Он замялся, а потом добавил — вроде бы в шутку, но голосом совсем не шутливым: — Когда я в прошлый раз взял твою рубашку, ты чуть меня не удушил. Кровь прихлынула к моим щекам. — Если я верно припоминаю, — сказал я, — ты тогда пригрозил раздеться. — Да, но ты же велел вернуть твою одежду. — Давай договоримся так: я пообещаю больше не душить тебя, а ты больше не грозись раздеваться передо мной. — А эта рубашка, провонявшая собачьей мочой? Ее-то можно снять? — Только дверь закрой. Если Альта увидит тебя голым, в обморок упадет. — В таком случае, тебе, пожалуй, тоже стоит закрыть глаза. Я рассмеялся. Само получилось, я не хотел. — Просто вымойся и переоденься поскорее, Дарне. Он кивнул с притворным послушанием и затворил дверь кухни. Я нырнул в кладовую, чтобы взять новый кусок мыла, а он тем временем успел снять рубашку. За эти месяцы Дарне немного поправился, но я бы по-прежнему не назвал его хорошо сложенным; и все же за долгие часы прогулок с Кляксой он нарастил мышцы на груди и ребрах, да и живот уже не был впалым, а стал просто плоским. — Спасибо, — Дарне взял мыло. Я отвернулся. Несмотря на все наши шуточки, мне было неловко смотреть, как он плещется в тазу, будто крестьянин, смывающий грязь после рабочего дня. Особенно учитывая, что я был одет; не знаю почему, меня это смущало. В дверь постучали. Я приоткрыл ее и выдернул рубашку из рук Альты. — Я взяла ту, где не было заплаток... — успела сказать сестрица, прежде чем дверь перед ее носом захлопнулась. — Спасибо, — снова проговорил Дарне, натягивая рубашку через голову. Она хорошо на нем сидела, хотя плечи у меня были шире, чем у него. — Погоди-ка... это не та самая рубашка, из-за которой в прошлый раз ты так рассердился? — Нет, — ответил я и, не подумав, добавил: — Замолкни, Дарне. Он звонко и торжествующе рассмеялся, поправляя манжеты. Меня уже не волновало, что рубашка протерлась на локтях; он, кажется, не замечал, что моя одежда старая и грязная. — Уже можно зайти? — позвала из-за двери Альта. — Вы чем там занимаетесь? — Секунду, — ответил я и услышал, как она вздыхает и царапает дверь ноготком. Дарне застегнул рубашку, скомкал свою и положил на кухонный стол. Я не зажег лампу, и в полумраке кухни сверток белого полотна напоминал розу. Он стоял неподвижно и смотрел на меня. Потом очень тихо спросил: — В чем дело? — Прости, — выпалил я так быстро, что слоги набегали друг на друга. — Я вел себя как дурак. Прости. — Ничего страшного. — Да нет же... все это время... — Забудь, Фармер. — Останься на ужин. Наверное, будет просто пирог, но я знаю, мама возражать не станет... — С радостью. Спасибо. — И на этот раз я не просто из вежливости прошу... Мы смотрели друг на друга в упор. Было слишком темно, и я не мог толком разглядеть выражение его лица: оно белело в темноте светлым пятном. Кухня за его спиной внезапно показалась чужой, незнакомой — большая темная плита, ряды блестящих медных кастрюль, каменные полы и выцветшие картины на стенах. В кладовке тускло блестели банки на полках. — я только... Мне наверх сходить... мигом.... — Я развернулся и вышел в коридор. — Дарне остается на ужин^ — бросил на ходу Альте. — Что? Ты пригласил его остаться? Но почему? — Она схватила меня за локоть, и я чуть не споткнулся. — А что такого? Альта, прищурившись, взглянула на меня. В коридор проник синий полумрак весенних сумерек, и ее пестрое розовое платье окрасилось лиловым. За спиной сестрицы по стене крались тени. Окно было открыто; над полями гулял западный ветер, разгоняя кислые запахи двора; он принес с собой сладость свежей травы — аромат если не теплых деньков, то их скорого приближения. Я вдруг отчетливо почувствовал весну, и волоски на руках встали дыбом. Сбросив руку Альты, я рассмеялся. — Что происходит, Эмметт? С чего это вы с ним вдруг подружились? В ее голосе слышались облегчение, недоверчивость и чтото еще — то, о чем ей неловко было говорить вслух. Я ухватился за перила и взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Альта окликнула меня по имени, и в ее голосе звучала мольба, но я уже поднялся наверх и не стал оборачиваться. Пожалуй, с того самого дня мы и подружились. Рядом с Дарне я все время чувствовал опасность: его присутствие ощущалось как подводное течение, низовка, грозящая утянуть на дно; однако я все же мог сопротивляться предательской тяге, и через некоторое время научился притворяться, что этой тяги не существует. Я убеждал себя, что мне все это почудилось: чувство близкой опасности и искра между намИ; заставившая мои волосы встать дыбом в тот день^ когда Дарне впервые появился в нашей жизни; что моя неприязнь к нему была необъяснимой, иррациональной, а теперь, узнав его лучше, я могу больше не бояться. А моя сестра... Она словно почувствовала, как рухнул последний барьер. Я никогда не говорил ей, что теперь, случись Дарне попросить ее руки, она бы заручилась моим согласием, — хотя конечно же мое согласие ровным счетом ничего не значило, — но Альта, ощутив мою молчаливую поддержку, бросилась в омут любви с головой, как прыгают с утеса. Она вся светилась от счастья, искрилась, как будто золотой мир, в котором ей предстояло стать женой Дарне, сиял на расстоянии вытянутой руьси, заливая ее своими лучами. Альта была еще ребенком, и, как ребенка, ее интересовали игрушки: платье, которое она наденет на свадьбу, дом, где они будут жить, кольцо, что он ей подарит. Как-то раз они с Сисси Купер сидели на изгороди, а я шел мимо; так вот, прежде чем они успели заметить меня и захихикать, я услышал слова Альты: «...и длинная вуаль! С кружевной каймой, вышитыми цветами и маленькими жемчужинками...» Впрочем, меня это не волновало; я не спал по ночам по другой причине. На ее еще детском лице порой проступало совсем не детское выражение; я видел в ней женщину, которой Альта станет через десять лет, и понимал, как сильно она желала Аюциана. Даже ее шаг изменился: хотя и остался легким, но приобрел плавность; она мягко проводила кончиками пальцев по поверхности предметов, словно только что открыла для себя прикосновение. Она потеряла аппетит, и даже форма ее лица изменилась: рот стал шире, а скулы — острее. Но Дарне не изменил своего отношения к ней. Он попрежнему держался с Альтой непринужденно, как брат с сестрой, шутил и подтрунивал. Может, потому что доверял ей. Впрочем, один раз мне пришла в голову ужасная мысль, что он ее презирает... Но нет. Он ни разу не сказал моей сестре плохого слова. Если и был человек, к которому он относился с насмешливой любезностью, вероятно, маскировавшей неприязнь, то таким человеком был я. Я бы сошел с ума, пытаясь понять, что у него в голове. Поэтому просто перестал думать об этом. У меня и так забот хватало: весна вступила в свои права, в саду и на полях пробивались сквозь землю первые всходы. Деревья наливались соком, а после окончания всех дел мама посылала нас собирать охапки дикого чеснока и одуванчиков на вино. В лесу лорда Арчимбольта мы наткнулись на поляну колокольчиков. Я взглянул на них и рассмеялся: неудивительно, что Альта влюблена, сезон-то самый подходящий. Даже мне весна вскружила голову. На той неделе настроение у всех было приподнятое: близился День Пробуждения, и в воскресенье мы выбрались на ярмарку. С того самого дня, как я купил книгу у торговца и сильно разозлил этим отца, ярмарка никогда не радовала меня, но в этом году я ждал ее, и не только потому, что в этот день мы не работали. Шагая меж прилавков в компании с Дарне, Кляксой и Альтой — родители шли позади рука об руку, словно жених с невестой, — я видел все как будто впервые. Шатры, гирлянды из флажков и дым костров, на которых готовилась еда; повсюду люди в лучших нарядах, яркие краски и румяные лица, смех, звон монет, переходящих от покупателя к продавцу, солнечные блики на налитых доверху пивных кружках... Дарне остановился и присвистнул, ошеломленный ярмарочной суетой. — Пойдем, — рассмеялся я. — Ты разве не проголодался? — Проголодался. Я угощу вас пирогами, — ответил он. — Мы не попрошайки, Дарне. Я и сам могу купить пироги. — Ладно, я просто... неважно. Клякса совсем ошалела: то и дело дергала поводок. Мы двинулись к ближайшему прилавку и купили пироги. Клякса умяла свой, не жуя, довольно облизнулась и уставилась на нас, в надежде получить добавку. Но мы уже свернули в узкий боковой ряд и продолжили бесцельно бродить между шатрами и деревянными прилавками. У прилавка с ухфашениями Альта остановилась, глаза ее загорелись. Дарне потянулся к карману: — Сколько стоят голубые бусы? — О... спасибо. Люциан. Ты очень щедр. Он отмахнулся, показывая, мол, пустяки. На миг я проникся к нему глубокой неприязнью — тоже мне, молодой лорд, подачки раздает... но он поймал мой взгляд и весело подмигнул. За следующим прилавком Дарне купил три раскрашенных деревянных яйца и бросил одно мне так неожиданно, что я едва его поймал. Другое было вручено Альте. — Дарне, — заметил я, — расписные яйца принято дарить своей зазнобе. — Я так и сделаю, — ответил он и показал третье яйцо, которое оставил себе. — Бог с тобой, Фармер, это всего лишь яйцо. А ты смотришь на меня так, будто я задумал взять взамен твою душу. Я натянуто рассмеялся и сунул яйцо в карман. Где-то зазвонил колокольчик, и Альта потянула меня за рукав. — Пойдем; а то опоздаем. — Не опоздаешь, не бойся. Сначала же танцуют малыши... Танец с лентами, — пояснил я, увидев, что Дарне не понимает, о чем речь. — В центре ярмарочной площади возводят большой столб, к нему привязывают ленты. Девчонки танцуют вокруг него и опутывают лентами, да так, что потом не распутать. — Это очень красиво, — добавила Альта. — А Пераннон Купер выбрали королевой Пробуждения. Эмметт, ты непременно должен ее увидеть! Она помахала подружкам, собравшимся в центре ярмарочной площади, улыбнулась Дарне и убежала. В честь праздника девушки надели свои лучшие платья; голову каждой украшал растрепанный венок из подвядших полевых цветов, да и сами они, ясноликие, напоминали первоцветы. Почти все распустили волосы, лишь Альта заплела две передние пряди в косички и связала их на затылке, словно хотела отличаться от остальных. Девчонки, обступив Альту, зашушукались и захихикали, потом обернулись и стали смотреть на нас. Сисси Купер указала на Дарне, притворяясь, что вежливо машет ему рукой, и прыснула. — Я словно торт в витрине кондитерской, — заметил он. Я рассмеялся. Именно так они и смотрели на него: голодньпли, завистливьп^1и, мечтательными глазами. Все, кроме Альты: сестрица полагала, что торт предназначается ей. Дарне невозмутимо развернулся, поднял руку и прикрыл глаза от солнца. Его щеки порозовели. — Тебе правда хочется посмотреть на танец с лентами? Или, может, незаметно улизнем? — Давай, — ответил я. — Слава богу. Я не стал говорить, что вряд ли ему удастся что-то сделать незаметно, ведь девчонки с него глаз не сводили. Просто взял его за руку и увел в толпу, пытаясь не обращать внимания на Альту, принявшуюся звать его по имени. Толпа чуть поредела, и мы бросились бежать, пока не очутились там, где ярмарка почти заканчивалась; несколько одиноких обшарпанных прилавков стояли, как заброшенные сараи. — Сбежали, — с облегчением выдохнул он и остановился перевести дыхание. — Побаиваюсь я девчонок в этом возрасте, и особенно когда они собираются в стаи. — Как волчицы. — Или вороны. Я улыбнулся. — Значит, у тебя нет сестер? — Есть, целых две. Лизетта и Сесилия. Но они старше меня. — Надо же, я не знал. До меня вдруг дошло, что о Дарне я знаю совсем мало; например, он никогда не говорил о своих родителях. Хотел было сказать ему об этом, но он переменился в лице, и я обернулся посмотреть, что привлекло его внимание. Прилавок с книгами стоял вдали от прочих, на участке, по колено заросшем травой. Полупустая тележка пробуравила в земле глубокую колею. Торговец мог быть тем же человеком, продавшим мне книгу много лет назад, разве что седых волос прибавилось, живот еще больше прирос к позвоночнику и глазки бегали чаще. А может, это был совсем другой человек — так ли это важно? Тот или другой^ он попрежнему торговал книгами. Стопки разноцветных кожаных корешков с золоченым узором; несколько переплетов попроще; один или два — с массивными металлическими уголками; обрезы с пятнами плесени. Я шагнул к прилавку и отчего-то мое сердце забилось чаще. Дарне так крепко схватил меня за руку что я чуть не вскрикнул. — Ты что это задумал, Фармер? — Ничего. Просто хотел... — я растерянно моргнул. — Ты, что ли, не знаешь, что это такое?