— Не стоит нам разделяться, — ответил лекарь и направился в сторону города. Эрнальд поплелся за ним. — Господин Тамаш, а не опасно появляться в городе? Вы же говорили, что после событий в Ключах нам не стоит… — снова попытался юноша. — Не думаю, что об этом здесь слышали. По тракту сюда не меньше четырех дней хода, к тому же мы тебя немного замаскируем, — он обернулся, заговорщицки подмигнул и, не дав опомниться, заспешил в сторону огней. Возле города Тамаш быстро определился и направился на тихую небогатую окраину, уже спавшую крепким сном честных тружеников. На одной из узких улочек он остановился, быстро огляделся и молча перемахнул через невысокий дощатый забор, словно и не был одет в длинный балахон. Меньше, чем через минуту, он снова перемахнул через забор обратно на улочку с темным кульком в руках, и они заспешили прочь. — Господин Тамаш, это же… — сдавленным шепотом начал Эрнальд. — Не надо драмы, пошли быстрее, — махнул рукой Тамаш и направился к выходу из переулка. — Но также нельзя. Вы наместник богини… бога… это неправильно! — взволнованно шептал ему в спину Эрнальд. Тамаш остановился и обернулся, внимательно поглядев на испуганного юношу. — Эрнальд, я лекарь, а не проповедник. К тому же, поверь, предмет разговора не стоит даже времени, потраченного на этот разговор. Пойдем, и не забивай себе голову, — он приглашающе махнул рукой и заспешил прочь из города. В глубоких сумерках они дошли обратно до опушки леса, Тамаш устроил ночлег, и они легли на пустой желудок, не найдя поблизости ничего съедобного и опасаясь разводить огонь вблизи города. На рассвете лекарь растолкал Эрнальда и предъявил свой вчерашний трофей: жуткого вида коричневое, мятое женское платье. — Ни за что, — отрезал Эрнальд. — Ну да, фасон не очень, — смутился лекарь, оглядывая свою добычу. — Я сказал, нет, — твердо повторил парень. — Но Эрнальд, тебе же не надо изображать девушку, это просто наряд. Ну… как у меня, например, — он растянул подол своего одеяния. — Почему бы вам не снять свой балахон? Так мы привлечем меньше внимания, чем в этом, — он брезгливо указал на платье. — Я не могу, — развел руками лекарь, — мой обет не позволяет уклоняться от своих обязанностей. — Не правда, — запальчиво кинул Эрнальд, — если мы сбежим в горы, вы никому там не сможете помогать. — Я не простой лекарь, как ты уже заметил, — спокойно возразил Тамаш, — чтобы лечить страждущих, по королевству ходит много обычных врачевателей. Но никто из них не сможет и не захочет разбираться в твоей или моей истории. А сколько еще таких как мы? Сколько их было и будет утоплено ни за что? Боги зачем-то же сделали меня таким, — он потряс рукой, — и направили по тому пути, которым я прошел. Нет, Эрнальд, я вижу свое предназначение не только в том, чтобы врачевать больных. Я хочу понять, что за Тьма нас отмечает и, наконец, подарить отпущение всем тем безвинно загубленным. Ты ведь согласишься, что нет никакого воинства, и никто нас никуда не призывает? Юноша покачался на носках, потом резко повернулся и одним махом накинул уродливый наряд поверх своей одежды, прикрывая и ножны с кинжалом. Недовольно сопя и не оборачиваясь, он быстро пошел в сторону города. Тамаш поспешил следом. Когда они дошли до городских ворот, те как раз открывались, и разнорабочие, жившие вне городских стен, уже начали подтягиваться, торопясь на заработки в город. Когда подошла очередь Тамаша с Эрнальдом, стража пропустила их, не задав ни одного вопроса, и путники поспешили к оживающей рыночной площади. Эрнальд на удивление хорошо ориентировался в городе. Ловко подхватив юбки, он уверенно выбирал дорогу в переплетении тесных городских улиц. За очередным поворотом высокие дома расступились, и они вышли на просторную площадь, заставленную рядами деревянных прилавков. Торговцы бодро выкладывали товар и зазывали собирающихся, несмотря на ранний час, покупателей. А покупатели придирчиво осматривали выкладку, надеясь купить что получше, до основного наплыва посетителей. Эрнальд обернулся и коротко спросил: — Какие нужны товары? Тамаш задумался, взвесил в руке кошелек и стал перечислять: — Два плаща, котелок, пара ложек, мех для воды, сменная одежда, мыло, провиант, собственно, торба и то, что тебе нужно для личного пользования. Это выберешь сам. Эрнальд не говоря ни слова, развернулся и направился вглубь торговых рядов. Первой они посетили лавку старьевщика, где выбрали поношенные, но вполне пригодные плащи и запасную одежду. Там же им по хорошей цене отдали прочную кожаную торбу. Затем зашли в посудную лавку, где разжились неплохим котелком, ложками и двумя вместительными мехами для воды на длинных лямках. В продуктовой лавке Тамаш взял пару кусков солонины, треугольник сыра, крупу и небольшой отрез вощеной холстины, чтобы завернуть припасы. Эрнальд попросил несколько мелких монет и ненадолго заглянул на развал мелочей, пока лекарь торговался за продукты. За все это время к ним ни разу никто не обратился за лекарскими услугами, и Тамаш заторопился на выход, чтобы поскорее покинуть город. Уже на выходе Эрнальд вдруг резко остановился напротив лавки с музыкальными инструментами и как зачарованный замер у стеллажа с лютнями. На высоких полках стояли всевозможные инструменты — от ярких и богато украшенных до самых простеньких, годных разве что начинающим. Эрнальд со знанием дела пробежался пальцами по инструментам и из всего разнообразия выбрал скромную дорожную лютню с маленьким оттиском в виде цветка ветреницы. Он нерешительно подержал ее в руках, легонько тронул струны, и как завороженный замер, не решаясь попросить о покупке, но и не в силах уже оставить инструмент. Тамаш потряс свой сильно похудевший кошель, прикинул что-то и отсчитал положенную сумму. Доро̓гой Эрнальд не проронил ни слова и только бережно прижимал к груди музыкальный инструмент, рассеянно глядя по сторонам и забыв обижаться. Уже на месте стоянки, в лесу, он нерешительно прокашлялся и смущенно произнес: — Спасибо. Вы были не обязаны. — Возможно, — ответил лекарь, — но я кое-что понимаю в людях. Простой паренек скорее заинтересовался бы оружием, или на худой конец сластями, но никак не лютнями. Да и выбор ты сделал не самый очевидный, — Тамаш доброжелательно улыбнулся, — в тебе, Эрнальд, много загадок, а я ничего не имею против музыки. — Не нужно было… Я не смогу вернуть деньги. — Забудь. Просто береги ее. Сколько тебе лет? Эрнальд помялся и неохотно ответил. — Шестнадцать. — Вот видишь, Эрнальд, я прав. За четыре года другой бы смешался с толпой и сам стал одним из тех проходимцев, которые так ловко находят пропитание и доход в чужом кармане. Это проще, чем жить честно. — Мне тоже приходилось воровать, — запальчиво возразил юноша, — и я тоже обшаривал чужие карманы, так что я ничем не лучше других. — Ты меня не обманешь, Эрнальд, — обернулся Тамаш, — тебе стыдно за эти поступки. И потом, ни одного из городских попрошаек не остановил высокий рост от того, чтобы продолжить воровать и обманывать. Это твое решение и твое желание добывать пропитание честно. Разве я неправ? Эрнальд тяжело вздохнул и неохотно ответил: — Меня нигде не принимали. Ни в одном из городов, мне не удалось прижиться надолго. Честную работу мне не доверяли, а беспризорники быстро выдавливали со своих территорий. Ну а в приличных кварталах стража с такими, как я, не церемонится, — он грустно пожал костлявыми плечами. — Ты носишь много тайн, Эрнальд, — заметил Тамаш, — они наполняют тебя страхом и заставляют быть нелюдимым. Это пугает людей. А ребята с улиц не любят того, что их пугает. Ты для них слишком сложный. Эрнальд вопросительно хмыкнул. — Не прикидывайся, — Тамаш скептически посмотрел на юношу, — я же не городской беспризорник, кое-что вижу в людях. Эрнальд хотел было возразить, но лекарь примирительно поднял руки: — Будь спокоен, мне твои тайны ни к чему. Пусть остаются тайнами. Но я все-таки рад, что судьба свела нас, — и тонкий палец лекаря коротко ткнулся в грудь юноше. — Я тоже рад, — сдержанно ответил Эрнальд, уклоняясь от дальнейшего разговора. — Ладно, не бери в голову, — улыбнулся Тамаш, — пойдем-ка лучше разберем вещи. Я помню, там дальше был ручей. Мне ужас как хочется выстирать наконец свой балахон. Поправив торбу и поудобнее устроив сумку, Тамаш вновь направился вглубь леса, и юноша поспешил следом. Довольно скоро дорогу им преградила небольшая речка, и они прошли вдоль глубокого русла, подыскивая удобный подход к воде. Найдя пригодный спуск, Тамаш сложил вещи на землю и начал стаскивать лекарское одеяние. Эрнальд нервничал и непрестанно озирался по сторонам. — Вы не боитесь, что кто-то увидит? Вдруг здесь пройдут грибники или дровосеки? Тамаш оглянулся. Без своего объемного балахона он не выглядел таким долговязым и нескладным. В обычных штанах и рубашке он оказался вполне приятным молодым мужчиной. — Конечно. Город слишком близко. Я только займусь стиркой. Он стянул тонкую перчатку, положил вместе с сапогами. Эрнальд с удивлением отметил, что узкие, голые ступни тоже покрыты черным узором. Прихватив кусок мыла, прямо в одежде Тамаш зашел в воду и принялся старательно полоскать пыльное одеяние. Тщательно намылив золотое тиснение, он перекинул мыло на берег и стал бережно оттирать ворот, что-то весело насвистывая. Эрнальд, не зная, чем себя занять, уселся на поваленное дерево и стал наблюдать. Через некоторое время он нерешительно спросил: — Как вам это удается? — Что именно? — не отрываясь от своего занятия, отозвался Тамаш. — Ведь вы… такой же, как и я, но вы, — юноша замялся, — не ненавидите себя. — Эрнальд, — Тамаш прекратил стирать и посмотрел на юношу, — ты ведь родился обычным, и целых двенадцать лет у тебя были мечты и планы на жизнь, поэтому ты ненавидишь то, что их у тебя отняло. А я родился таким, — он поднял из воды левую руку, — меня младенцем выбросили в лес, даже не утопили — просто выбросили. Только по воле богов я еще жив. Тамаш брызнул на надоедливую жирную муху и продолжил: — В лесу на детский плач вышли не звери, а врачеватель. Он подобрал меня, вырастил и научил скрываться от людей. — Но почему он не испугался? Вы же сами говорили, что простые врачеватели не станут вникать в нашу проблему. — Не знаю. Я много раз его спрашивал, но он только говорил, что на все воля божия. А в девять лет отдал меня в обучение и больше мы не виделись. Так что, Эрнальд, я жив, в меру здоров, имею ремесло — у меня нет причин грустить. — А как же отметины? Они же делают нас изгоями. — Отметины… — задумчиво протянул Тамаш, — изгоями делают не они… И он снова вернулся к стирке. Эрнальд привычным жестом заправил волосы за ухо и задумчиво оглядел лес, непроизвольно пощипывая струны лютни, которую так и не выпустил из рук. Постепенно увлекшись, он принялся сосредоточенно настраивать инструмент, по очереди зажимая лады и что-то подкручивая. Тонкие пальцы со знанием дела, хотя и неуверенно, двигались по грифу, как будто приноравливаясь к знакомому, но забытому делу. Он бережно изучал лютню, словно это было величайшее сокровище: трепетно поглаживал округлые бока, разглядывал тонкие деревянные прожилки, протирал невидимые пятнышки и потихоньку подкручивал колки, выправляя тон. Весь его облик словно стал выглядеть иначе: плечи перестали вжиматься в шею, спина расправилась, неловкие острые локти и коленки сгладились, и вместо неуверенного, колючего подростка перед Тамашем сидел тоненький молодой юноша, даже несколько женственный. Раз за разом повторяя одни и те же переборы, Эрнальд постепенно добавлял в них больше деталей, расцвечивая переливами. Местами юноша сбивался и пробовал снова, но было очевидно, что, несмотря на долгий перерыв, он прекрасно владеет инструментом. Потихоньку переборы стали складываться в красивую мелодию, которая, вновь и вновь повторяясь, звучала увереннее. Запинаясь и повторяя по нескольку раз сложные места, юноша перебирал струны, подбирая мотив. Взгляд его рассеянно блуждал по инструменту. Вскоре мелодия зазвучала чисто, а Эрнальд погрузился в подобие транса, углубившись в свои мысли и не глядя перебирая струны. Когда же лютня затихла, он ласково провел по струнам, словно благодаря инструмент, и, очнувшись от своих мыслей, огляделся вокруг. Тамаш, так и стоя на середине ручья, с восхищением смотрел на него. Юноша смутился и словно сжался весь обратно, отводя взгляд. — Эта покупка действительно того стоила, — с тихим восторгом произнес лекарь, — мне редко доводилось слышать такое чудесное исполнение. Эрнальд смутился еще больше и, покраснев, ответил: — Я давно не играл, получилось не очень… — Я узнал мелодию. Тебе удалось сделать ее особенной, поверь. — Откуда? — удивленно просил юноша. — Песнь Уходящего Сердца — очень древняя баллада, — лекарь помедлил с ответом, — это плач разлученных Виаты и Аваима, — он еще помедлил и со вздохом добавил, — иногда ее поют тем, к кому я не успел.