадут! И здесь всё твоё, что тебе только приглянется! А пока что милости прошу! И он даже подал руку. Но Маркел её, конечно же, не принял, но в то же время встал, взял шкалик… Тот добрый человек махнул рукой, Маркел шкалик оставил, они прошли за загородку. Там было светло и чисто. И пусто! Но стол был уже накрыт, и, так как тогда была среда, на столе была рыба. То есть много всяких разных рыб – варёных, копчёных, жареных, сквашенных… И так же стояли разные кувшинчики, баклажки, бутылочки. Прямо как у князя Семёна, подумал Маркел, садясь на лавку. А напротив сел тот добрый человек. – Ты кто таков? – опять спросил Маркел. – Второй раз тебя спрашиваю! – Не извольте гневаться, Маркел Петрович, – весело ответил этот человек. – Как же тебя люди не узнают? Земля, как говорится, слухом полнится. А кто такой я? Верный холоп твой, вот кто! – и заулыбался. – А звать меня Митька Курицын, я здешний голова кабацкий. Маркел подумал, кивнул. Курицын почтительно спросил: – Дозвольте шкалик освежить. Маркел дозволил. Курицын налил. Они чокнулись за знакомство, выпили. Водка была очень крепкая. – Горит! – быстро сказал Маркел и так же быстро стал закусывать. Курицын развёл руками и сказал: – Недосмотрели! – Но и сразу же продолжил: – А с другой стороны, сам посуди, Маркел Петрович. Люди же ко мне зачем приходят? Чтобы захмелеть. А я им негорелую подам! За, можно сказать, последнюю деньгу! Вот мы и стараемся, гоним на совесть, люди к нам приходят, радуются. И только один змей шипит! – Как змея звать? – спросил Маркел. Курицын молча усмехнулся. – Ладно, – сказал Маркел. – А что дальше? – Не даёт змей дело делать! Что ни день, приходят его люди, нюхают. Володька Нос, площадной подьячий, и Сенька Хмырь из приказной избы. И им налей, и они пробуют. И им всё не так. А почему тогда всем другим так? А эти кричат: давай книги, покажи, что покупал, на чём замешивал, сколько выдерживал, как гнал и чем чистил! А вот чем надо, тем и чистил, и как гнал, тоже моё дело, меня мой родитель так учил, почему я теперь должен всем рассказывать… Ну и так далее, – уже не с таким задором сказал Курицын. – А они пришли и вылили весь чан. Потому что, сказали, не тот гон. А как я теперь буду гнать? Чтобы гнать, надо зерна купить, и не всякое зерно пойдёт, и также и хмель не всякий, не всякое сусло. А им что! Они приходят, говорят: а дай ведро! Как это дай, я говорю… Вдруг Курицын остановился, замолчал, долго смотрел на Маркела, а после негромким голосом продолжил: – А ты, господин мой, закусывай. Здесь можно закусывать. Это на чёрной половине не дают, а здесь пожалуйста. И это правильно, что царь-государь запретил давать простым людям закусывать. Им же только дай закуску, они же отсюда выходить не будут, всё пропьют! Прав государь, воистину. А этот змей, этот Семён Филиппович, ни дна ему ни покрышки, ещё и говорит: а дай! дай этому ведёрко и дай этому, и они от тебя отстанут. – Как часто дай? – спросил Маркел. – Каждый божий месяц, – сказал Курицын. – Как первый день приходит, так и дай. – А что воевода? – Ничего, – с досадой сказал Курицын. – Воеводе что? Они ему дают, и он молчит. А я… А что мне… И тут Курицын сам замолчал, долго смотрел на Маркела, а после как бы нехотя продолжил: – Вот ты на меня смотришь, усмехаешься. Думаешь: так мне и надо, я же народ спаиваю. А без меня они бы не спаивались, да? Да сами бы гнали и дохли! А эти, которые у меня даром берут, они что, после всё это в отхожее место выливают? Или сами пьют? Но зачем им столько?! Столько им троим не выпить! Значит, тайно продают, корчемствуют. А корчма – это ого! У меня люди до креста пропиваются, да, это правда, но потом их домой гонят. А у этих, в тайной корчме, и крест снимают, и они в кабалу запись пишут, и после во все дни за ростовые служат. Разве так можно выкупиться? Нет! Это кабала до гроба. А ты не хочешь их имать! Ты Суморокова боишься! А кому он что доброго сделал? А я на храм даю! В прошлом году давал на подновление и в этом дам. И я не разбавляю, и у меня всегда долив, меры исправные. Тут Курицын вздохнул и замолчал. Маркел подумал и спросил: – А что ты от меня хотел? – Да ничего почти что, – сказал Курицын. – Хочу подать челобитную на имя государево, а ты бы, в Москву возвратившись, подал бы её. Вот и всё. Тебя в Москве, может, послушают, ты же большой человек. Маркел недовольно вздохнул. Курицын не выдержал, опять заговорил: – Смотришь на меня как на чёрта! А сам ты каков? Ездишь по державе, добрых людей хватаешь – и на дыбу их! И мучаешь! А я людей радую. Я наливаю им, они поют… – Ох, уже нарадовал! – насмешливо сказал Маркел. – Но ладно! А где челобитная? – Так я это… не ожидал! – радостно воскликнул Курицын. – Подумать надо! – Вот и подумай! Не спеши! – сказал Маркел. – А у меня пока дело. Еду в Астрахань. И я надолго туда. Только, может, на Успенье буду возвращаться и тогда возьму. – А… – начал было Курицын и замолчал. Маркел понимающе хмыкнул, сказал: – Нам божиться нельзя, мы на службе. Но если сказал, что возьму, – значит, возьму. Только бы было что брать. Маркел встал, надел шапку. – Маркел Петрович! – шёпотом воскликнул Курицын. – Ладно, – сказал Маркел, – чего там. И больше не суйся. Буду ехать обратно, зайду. И Маркел развернулся и вышел. На дворе было уже далеко за полдень. Народу на пристани ещё прибавилось. Возле таможенной избы кто-то кричал, его пытались унять. Беспорядок, подумал Маркел, распустился народ, но подходить не стал, хватит с него и Курицына. Нет, даже больше, сердито подумал Маркел, зачем совался, обещал? Вот приедет, расскажет Параске, и та так же скажет, что зачем вы, мужики, все один за одного держитесь, кто он тебе, родной брат, что ли? Эх, только и подумалось, и с этой мыслью Маркел развернулся и пошёл к своему головному есаульному стругу. Возле струга, на сходнях, сидел караульный. Маркел спросил, где Кирюхин. – Ходит по каравану, – ответил караульный, – крамолу ищет. – Это хорошо, – сказал Маркел, прошёл на корабль, залез к себе в чердак, сел, посмотрел на сундук. Сундук был надёжной работы, кованый. Маркел осторожно тронул государеву печать, её примятый левый бок, и опять подумал, что напрасно он сошёлся с Курицыным, нельзя сразу две службы делать, надо делать одну и свою. Не пойдёт он больше к Курицыну, не его это дело, да и какая птичка-невеличка этот Курицын, да он сам кому хочешь глаза выклюет! Вот с такими и другими подобными мыслями Маркел лежал у себя в чердаке и подрёмывал. Ну ещё бы! Семь дней и ночей они почти без остановок тряслись в лодке, одолели тысячу вёрст, а то, может, и больше, так что сейчас не грех и отдохнуть. Но только Маркел так подумал, как пришёл Кирюхин, а с ним ещё кто-то, они залезли к Кирюхину в чердак и начали о чём-то тихо совещаться, потом они стали говорить всё громче, потом даже заспорили, а после Кирюхин не выдержал, заглянул к Маркелу и спросил, хорошо ли он умеет считать вслух. Маркел ответил, что смотря что.