— Надо вкалывать смэк одновременно, — укоризненно сказал Пьер, — это медицина. — Мне нравится приход. — Но ты вкалываешь слишком много и теряешь контроль. Патрик сел прямее и пристально глянул на Пьера: — Я никогда не теряю контроль, я лишь проверяю его границы. — Чушь, — ответил Пьер. — Конечно, ты прав, — улыбнулся Патрик. — Но ты знаешь, это как пытаться устоять на краю, — добавил он, взывая к их традиционной солидарности. — Я знаю, как это, — проскрипел Пьер, сверкая глазами. — Восемь лет я считал себя яйцом, но я сохранял контроль, contrôle total[23]. — Помню, — примирительно ответил Патрик. Кайф прошел. Сейчас Патрик был как серфер, которого вынесло из туннеля искристой воды в слабеющий прибой. Мысли разбегались под натиском безграничной тревоги. Лишь несколько минут после укола, а он уже мучительно тосковал по уходящему опасному волнению. Как будто вспышка света растопила его крылья и он падал в море невыносимого отчаяния. Это заставило его взять шприц, промыть окончательно и, несмотря на дрожь в руках, приступить к подготовке следующей дозы. — Как ты думаешь, можно ли считать мерой извращения его потребность в повторении и невозможность насытиться? — спросил он Пьера и добавил ханжеским тоном: — Жаль, отца уже не спросишь. — А что? Он был наркоман? — Нет-нет… — Патрик хотел снова сказать: «Это своего рода шутка», но сдержался. — А каким был твой отец? — торопливо спросил он, не давая Пьеру времени задуматься о своем замечании. — Он был fonctionnaire[24], — презрительно ответил Пьер. — Métro, boulot, dodo[25]. Счастливейшим периодом его жизни была service militaire[26], а звездным часом — случай, когда министр похвалил его за молчание. Можешь поверить? Всякий раз, как кто-нибудь приходил в гости, а случалось это нечасто, отец рассказывал одну и ту же историю. — Пьер выпрямился, снисходительно улыбнулся и поднял палец. — «Et Monsieur le Ministre m’a dit, Vous avez eu raison de ne rien dire»[27]. Когда он рассказывал эту историю, я выбегал из комнаты. Это было омерзительно, j’avais un dégoût total. — А твоя мать? — спросил Патрик, радуясь, что отвлек Пьера от собственных родителей. — Что такое женщина, если в ней нет материнского инстинкта? — буркнул Пьер. — Мебель с сиськами. — Абсолютно точно, — сказал Патрик, набирая в шприц новый раствор. В качестве уступки медицинским советам Пьера он решил сразу уколоться героином, а не оттягивать просветление следующей леденящей дозой кокаина. — Это все надо оставить позади, — вещал Пьер. — Родителей, всю эту херню. Надо изобрести себя заново, чтобы обрести индивидуальность. — Конечно, — сказал Патрик. Он знал, что с теориями Пьера лучше не спорить. — Американцы постоянно говорят про индивидуальность, но у них нет ни одной собственной идеи, они думают то же, что и остальные. Мои американские клиенты трахают мне мозги, чтобы показать, какие они особенные, но делают это все одинаково. Я больше не имею дела с американскими клиентами. — Люди считают себя индивидуальностями, потому что на каждом шагу говорят «я», — заметил Патрик. — Когда я умирал в лечебнице, — сказал Пьер, — j’avais une conscience sans limites[28]. Я знал все, буквально все. И после этого я не могу воспринимать всерьез социологов и психологов, которые говорят, что ты «шизофреник», или «параноик», или средний класс, или какой-то еще класс. Эти люди ничего не знают. Они думают, будто знают про человеческий мозг, но они не знают ничего, absolument rien[29]. — Пьер сурово глянул на Патрика. — Все равно что поручать кротам руководство космической программой, — фыркнул он. Патрик сухо рассмеялся. Он уже не слушал Пьера, а искал вену. Как только в шприце заалела струйка крови, он вдавил поршень, вытащил шприц и теперь уже сразу его промыл. Сила и мягкость героина ошеломили его. Кровь сделалась тяжелой, словно мешок с монетами, и Патрик благодарно вернулся в свое тело, которое наконец вновь обрело единство, утраченное в катапультирующем выбросе кокаина. — Вот именно, — прошептал он, — все равно что кротам… Господи, до чего хороший смэк. Он медленно закрыл глаза. — Чистый, — сказал Пьер. — Faîtes attention, c’est très fort[30]. — Ммм, чувствую. — Это медицина, чувак, медицина, — напомнил Пьер. — Что ж, я полностью вылечился, — прошептал Патрик, улыбаясь самому себе. Он чувствовал, что все будет хорошо. Огонь в камине, когда снаружи бушует гроза, ливень стучит по стеклам. Струи из дыма, дым растекается сверкающими лужами. Мысли чуть мерцали по краю расслабляющей галлюцинации. Он почесал нос и открыл глаза. Да, на прочном основании героина можно будет всю ночь играть с кокаиновыми нотами и не сойти с ума окончательно. Но для этого требовалось остаться одному. С хорошим наркотиком одиночество не просто терпимо — оно становится непременным условием. — Куда мягче того персидского смэка, — проговорил Патрик. — Плавная устойчивая кривая… как… э… как полированный черепаховый панцирь. — Он снова закрыл глаза. — Самый сильный смэк в мире, — просто ответил Пьер. — Йа, — протянул Патрик. — В Англии его почти не достать, вот же досада. — Тебе стоит переехать сюда. — Хорошая мысль, — дружелюбно сказал Патрик. — Кстати, который час? — Сорок семь минут второго. — Ой, мне пора спать. — Он аккуратно убрал шприцы в нагрудный карман. — Очень рад был с тобой повидаться. В ближайшее время позвоню. — О’кей, — ответил Пьер. — Я бодрствую вплоть до послезавтрашнего утра. — Отлично, — кивнул Патрик. Он надел пиджак и пальто. Пьер встал, отпер четыре замка и выпустил Патрика на площадку. 7 Патрик обмяк в кресле. Всякое напряжение ушло. На краткий миг он был совершенно спокоен. Однако скоро внутри него устроился новый персонаж, расправил его плечи и выпятил его живот, запуская очередной приступ компульсивного обезьянничества. Толстяк (отодвигая кресло, чтобы уместить свое непомерное пузо): Я чувствую, что должен высказаться, сэр, о да, хотя «должен» — недостаточно сильное слово для обязательства, которое движет мною в данном вопросе. Моя история проста, это история того, кто не умно любил, но сильно{68}. (Смахивает слезу.) История человека, который ел не из жадности, а от страсти. Не буду скрывать, сэр, еда всегда была смыслом моей жизни. В развалинах этого старого тела погребены следы самых изысканных блюд в истории человечества. Когда лошади падали под тяжестью моей туши, когда ноги у них подламывались или легкие их захлебывались собственной кровью либо когда отказывался от бесплодных попыток втиснуть себя между сиденьем и рулем спортивного автомобиля, я утешал себя мыслью, что вес мой завоеван тяжким трудом, а не просто «набран». Разумеется, я обедал во французских Ле Бень и Ле Бо, но я обедал также в Кито и Хартуме. А когда кровожадные яномамо угощали меня человечиной{69}, никакие предрассудки не помешали мне взять добавку. Да, сэр, не помешали. (Мечтательно улыбается.) Няня (пыхтя и отдуваясь): Человечиной! Этак до чего можно дойти? Ты всегда был странным мальчиком. — Ой, помолчи! — безмолвно выкрикнул Патрик, резко поворачиваясь в своих хождениях по выцветшему зеленому ковру. Гэри (с очаровательным вздохом возводя очи горé): Меня зовут Гэри, и сегодня я буду вашим официантом. Могу порекомендовать человечину и безнатриевую нервную дрожь колумбийского кокаина с гарниром из белого китайского героина. Пит Нарк: А «Ховис» у вас есть? Миссис Нарк: Да, мы хотим «Ховиса». Закадровый голос из рекламы «Ховиса»{70} (музыкальная тема из «Улицы Коронации»{71}): Помню, в молодости я заскакивал к дилеру, покупал пол-унции кокса и четыре грамма смэка, заказывал ящик шампанского у «Братьев Берри», вел девчонку в «Мирабель», и у меня еще оставалась сдача с фартинга. Эх, было времечко! Патрик чувствовал, что совершенно утратил контроль. Каждая мысль или даже намек на мысль мгновенно обретали личность более сильную, чем у него самого. — Пожалуйста, пожалуйста, не надо, не надо, — забормотал он, расхаживая по комнате. Издевательское эхо: Пожалуйста, пожалуйста, не надо, не надо. Няня: Знаю я этих аристократов с их гнусными привычками. Кайфо Расслабон (обезоруживающе посмеиваясь): Какими привычками? Няня: Нет-нет, твоя няня никому ничего не расскажет. Я буду молчать как рыба. Что подумала бы леди Дэдвуд? Катящийся камень мхом не обрастает. Попомни мои слова. Ты всегда был странным мальчиком. Миссис Гарсингтон: Кто здесь главный? Я хочу немедленно поговорить с управляющим. Доктор Маккой: Это жизнь, Джим, но не такая, какой мы ее знаем. Капитан Кирк (открывая коммуникатор): Поднимай нас, Скотти{72}. Патрик открыл пакетик героина и, торопясь сделать дозу, просто высыпал часть порошка на стекло, которым был покрыт стол. Негодующий Эрик: О, типичное решение проблемы: принять еще героина. По сути, он типичная самовозобновляющаяся система. Патрик вытащил из кармана купюру, сел и нагнулся над столом. Капитан Расслабон: Расстреляйте их всех, сержант, хорошо?