— Владимир Николаевич, есть одна идея, но она потребует очень быстрой реализации. Вот послушайте. Рассказ занимает примерно пятнадцать минут, и все это время Горелов молчит и несколько удивленно смотрит на столешницу своими прозрачно-голубыми глазами. Судя по выражению лица, он решает: сразу встать и уйти, или сначала высказать свое мнение по поводу услышанного. Дослушав до конца, он обводит взглядом зал, убирает в карман зажигалку, сигареты, прокашливается и только затем резюмирует: — Эта идея — лишнее подтверждение того, что у тебя не все дома. На некоторое время Горелов умолкает, видимо, подбирая наиболее точные слова для продолжения. Еще раз оглядев зал, опустив взгляд на стол и уделив пару минут своего внимания солонке и перечнице, он продолжает: — Но у нас действительно нет особого выбора. По логике и мотивам все, сказанное тобой, звучит довольно убедительно. Беда только в том, что если твой вариант не сработает, ничего другого мы сделать уже не успеем. — Мы и так не успеваем сделать ничего другого. Так что паниковать не имеет смысла. Поздно нам паниковать. Поэтому я, с вашего позволения, назначу свидание Портновскому. * * * — Ты еще больший идиот, чем я! Ты всерьез полагаешь, что это может пройти? Я не ожидал от Бортновского восторгов по поводу моего делового предложения. Однако и на столь резко отрицательное отношение тоже не рассчитывал. В конце концов он мог бы проявить больше такта. Мы сидим в ресторане, и я пытаюсь защитить свою идею. — Именно так я и полагаю. Послушай меня. Во-первых, это дело напрямую связано с твоим бизнесом, который ты хорошо знаешь. Кое-чего нахватался и я, так что мы составим достойный дуэт. Можешь назвать это тандемом. Во-вторых, как я тебе сказал, твоя задача как раз в том и заключается, чтобы сдвинуть это дело с мертвой точки. Но при этом внешне все должно происходить как бы против твоей воли, и ты будешь оставаться в стороне. Несмотря на убедительность моих доводов, Бортновский твердо держит свои позиции. Потерев ладонью лысину, он отвечает: — Ха, в стороне! Когда эта твоя схема сработает, всех причастных начнут косить направо и налево! Ты что, думаешь, меня не тронут? Если уж Хелле дал указание ликвидировать тебя, то меня он прихлопнет, не задумываясь. — Спасибо за информацию. А твоя судьба будет зависеть только от твоего актерского искуства и быстроты реакции. Если ты вовремя уйдешь в тень, все будет в порядке. Дальше этим ребятам будет просто не до разборок. Кроме того, у тебя нет особого выбора. Тебе так или иначе недели через три-четыре оторвут голову. Так что ведь особо-то выбирать не приходится. А я предлагаю заработать деньги, много денег. Чтобы ты хоть смог скрыться как следует. Бортновский тяжело задумывается, качая круглой головой. Я тем временем потягиваю свой портвейн, тогда как виски моего собеседника остается нетронутым. Наконец, он поднимает взгляд. — Ты все-таки ненормальный. — Ты повторяешься. У тебя есть конструктивные идеи? Однако выражение паники в глазах Бортновского уже сменилось задумчивостью. Я правильно его просчитал — авантюрная натура этого человека не позволит ему отказаться от моего предложения. — Все равно, это безумие. — Ты пошел по третьему кругу, и мне твое однообразие начинает надоедать. Что бы ни случилось, как бы трудно ни было, твердо помни одно — если ты будешь неукоснительно выполнять наш план, я гарантирую тебе безопасность. Это не пустые слова. В отличие от тебя, я считаю шаги наперед и на случай не полагаюсь. Итак, ты будешь заниматься этим делом или нет? Я сейчас уйду. — Ну черт с тобой, давай решать, как мы будем все это делать. — Вот это уже речи не мальчика, но мужа. Давай только сначала поедим. Есть еще масса технических деталей, которые следует обсудить. Ужинаем мы молча. За едой Бортновский несколько раз набирает воздух, чтобы заговорить, но сдерживается. Наконец, за кофе мы переходим к делу. Но прежде я вношу ясность в наши новые отношения. — Прости, друг мой, начну с напоминания, что я человек не агрессивный, но до крайности злопамятный. Может получиться так, что на том или ином этапе ты вдруг решишь, что это дело не по тебе и захочешь, как говорят в некоторых кругах, «настучать» на меня нашим общим знакомым. Эта идея будет преследовать тебя непрестанно просто ввиду твоего двойственного статуса. Твое положение с этого момента определяется емким понятием «двойной агент». В нем есть свои преимущества. Когда работаешь на две стороны, часто и знаешь, и получаешь больше. Правда, сидение между двумя стульями всегда чревато осложнениями. Но стулья — ерунда, не этого надо опасаться. Главное — не попасть между жерновами. Чтобы избежать этого, есть только одно средство: решить, с какой из сторон ты играешь по-настоящему, какая тебе ближе. Настаиваю на том, что такой стороной в твоем случае являюсь я. Если ты примешь это как главный мотив своего поведения, то не поддашься пагубному соблазну попытаться избавиться от меня. На всякий случай заклинаю — не делай этого. Я, возможно, тебя пальцем не трону. Но либо организую посадку в тюрьму здесь во Франции, либо пущу какой-нибудь гадкий слух, так что тебя тихо прикончат твои же друзья. В которых ты, кстати, не очень разборчив. Веришь, что я это сделаю? — Давай ближе к делу! Что ты меня пугаешь?! Нет, этот человек все-таки очень труден в общении. Я мягко кладу ладонь на руку Бортновского и быстро и незаметно выворачиваю ему кисть. Мой собеседник становится сиреневым от боли. — Ты понял, что я тебе сказал? Запомни, прежде чем они по твоей наводке найдут меня, я доберусь до тебя. Будь добр, скажи мне, что не наделаешь глупостей! Бортновский быстро кивает. В качестве поощрения я отпускаю его руку. Вместо благодарности мой склочный сосед пинает меня под столом рантом ботинка в голень так, что от боли темнеет в глазах. Мне хочется плеваться и орать. Тем временем уже Бортновский обращается ко мне с наставлением, растирая руку. — Не смей со мной обращаться подобным образом. Может быть, я не слишком ловок и силен, даже имея пистолет, убить тебя не смог. Но если ты будешь надо мной измываться, то очень скоро пожалеешь. В этих словах есть изрядная доля здравого смысла, и я стараюсь забыть о ноющей ноге. — Чудесно, мы квиты. В основе моего плана лежит тот факт, что на счет наших «друзей» должны поступить средства для проведения последней оплаты по проекту. Вот в этот момент мы и должны их поймать. Сам знаешь, когда у тебя на руках большая сумма чужих денег, появляется соблазн их прокрутить. Все зависит от трех факторов. Первое — как долго деньги будут находиться у Хелле на руках. Второе — как велика сумма. Третье — насколько будет заманчива наживка, которую мы им предложим. А предложим мы им коллекцию русской живописи. Здесь нетерпеливо ерзавший Бортновский прерывает меня: — Вот это третье суть самое важное. Но как ты намерен собрать коллекцию за несколько дней или недель? — Справедливый вопрос. Вот что я предлагаю. Коллекция должна быть очень понятной для клиентов, чтобы они не мучались сомнениями. Никакого авангарда, ничего сложнее передвижников. Кроме того, покупатель должен быть лишен возможности проверить провенанс коллекции. Бортновский с досадой стучит пальнем по столу: — Это все чудесно. Но ты что-нибудь существенное придумал или ограничишься общими соображениями? — Нет, почему же? Вывод, который я сделал, сводится к тому, что нам нужно предложить нашим друзьям коллекцию русской живописи начала века. Легенда будет такой. Эта. коллекция принадлежала нашему эмигранту. Часть картин он вывез из России после революции, часть собрал в двадцатые-тридцатые годы. Владелец умер много лет назад, и его вдова до последнего не хотела расставаться с собранием покойного мужа. Ее муж был человеком не очень заметным, поэтому оставался всю жизнь в тени, и о его коллекции никто из специалистов и журналистов толком не знал. Но тем реальнее возможность на этой коллекции заработать. После того как и вдова умерла, осталась дочь, которая хочет продать коллекцию. Взять это собрание картин у наследницы можно относительно недорого, а продать раза в полтора-два дороже. Вопрос только в том, чтобы не запрашивать слишком много. — Подожди, мы еще не продали коллекцию, а ты уже пытаешься загнать ее дальше. Возникает сразу несколько проблем. Кто будет изготавливать коллекцию? Кто будет ее предлагать нашим друзьям? Что, если они захотят сделать экспертизу? Есть еще тьма технических вопросов. Где мы возьмем хозяйку коллекции? Как будем эту самую коллекцию показывать? — Чудесно, ты обозначил практически все ключевые моменты. Отвечаю. Что касается изготовления, то я по свои каналам вышел на группу людей в Европе, которые пробавляются как раз изготовлением фальшивок. Предлагать коллекцию нашим клиентам должен человек сторонний, но под нашим контролем. Бортновский недовольно хмыкает: — Как это? — А вот как. Проговоришься случайно в разговоре, что наклевывается интересная комбинация, на которую у тебя нет денег. Обернуться можно быстро, потому что на коллекцию есть еще и покупатель, который не имеет выхода на владелицу. Сам ты прямого контакта с хозяйкой, коллекции тоже не имеешь, однако можешь познакомить с ее представителем. Но все это ты расскажешь позже, когда они юно нут. Думаю, это не займет много времени. — Да, они ухлопают меня очень быстро, как только обнаружат, что я морочу им голову. Или хотя бы мельком увидят рядом с тобой. — Не ухлопают. Твое дело сторона. Задача твоя как раз в том и заключается, чтобы создать впечатление, что они заставили тебя отдать им это дело. Именно заставили, понял? Повторяю, ты должен дать делу толчок, а дальше оно само покатится. — На хозяйку коллекции и ее представителя ложится важная часть работы. — Есть у меня на примете одна парочка. Но все это детали, с которыми я разберусь. Тебя я хочу попросить найти того, кто якобы купит коллекцию у наших покупателей. Если Хелле сразу же не подставить перекупщика картин, он почти наверняка не решится сделать покупку. А так ему будет психологически легче вложить деньги. Вот этого перекупщика тебе и нужно будет отыскать к моему приезду. Все, на этом давай остановимся — на сегодня достаточно. Поехали по домам. Пока я решаю не говорить своему компаньону о том, что сменил место жительства. Поэтому едем с Бортновским до гостиницы «Блэкстон». Оставив машину в самом начале улицы, Леонид предлагает пройтись пешком, чтобы подышать прохладным ночным воздухом. Я его понимаю — у самого голова гудит, как колокол. Пройдясь, мы перебрасываемся парой фраз, и я поворачиваюсь, чтобы уйти. И тут мы оба застываем. Во мраке тихой улицы мягко щелкает дверь автомобиля. Из припаркованной метрах в двадцати от нас машины бесшумно появляется темная фигура, которая неторопливо направляется в нашу сторону. * * * Мы завороженно смотрим на приближающуюся тень. Двое заплутавших детишек в лесной чаще и серый волк. Узкие полосы света падают на лицо хищника, и я узнаю в нем одного из тех молодых людей, которые сулили мне неприятности в «Гиппопотаме». Боюсь, в данном случае давнее знакомство еще не дает мне надежды на сколько-нибудь сносное обращение. Я окончательно утверждаюсь в этой мысли, когда замечаю в руке у парня пистолет. Увидев стоящего рядом со мной и чуть сзади Бортновского, молодой человек удивленно поднимает брови, затем нехорошо усмехается и поднимает оружие. Надо полагать, Леонид не зря опасался появляться в моей компании в обществе. Сейчас этот нелюдь пристрелит его вместе со мной. Во всем этом есть грустная ирония — впервые в жизни у Бортновского завелся приличный партнер, и вот такой невеселый финал. Грохот выстрела над ухом заставляет меня присесть от неожиданности. Но парень с пистолетом оказывается готов к происходящему еще меньше моего. Изумленно распахнув рот и выронив оружие, он неловко топчется на подгибающихся ногах. Второй выстрел опрокидывает его на асфальт. На темных фасадах домов начинают загораться окна и с треском отпираются ставни. Пинком отбрасываю в сторону пистолет нападавшего, быстро нагнувшись, пытаюсь нащупать пульс на его мощной шее. Он мертв. Подняв взгляд, застываю. Надо мной в темноте белеет лицо Бортновского. Направленный мне в лицо трясущийся ствол выписывает восьмерки. * * * Замерев, внимательно слежу за движениями хорошо знакомого мне пистолета. Спрашивается — ну зачем я вернул этому кретину его оружие? Сейчас нельзя ни резко двигаться, ни даже громко говорить. Бортновский в шоке ничего не соображает и легко может разнести мне голову одним выстрелом. Поэтому я смотрю в переносицу новоиспеченному убийце и как можно мягче завожу речь, однако, очень быстро, теряя терпение: — Леня, если тебя не затруднит, опусти пистолет. Здесь вот-вот будет полиция. Нам с тобой надо как можно быстрее уехать. Если ты, конечно, не намерен остаток жизни провести в тюрьме. Я тебе говорю, убери пистолет к чертовой матери! Если ты уж так разохотился, можешь еще пару раз пальнуть, скажем, вон в тот дом. Да очнись ты! Поехали отсюда! Забрав у обмякшего Бортновского оружие и ключи от машины, сажусь за руль и гоню «мерседес» по темным улицам. Конечно, только что свершившееся убийство может создать массу осложнений, и, в частности, остается только молиться, чтобы никто не успел заметить наши лица и номер машины. С другой стороны, если бы Леонид был этим вечером не при пистолете… Да и, кроме того, теперь-то я уж твердо уверен, что для него все пути отрезаны. Так прикинуться мертвым, как тот парень на рю де Парм, не смог бы ни один актер «Гранд Опера». Минут через десять Бортновский начинает приходить в себя. — Поехали ко мне. Только возьми по дороге чего-нибудь выпить. — Думаешь, есть что праздновать? Пьянка над неостывшим телом? В этом есть нечто циничное. Все-все, я больше не буду. Прости, конечно, ты прав, здесь нет ничего смешного. Сверкнув глазами, Бортновский отворачивается. И только время от времени хрипло бурчит, указывая дорогу. У Леонида просторная трехкомнатная квартира на третьем этаже пятиэтажного дома, слава богу, оборудованного лифтом. Быстрый осмотр емкого, но совершенно пустого холодильника показывает, что купленная мной литровая бутылка виски «Джонни Уокер» будет выпита без особого сопровождения. Банку теплых сардин из шкафа, кусок хлеба и огрызок сыра, на мой взгляд, закуской считать нельзя. И тем труднее оказывается пробуждение на следующее утро. Я вяло завтракаю на кухне чашкой дымящегося черного кофе и свернувшимися сырными корками, когда, шлепая босыми ногами и хрустко почесываясь, появляется мой вчерашний собутыльник. Поджав одну ногу и обхватив себя руками, он прислоняется к косяку. От вида полуголого Бортновского, у которого растительность по всему телу с похмелья встала дыбом, как у жесткошерстного пинчера, мне становится еще хуже.