Восторженное выражение глаз, слегка трясущаяся голова и пузырьки слюны на губах помогают продавщице избавиться от моих чар. Коротко промычав что-то, она пятится. Ее поведение, видимо, означает, что нужных мне игр в наличии нет. Вежливый и полный достоинства кивок, и я покидаю магазин. Боге ними, с голландками, у нас есть дела посерьезней. Пока я могу посидеть в кафе недалеко от вокзала и выпить бокал красного вина. Сегодня-завтра надо снять квартиру в Гааге, по возможности недалеко от гостиницы. Основные требования: старая и нелюбопытная хозяйка, свободная комната для одинокого постояльца на втором этаже с окном, в которое трудно заглянуть, и отсутствие соседей. Из этой квартиры по электронным сетям я смогу спокойно собирать информацию об организациях, которые могут представлять для меня интерес. Кроме того, компьютер еще и надежное средство связи с Москвой. Наконец, мне остро необходимо место, где можно уединиться от вредных и назойливых противников и чуть менее вредных, но таких же назойливых коллег. Мимо кафе течет нескончаемый и шумный поток прохожих. Я уже привык к Гааге — провинциальной и немного сонной. В Амстердаме, этом торговом и деловом центре Европы, жизнь бьет ключом. После Гааги чувствуешь себя немного провинциалом. Против меня останавливаются молодой паренье гитарой в футляре и пожилой мужчина, может быть, его отец, с флейтой. Они садятся на ограждение тротуара и начинают наигрывать латиноамериканские мелодии. Столики стоят на улице. Посетители кафе греются на солнце и снисходительно слушают музыкантов. Монеты в раскрытый футляр бросают немногие. Туристы не особенно склонны разбрасываться деньгами, а уж от голландцев этого и подавно не дождешься. Время от времени проезжающие машины и трамваи заглушают звуки гитары и флейты. Лица мужчины мне не видно: он опустил голову. Парень ємотрит прямо перед собой. Как у большинства уличных музыкантов, взгляд у него ничего не отражает и не пускает внутрь. Он смотрит сквозь людей в кафе, If в его фигуре отчуждение. Один из подвыпивших посетителей подходит к старшему из музыкантов, о чем-то просит его и бросает несколько монет. Тот кивает. Однако как только мелодия заканчивается, он укладывает флейту в футляр. Посетитель протестует. Но мужчина мрачно бросает: — Я устал. В этот момент у парня наконец проясняются глаза. Он насмешливо смотрит на нас и сплевывает на брусчатку. Музыканты уходят. Сейчас наблюдение есть, хотя в таком многолюдье никого заметить нельзя. Банально, но наблюдение часто действительно не замечаешь, а именно ощущаешь. В этом смысле книги не врут. А вотто, что сбросить хвост можно шутя, неправда. После окончания одного из многочисленных курсов повышения квалификации, я должен был сдать экзамен как раз на предмет ухода от наблюдения. Три дня подряд мой наставник встречался со мной в метро, болтал ни о чем в течение пяти минут и уходил. Тем самым он показывал меня группе наружного наблюдения. После этого я должен был сделать все возможное, чтобы определить, идет ли за мной хвост, где он уцепился и кто именно осуществляет слежку. Затем по возможности уйти. В какой именно день за мной пойдут, мне, естественно, никто не говорил — сам догадайся. Вот тогда я, еще совсем зеленый опер, понял, что значит противостоять государственной машине. В своем родном городе, в толпе, я был один как перст против десятка, или около того, равнодушных ибезжалостныхлюдей, которым было строго наказано ни при каких обстоятельствах не спускать с меня глаз. Более того, их предупредили, что «объект» обладает профессиональными навыками ухода от слежки, что, понятное дело, только усилило их бдительность. Забыл сказать, что этих ребят не уведомили, что следят они за своим, поэтому стараться они должны были на совесть. И они старались. В первый же день, поднявшись из метро на поверхность, я почувствовал, как по спине медленно пошли колкие мурашки. Как наждаком по коже провели. Такое у меня бывает только в минуты тихой паники. Несмотря на все ухищрения, я вскоре заметил только двоих из своих сопровождающих, и то вполне вероятно, что ошибался. Когда слежку ведут несколько человек, вычислить их всех практически невозможно. И все-таки я ушел. Я дотащил хвост до родной высотки МГУ на тогда еще Ленинских горах. Там в любое время толчея почище, чем в метро в час пик. И только основных выходов четыре, не считая всяких въездовдля служебных машин, и дверей, запертых еще со времен «отца всех народов». Дальше все было относительно просто. В пельменной в зоне «Б» я устроил скандал из-за прокисшей сметаны и с тарелкой в руках ринулся в кабинет директора столовой. В коридоре подсобки обитая стальным листом двойная дверь в маленький товарный двори к была, как всегда, открыта. Сколько бы топтунов за мной не пустили, обыскивать все грузовики, выезжающие с территории МГУ, они не смогли бы. И действительно не смогли. Ладно, хватит воспоминаний — пора ехать в Гаагу. Погружаюсь в быстрый и говорливый поток пешеходов, но уже в двух шагах от кафе дорогу мне перегораживает шатающаяся фигура в грязном выцветшем плаще. Это бродяга, один из тех, кого во Франции называют «человек-сыр». Запах от него действительно исходит одуряющий. Бродяга молча протягивет руку с черными обломанными ногтями, обмотанную у запястья невероятно грязными бинтами. Я также молча, стараясь избежать прикосновения, кладу ему в ладонь монету в пол гульдена. Деньги исчезают в кармане потрепанного плаща, и рука вновь тянется ко мне. Опускаю в немытую руку еще одну монету. При третьей попытке обобрать меня, не выдерживаю и спрашиваю: — Вы не находите, что с чисто финансовой точки зрения наше общение становится для меня несколько обременительным? Судя по усмешке, которая мелькает на лине бродяги, он достаточно понимаетанглийский. Вотона Европа — даже попрошайка здесь полиглот. Впрочем, у нас в Москве в гастрономе на Песчаной тоже есть один джентльмен из числа спившихся интеллигентов. Дискуссии вокругего настоятельного требования подкинуть денег на бутылку у нас с ним возникали с неумолимой регулярностью. Причем безошибочно угадывая собрата-лингвиста, этот доходяга неизменно обращался исключительно на английском. Правда, он допился до того, что всякий раз мы знакомились заново. А может быть, этот попрошайка совсем не бродяга? Слишком уж смышленые у него глаза. Нет, чтобы довести себя до такого состояния, нужно много месяцев. Я не стоютаких усилий. А уж пахнет он… В конце концов, нищий уступает мне путь. Однако уже на следующем углу возникает новое препятствие — тощий негр в выцветшей черной футболке и вытертых джинсах, на тонких подгибающихся ногах, который неуверенно заступает дорогу прохожим с одним и тем же бесхитростным предложением: — Друзья, гашиш. Хороший гашиш. Глаза у него мутные и застывшие, совершенно неподвижные, зато голова трясется, просто ходуном ходит. Этого персонажа я просто обхожу, и долго вслед тянется шелестящее: — Друзья, гашиш… Музыканты, бродяги, уличные торговцы наркотиками. Несчетное количество людей мелькает мимо. И каждого хотя бы мельком фиксирую взглядом. Можно сколько угодно долго предаваться воспоминаниям. Но один слишком долгий взгляд, и я чувствую, как холодеют руки. Закури в, быстро оглядываюсь. Вотэто номер! Метрах втрид-нати от меня, засунув руки в карманы, бодро шагает еще совсем недавно полумертвый негр, что на перекрестке предлагал гашиш каждому встрсчному-поперечному. Быстро же он очнулся. Зазевавшись, негр делает еще несколько шагов и замирает. Затем, спохватившись, садится на корточки и начинает завязывать шнурки. Н-да, излишней сообразительностью он не отличается. Нет, это все-таки не голландские спецслужбы. Там таких идиотов держать не станут. Но я тоже хорош. Профессионал, прозевавший слежку. Этот тип тащится за мной не меньше десяти минут, а я плетусь по набережной и думаю о своем. И все-таки день выдался удачным. За мной снова следят, и это значит, что не все потеряно. Но позволять этому оборванцу таскаться за мной по городу, даже и в качестве признательности, я не могу. Некоторое время продолжаю неторопливо шагать по набережной небольшого канала, затем быстро сворачиваю в узкий проулок, где едва разойдутся два пешехода. Если этого якобы полуживого торговца сопровождает машина, то пусть они попытаются перехватить меня на параллельной улице. Для этого им придется проехать не меньше двух кварталов. Так оно и происходит. Не успеваю сделать и десятка шагов, как за моей спиной с ревом пролетаеттемно-серый «БМВ». Вот и славно, пусть ловят меня на другой улице. А я передумал и решил вернуться на набережную. Брошенный всеми негр мечется по тротуару, не зная куда бежать. Я из-за выступа стены безо всякого сочувствия наблюдаюего мучения. В машину его вспешке не посадили, так что теперь он скорее всего отправится докладывать о своих успехах. Не станет же он вести разговоры на столь щекотливые темы по телефону. Поэтому я решаю не сдерживать своего любопытства и, совсем как дворняга, начинаю гоняться за своим «хвостом». Хотя на самом деле о гонке и речи нет. Незадачливый «хвост» уныло плетется по набережной. Ему и в голову не приходит обернуться. Дважды свернув на пересечении каналов направо, он оказывается на Мауритскаде. Зайдя в телефонную будку, неумелый преследователь бросает всего несколько фраз и, повесив трубку, принимается с несчастным видом топтаться на тротуаре. А я усаживаюсь на скамейку у чугунной ограды канала, находчиво замаскировавшись газетой. Всего через несколько минут к поникшему негру вразвалку приближается широкоплечий лощеный молодой человек в модном светлом костюме. По моим наблюдениям, он вышел вон из того трехэтажного кирпичного особняка в квартале от нас. Молодой человек молча выслушивает короткий рассказ негра, и его реакция оказывается вполне естественной. Презрительно сплюнув на асфальт, он также молча возвращается вособняк, вто время как негр еще ниже свешивает голову и плетется в обратную сторону. Я провожаю взглядом молодого человека и медленно открываю рот. Почти у самого крыльца дома тот сталкивается с выходящим из двери Йостом — тем самым преподавателем, что вел лекцию в день моего приезда в Гаагу. Ясно улыбнувшись, Йост раскланивается с парнем, что-то говорит на прощание и, склонившись по своей привычке вперед, торопливо направляется по набережной в мою сторону. Он шагает, низко опустив седую кучерявую голову, и что-то бормочет себе под нос. Йост проходит, даже не глянув в мою сторону. А я, гонимый любопытством, направляюсь к загадочному особняку. Но в нем нет ничего необычного. Мауритскаде, 12. Дом старого красного кирпича, свежие белые рамы, четыре каменные ступеньки, традиционная зеленая лакированная дверь со сверкающими медными ручками. И, как издевка, четыре вывески: «Фонд содействия развивающимся экономикам», «Институт проблем развития», «Общество изучения древних культур» и «Союз экологических обществ». Иди ищи нужный. Чтобы вас всех разорвало. Даже если откинуть любителей древних культур, которые звучат безобиднее других, остается еще три организации. Скорее всего, они совсем небольшие, но от этого не легче. Откуда взялся этот парень в костюме? Ладно, хорошо уже-то, что у меня наконец есть сразу две загадки, над которыми можно ломать голову. Отгадками займемся завтра. Вообще, судя по всему, мне предстоит довольно долгий период нудного сбора информации и наведения справок. Надеюсь, ожидания сбудутся и на ближайшее время мои противники возьмут некоторый тайм-аут. Поймав такси, еду на вокзал, чтобы вернуться в Гаагу. * * * Несколько дней ничего не происходит. Поездки на автобусе в институт и обратно, во время которых я размышляю о своих проблемах, семинары, на которых я занимаю голову своими проблемами, вечера в гостинице, когда невозможно думать ни о чем, кроме своих проблем. На улице я провожу как можно меньше времени, дабы не вводить противника в соблазн, и только пару разе Биллом покидал вечером гостиницу, отправившись на дружеские посиделки. Но завтра все-таки придется вместо обычного расписания заняться делами. Чтобы опять-таки хотя бы как-то попытаться решить свои проблемы. В столовой института стоит гул: после семинаров слушатели сбежались из залов главного здания и вилл. С гомоном они загружают подносы и рассаживаются за столами. Поодаль сидят Билл и Азат. Они сегодня решили посвятить вечер амурным утехам, поэтому за обедом отсели от меня и пытаются уболтать двух молоденьких китаянок. Вернее, убалтывает Билл, а верный своей манере Азат заливается громким смехом, изредка повизгивая. Он неисправим. Китаянки переглядываются и едва слышно посмеиваются. С содроганием разглядываю стоящий передо мной очередной обед, с которым предстоит вступить в схватку. Голландцы вобрали в свою кухню блюда всех народов Азии. Может быть, это свидетельствует об их открытости, но прием пиши в этой стране сопряжен с получением массы излишне острых ощущений. Столовую в институте содержит пара полных и опрятных голландцев. Жена раскладывает еду, а муж сидит за кассой, оба они чрезвычайно приветливы и старательны. Но, Боже мой, чего они только не пихают в свою стряпню! Их мясные блюда состоят из пряностей на треть, а супы наполовину. Не пробуя сегодняшнюю похлебку, я на глаз могу сказать, что она будет пробирать не меньше, чем газосварка. Устанавливаю дыхание, прежде чем влить в себя первую ложку раскаленной лавы, прикинувшейся голландским обедом, когда над ухом раздается мелодичное: — Можно? Поднимаю голову и забываю о вулканическом супе. Передо мной с подносом в руках стоит Джой, которую за глаза у нас называют «Мисс Азия.» Она действительно хороша необыкновенно — высокого для индонезийки роста, а глаза у нее… Впрочем, это словами не передать, это надо видеть. С Джой я познакомился только вчера на вечере, который устроили для слушателей института молодые голландские художники. Они живут ни много, ни мало в представительском особняке министерства иностранных дел. Особняк по назначению не использовался, и прознавшие об этом художники заняли его самовольно. После недолгого и шумного разбирательства с участием полиции и прессы Министерство мудро предпочло уступить здание в аренду и брать с живописцев только плату за коммунальные услуги. Это было много разумней, чем делать скандал достоянием общественности и объяснять журналистам, почему простаивает без дела государственная собственность. В полутьме огромного зала приемов — электричество художники экономили — вино и пиво лилось широким потоком, гости — кто танцевал, кто болтал, сидя по углам. Длинная стойка из нержавеющей стали отделяла зал от кухни, на столах которой громоздились бутылки, блюда с фруктами, орехами, чипсами и другой снедью, которую принесли гости. Вечер, как и большинство других, проводился по обычному для подобных сборищ принципу «принеси для себя и других», к которому я начинаю понемногу привыкать. Я разговаривал с Джой, смотрел в ее черные мерцающие глаза, чувствовал пряный запах ее волос, и все окружавшее нас растворялось и исчезало в полумраке зала. Дело портили только упившиеся до чертей Азат и Билл, которые, заливаясь смехом, неумело строил и рожи и закатывали глаза из темного угла, то есть в меру своих убогих возможностей изображали зависть. Счастье было коротким. Через некоторое время я побежал рысью за бокалом вина для богини, а когда вернулся, на моем месте сидел жабообразный субъект, по виду голландец, лет пятидесяти, гаже которого я в жизни не видел. Своей отвратительной короткопалой пятерней он нагло держал Джой за руку, явно намереваясь ее увести. Вероятно, подобная оценка его наружности была предвзятой и сторонний объективный наблюдатель счел бы пришельца вполне симпатичным. В конце концов он был довольно благообразным и неплохо одет. Но для этого был нужен сторонний и объективный судья, а я на тот момент ни одному из этих требований не отвечал. Джой и новоявленный конкурент о чем-то спорили. Разговор их постепенно достигал повышенного накала, и на меня ни один из них не обращал никакого внимания. Я, слегка покачиваясь, стоял перед самозванцем, готовый наплевать на разницу в возрасте, и только соображал, что лучше — вылить на него вино и дать по голове, когда он вскочит, или просто взять за ноги и выволочь в коридор. Второй вариант привлекал простотой и изяществом, в то время как первый давал больше простора для импровизаций. В конце концов, конечно, можно было и просто попросить его уйти. Но не хотелось унижаться. Да и потом, по своей воле он бы все равно не убрался. В этот момент трудного для меня выбора Джой вскочила на ноги, чтобы представить нас друг другу. — Знакомьтесь, это мой муж… Но затем, решив не продолжать, только махнула рукой и бросилась к выходу. Пришелец в личине жабы наконец недовольно посмотрел на меня с обоснованным подозрением и тоже начал подниматься. Надеюсь, я смотрел на него хотя бы без выражения, ибо даже на подобие дружелюбного взгляда у меня не хватало душевных сил. Проходившие мимо Азат и Билл на мою беду стали свидетелями этой скоротечной сцены. Билла качнуло в сторону, и из его горла вырвалось бульканье. Уже поднявшийся разрушитель счастья напыщенно произнес: — Ему, вероятно, плохо. — Не беспокойтесь, я за ним пригляжу. Вы идите. Далеко идти не пришлось: оба негодяя стояли, привалившись к стенке, прямо за углом коридора. Азат противно взвизгивал, а Билл негромко стонал от смеха. Всякое глумление должно иметь свои пределы. Соблюдая достоинство, я взял их за щуплые шеи и строго произнес: — Если вы, скоты, посмеете еще раз… Тут у них подогнулись колени и оба рухнули на пол. После такой неудачи я не надеялся на продолжение знакомства с Джой. Однако сейчас это хрупкое воплощение мечты стоит передо мной с подносом в руках и насмешливо улыбается: — Алекс, Алекс, я тебе помешала? Ты о чем-то думаешь? — Бог с тобой, о чем я могу думать. Рад тебя видеть. Как живешь? От вопросов о муже я, хотя и не без труда, воздерживаюсь. Надо полагать, это неприглядное существо из отряда амфибий в настоящее время находится достаточно далеко от нас. Краем глаза наблюдаю за Азатом, который спять ухмыляется за соседним столиком. Билл делает вид, что его происходящее не касается, но, даже судя по его затылку, он — весь внимание и уже прикидывает, как сегодня вечером сможет проехаться на мой счет. Джой подсаживается к моему столу, и расставляя тарелки, оживленно щебечет: — Ничего, нормально. Семинары и лекции надоели до смерти. Что ты делаешь вечером? Пойти бы посидеть куда-нибудь, пока я не сошла с ума от занятий. От потрясения я начинаю жевать вместо куска рыбы собственный язык. — Не вопрос. Я заеду за тобой около семи. На месте решим, куда идти. Как только Джой уходит, Азат, бросив китаянок, мгновенно перескакивает за мой стол. Благоразумный Билл с усмешкой наблюдает за нами с безопасной дистанции. Азат сразу же принимается трещать, не дожидаясь ответов на свои возгласы: — Алекс, это невероятно! И несправедливо. Чего она от тебя хотела? Какая женщина! Почему такое счастье не мне? Мне нужнее — я моложе и у меня кровь горячее. Ты холодный европеец и в возрасте. Тебе ведь уже тридцать пять. Или больше? — Уйди отсюда.