— Ммм… Я тебе еще позвоню. Ты молодец, что держишься. Я тебя люблю. — И я тебя люблю. — Пока, милый. — Пока. Патрик повесил трубку и глянул на часы. Шесть тридцать пять. Он заказал яичницу с ветчиной, тосты, овсянку, фруктовый компот, апельсиновый сок, кофе и чай. — Это завтрак на двоих? — добродушно спросила женщина, принимавшая заказ. — Нет, на одного. — Да уж, плотно вы собрались позавтракать, — хихикнула она. — Лучший способ начать новый день, не правда ли? — Уж точно! — согласилась она. 9 Запах портящейся еды заполнил комнату на удивление быстро. Завтрак был хоть и не съеден, но загублен. В борозде, проведенной через серую массу овсянки, лежала половинка компотного персика, с края тарелки свешивались лохмотья перемазанной в желтке ветчины, в затопленном блюдце лежали два размокших от кофе окурка. На треугольничке тоста остался выкушенный полукруг, а вся скатерть блестела от просыпанного сахара. Только чай и апельсиновый сок были выпиты до конца. В телевизоре Хитрый Койот верхом на ракете врезался в склон горы, а Дорожный Бегун исчез в туннеле{89}, появился с другой стороны и растаял в облаке пыли. Глядя на Дорожного Бегуна и стилизованные клубы пыли за ним, Патрик вспомнил юные наивные дни своей наркомании, когда думал, будто ЛСД явит ему что-то, кроме тирании собственного действия на его сознание. Из-за ненависти Патрика к кондиционерам в номере становилось все более душно. Ему хотелось выкатить тележку наружу, но боязнь встретить кого-нибудь в коридоре пересиливала отвращение к запаху еды. Патрик уже подслушал разговор двух горничных о себе и хотя теоретически допускал, что это была галлюцинация, не мог утвердиться в этой мысли настолько, чтобы открыть дверь и проверить. В конце концов, ведь правда же одна горничная сказала: «Я ему говорила: „Ты сдохнешь, если не завяжешь с этой дрянью“», а другая ответила: «Тебе надо вызвать полицию, просто ради собственной безопасности. Нельзя так жить». Патрик побрел в ванную, задрав плечо, чтобы унять боль справа под лопаткой. Скептически, но неудержимо он подошел к зеркалу и заметил, что одно веко нависает ниже другого, наполовину закрыв воспаленный слезящийся глаз. Он оттянул кожу — глазные яблоки отливали желтизной. Язык тоже был желтый и обложенный. На зеленовато-бледном лице отчетливо выделялись багровые круги под глазами. Слава богу, что у него умер отец, иначе такому виду не было бы никаких оправданий. Патрик вспомнил один из отцовских девизов: «Никогда не извиняйся, ничего не объясняй». — А что еще остается делать? — пробормотал Патрик, включая краны над ванной и зубами разрывая саше. Когда он выливал густую зеленую жидкость под струю, зазвонил телефон (а может, ему почудилось). Может, это руководство гостиницы хочет предупредить, что за ним выехала полиция? Как бы то ни было, внешний мир ворвался в его атмосферу и наполнил Патрика ужасом. Он выключил воду и прислушался к надрывающемуся телефону. Совершенно незачем брать трубку. Но это было бы невыносимо — вдруг звонок его спасет? Он сел на унитаз, взял трубку и, не доверяя собственному голосу, сказал: — Алло? — Патрик, дорогой мой! — протянул голос в трубке. — Джордж! — Я не вовремя позвонил? — Да нет, все нормально. — Я хотел спросить, не встретишься ли ты со мной за ланчем. Хотя, конечно, может, ты вовсе этого и не хочешь. Тебе небось очень паршиво. Ужасно, Патрик, мы все ужасно потрясены. — Меня слегка пошатывает, но от ланча не откажусь. — Должен тебя предупредить — я еще кое-кого пригласил. Чудесные люди, разумеется, лучшие из американцев. Один-два были знакомы с твоим отцом и очень тепло о нем вспоминают. — Замечательно, — проговорил Патрик, кривясь и возводя глаза к потолку. — Мы встречаемся с ними в клубе «Ключ». Ты там был? — Нет. — Думаю, он тебя позабавит. Из шумного загазованного Нью-Йорка попадаешь в английскую сельскую усадьбу. Не знаю, уж чьи это предки — может, кто из членов клуба одолжил, — но по стенам висят портреты, и общее впечатление самое приятное. Все, что положено, у них есть, та же «Услада джентльмена» и, удивительное дело, многое, чего в Англии теперь не сыщешь, например хороший «Буллшот»{90}. Мы с твоим отцом соглашались, что много лет не пили такого отличного «Буллшота». — Ну просто рай. — Я позвал Баллантайна Моргана. Не знаю, знаком ли ты с ним. Он, конечно, патологический зануда, но Сара очень им увлечена, я уже привык повсюду натыкаться на эту физиономию, вот и пригласил его на ланч. И вот ведь удивительно, я знал одного Моргана Баллантайна, милейший был человек, и наверняка они родственники, но я никак в этом не разберусь, — печально добавил Джордж. — Может, сегодня выясним, — ответил Патрик. — Не уверен, что смогу спросить Баллантайна еще раз. У меня чувство, что я уже спрашивал, но наверняка сказать не могу, потому что уж очень трудно слушать его ответы. — Когда встречаемся? — Примерно без четверти час в баре. — Отлично. — Ладно, дорогой мой, до скорого. — До свидания. Увидимся без четверти час. Патрик снова пустил воду и пошел в спальню налить себе стакан бурбона. Ванна без выпивки это как… как ванна без выпивки. Какие еще сравнения тут нужны? В телевизоре взволнованный голос рассказывал о полном комплекте престижных кухонных ножей, к которому прилагается чудо-вок, набор очаровательных салатников, поваренная книга с такими рецептами, что пальчики оближешь, и, если этого мало, еще и машинка для нарезки овощей разными способами. Патрик, застыв, смотрел, как морковь превращают в соломку, кружочки, ломтики и кубики. Горка дробленого льда, в которой стоял апельсиновый сок, совершенно растаяла. От обиды Патрик из всех сил пнул тележку, и она с грохотом въехала в стену. Мысль, что придется пить бурбон без льда, наполняла его безграничным отчаянием. Какой смысл жить дальше? Все, все не так, жизнь — полное дерьмо. Разбитый наголову, беззащитный, Патрик сел на краешек кровати, держа в ослабевшей руке бутылку бурбона. Он воображал запотевший ледяной стакан на краю ванны, возлагал на него все надежды, а теперь, когда план рухнул, ничто больше не оберегало от полного краха. Патрик отпил прямо из горла и поставил бутылку на тумбочку. Бурбон обжег горло, по телу прошла дрожь. Часы показывали двадцать минут двенадцатого. Надо было взять себя в руки и приготовиться к испытаниям предстоящего дня. Настало время спида и алкоголя. Кокс придется оставить в номере, иначе он, как всегда, будет весь ланч колоться в туалете. Патрик встал с кровати и резко двинул кулаком по лампе, сбросив ее на ковер. С бутылкой в руке он вошел в ванную, где вода уже перелилась через край и плескалась на полу. Не позволяя себе запаниковать или хотя бы удивиться, он медленно выключил краны и ногой подвигал по полу набрякший коврик, загоняя воду в углы, куда она еще не добралась. Потом разделся, замочив брюки, и выбросил одежду в открытую дверь. Ванна была обжигающе горячей, пришлось вытащить затычку и включить холодный кран, чтобы можно было влезть в воду. Как только Патрик в нее лег, она показалась слишком холодной. Он взял бутылку, которую оставил на полу, и по непонятной причине стал лить бурбон с высоты, ловя ртом стекающую по лицу струю. Скоро бутылка опустела. Патрик сунул ее под воду и стал смотреть, как из горлышка вырываются пузырьки, затем поводил ею по дну, как будто это субмарина, выслеживающая вражеские корабли. Глядя вниз, он заметил свои руки и невольно ахнул. Помимо старых желтеющих синяков и розовых шрамов, вдоль главных вен появилась новая россыпь лиловых ранок, а в центре мерзостной картины чернел бугор от вчерашнего промаха. Мысль, что перед ним его собственные руки, настигла Патрика неожиданно. Чтобы не заплакать, он закрыл глаза, ушел с головой под воду и с силой выдохнул через нос. Думать про это все было невыносимо. Когда Патрик вынырнул, тряся головой, то с изумлением вновь услышал телефонный звонок. Он вылез из ванны и взял трубку с аппарата возле унитаза. Телефон в туалете — очень дельное изобретение. Может быть, это Чайна зовет его на обед, просит пересмотреть свой отказ. — Да? — процедил он. — Патрик? — раздался в трубке безошибочно узнаваемый голос. — Марианна! Как хорошо, что ты позвонила. — Мне сказали про твоего отца. Очень сочувствую. Голос у Марианны был сбивчивый и в то же время уверенный, грудной и чуть хрипловатый. Он как будто не шел из ее тела в мир, а втягивал мир в ее тело; она не столько говорила, сколько членораздельно глотала. Всякий, слушавший Марианну, невольно представлял длинную гладкую шею, изящное s-образное тело, подчеркнутое изгибом позвоночника, из-за которого бюст выдавался дальше вперед, а попка — дальше назад. Почему Патрик никогда с ней не спал? Конечно, свою роль сыграло то, что она никогда не выказывала к нему такого рода интереса, но это можно было объяснить ее дружбой с Дебби. И как только она могла против него устоять, подумал Патрик, глядя на себя в зеркало. Твою ж мать. Остается рассчитывать на ее жалость. — Ну сама знаешь, как это, — саркастически процедил он. — Смерть, где твое жало?{91} — Из всех жизненных зол, которые мы упрекаем в недоброте, смерть наименее заслуживает этого обвинения. — В данном случае — в точку, — ответил Патрик. — А кто это сказал? — Епископ Тейлор в «Верных правилах святой смерти»{92}, — сообщила Марианна. — Твоя настольная книга? — Она такая замечательная, — с придыханием объявила Марианна. — Честное слово, лучшая английская проза, какую я читала. Еще и умница ко всему прочему. Совершенно невыносимо! Он должен ее добиться. — Пообедаешь со мной? — спросил Патрик. — Ой, я бы с радостью, — выдохнула Марианна, — но я сегодня обедаю с родителями. Хочешь зайти? — Это было бы замечательно, — ответил Патрик, досадуя, что не будет с ней наедине. — Хорошо. Я предупрежу родителей, — проворковала она. — Приезжай к ним часам к семи. — Отлично, — сказал Патрик и добавил непроизвольно: — Я тебя обожаю. — Эй! — уклончиво ответила Марианна. — До скорого.