Мануэль Португальский должен был появиться с некоторой задержкой. Ну да время терпело, проблем не намечалось. А вот Генрих VII Тюдор, король Англии… этот далеко не факт, что появится сам, скорее всего пришлёт кого-то из своих лордов. Осторожен, недоверчив, но вместе с тем расчётлив, а потому личное присутствие не столь и обязательно. Да и причины не покидать пределы Англии более чем весомы — чего стоил хотя бы скрывающийся в Шотландии Перкин Уорбек, выдающий себя за Ричарда, герцога Йоркского, младшего сына покойного короля Эдуарда IV. По схожим причинам не следовало ожидать личного присутствия короля Шотландии, Якова IV Стюарта. Шотландец очень уж сильно хотел наложить лапы если не на всю Англию, то хотя бы на часть, используя как марионетку того самого Уорбека. Понятное дело, что, удайся лже-герцогу Йоркскому захватить власть — он непременно поделился бы с королём Шотландии парочкой провинций, да и выгодные последнему договора заключил бы. Неустойчивое равновесие — вот как можно было охарактеризовать ситуацию между английским и шотландским монархами. Оба они выжидали ошибки соперника… а визит кого-либо в Рим вполне мог считаться таковой. Вот и придётся мне разговаривать с полномочными представителями, но не с коронованными особами. Забавно, но владыку Священной Римской империи, императора Максимилиана, даже настойчиво убеждать не пришлось — сам обещался прикатить во всём своём имперском величии, явно видя в присутствии какие-то очень весомые выгоды. А после подобного известия резко засобирались в Рим и соседи империи — король Венгрии Ласло II Ягеллон да Иоганн Ольденбургский, король Дании и, с недавних пор, Швеции. В общем, почти все «тяжеловесы» Европы быть обещались самолично либо посредством тех самых доверенных лиц. Позапамятовал ли я о ком-либо? Ну уж точно не о Яноше Корвине, короле Хорватии и Славонии. Этот монарх, по факту положением своим обязанный нам, Борджиа, готов был появиться, как только прикажут. Однако… Постоянное ожидание пакостей от Ласло II Ягеллона со счетов сбрасывать не стоило. Вот и было ему посоветовано не высовываться, крепить оборону и не беспокоиться о том, что про него забудут. Посол в Риме имелся, вот его присутствия и достаточно окажется. Палеологи… Разумеется, сама Софья и носу не казала из Литвы, но вот оправить свою дочь, Елену, Великую княгиню Литовскую — это со всем её византийским удовольствием. Сам же Александр Ягеллончик — уж незнамо по каким причинам — остался в Вильно, да и польский король Ян Ольбрахт также последовал примеру брата. Тоже, хм, передоверил послу в Риме и Елене Ягеллончик представлять королевство. Где Палеологи, там и сложнейшие многоходовые интриги, вникать в суть которых в данной ситуации особого смысла не имелось. В ближайшее время они в слишком уязвимом состоянии, а потому будут всеми силами кивать, соглашаться, лебезить и отвешивать поклоны… Всё для того, чтобы получить корону Мореи, ранее утраченную и, казалось, утраченную на очень долгое время. Ну и два теперь сильно связанных кровью государства — Русское царство и княжество Молдавское. Стефан III, господарь Молдавии, понятное дело, в свои почти семьдесят лет, никуда не собирался, ибо здоровье, оно штука такая, хрупкая. Зато его сын, Богдан Одноглазый — это совсем другое дело. Молод, бодр, да и шило в казённой части соответствующих габаритов имеется. Вот ему отец и выделил сопроводительного пинка в сторону Рима. Русское царство… Елена Волошанка, как мать-регентша своего сына Дмитрия II, передоверила представлять интересы Руси своему отцу… а в данном случае брату. Хитрый ход, разумный ход. Дескать, если вдруг что, то это не я, а так, родственники напутали. Теперь точно всё. Остальные, даже если и появятся лично, особой роли не играют, способны послужить лишь коронованной массовкой, не более того. Ну а разного рода Ордена, имеющие собственные земли и обладающие политической независимостью — им вообще их бог велел всячески поддерживать триумфальное завершение Крестового похода. С их стороны никаких неожиданностей в принципе не ожидалось. Особенно если вспомнить… Скрип открывающейся двери, и вот на пороге появляется Диего де Фуэнтес с довольным таким лицом. И это значит, что он явно не с дурной вестью. — Бьянка де Медельяччи, герцогиня Форли, благополучно разрешилась от бремени дочерью. И мать и ребёнок здоровы. Ну вот и всё, Кардинал! Сегодня твоя жизнь резко так изменилась. Главное тут не забывать, что ребёнок не просто де-юре не мой, но и про необходимость держать всё в тайне от Хуаны. Ну и как следует подумать относительно имени, потому как Бьянка тоже. того, разрывалась аж между полудесятком вариантов. Или… Да, точно. — Лукреция! Поскольку ты явно будешь крёстной матерью малютке — тебе и имя выбирать. А то Бьянка ещё не меньше недели выбирать-перевыбирать станет. Вот так вот. Порой лучший способ решить проблему — переложить её на чужие плечи. Пусть сестрёнка мучается. Бьянка, чай, ей тоже ни разу не чужой человек. Та-ак! А это ещё что за явление Христу бурого медведя? Понятно, что один из тамплиеров-оруженосцев, да весь из себя торжественный. Смотрит на меня восторженно этак и заявляет: — Великий магистр, у стен Рима король Франции Людовик XII Валуа. — Король Франции, король Франции… Да шёл бы он в жопу, король Франции. Право слово, не до него сейчас! И сатанинский хохот Изабеллы-Алисы, единственной, кто в состоянии был понять всю подноготную произнесённой мной фразы. Глава 10 Мраморное море, недалеко от Стамбула, февраль 1498 года Флот в Мраморном море. Слова звучали вроде бы совершенно обычно, не являясь чем-то из ряда вон выходящим. Оно и понятно, ну как могло Мраморное море обходиться без немалого числа кораблей. Очень долгое время это были памфилосы и дромоны Византийской империи, затем их сменили более совершенные корабли, затем… на смену византийским судам пришли османские. И вот теперь новая веха в истории. Теперь воды этого моря вспарывали совсем иные корабли, под иными флагами. Европейские, причём пришёдшие сюда как завоеватели. Не в первый раз, спору нет, ведь был период Латинской империи — не столь долгий, но был — зато очень уж сейчас всё казалось основательным. И не только казалось, ведь появление флотов Испании, Италии и иных европейских стран являлось лишь своего рода завершающей стадией слишком уж затянувшегося противостояния Европы и Азии. Противостояния, в котором последняя однозначно терпела поражение. Оставалось лишь поставить последнюю жирную точку. Вот её и ставили совместными усилиями флотов, участвующих в Крестовом походе. Упорно, не жалея бомб, раскалённых ядер и используемых лишь в итальянском флоте ракет, уже успевших показать себя в войне против Мамлюкского султаната. Командующий объединённым флотом Гарсия де Лима уже имел немалый опыт в применении этого полузапрещённого оружия. Полу-, потому как Святой Престол объявил его чрезвычайно опасным, жестоким, а потому могущим применяться лишь против общего для всех христианских стран врага. Ну а что Мамлюкский султанат, что Османская империя — особенно после провозглашения джихада — под определение вполне себе подходили. Не в последнюю очередь именно обстрел множеством ракет помог объединённому флоту ещё раньше, когда требовалось пройти через пролив Дарданеллы — единственный путь из моря Эгейского в море Мраморное. Пролив проливу рознь, что ни говори! Одни очень широкие, могут и иному морю в ширине не уступать. Другие поуже, но десяток миль всё равно достаточно большое расстояние для прорыва. Но вот Дарданеллы… Менее мили в самом узком месте, да при прикрытии мощной крепостью под названием Чанаккале. Считающаяся очень надежным, почти непреодолимым препятствием, особенно с началом использования артиллерии и при наличии у защитников ещё и флота поддержки. Так было, но быть перестало. Известно что творилось с османским флотом после завершения первого Крестового похода, устроенного Борджиа. Он вроде как частично и остался, но заметно убавился в числе — ну очень-очень заметно — и почти не осмеливался высунуться за пределы Чёрного и Мраморного морей. Сказывалось резкое и неожиданное для османов отставание от итальянских кораблей. Особенно что касается числа и качества артиллерийских орудий. Конечно же, султан Баязид II пытался что-то сделать, да и щедро выделял золото из изрядно оскудевшей казны, только вот время, оно неумолимо. Никак нельзя восстановить флот почти из ничего да ещё в столь короткие сроки, да к тому же освоить новые приёмы морской тактики и стратегии, когда днём с огнём не найти желающих этим приёмам обучать. Иными словами, и строительство кораблей не могло быть ускорено — лес и прочее нужно было найти, подготовить, высушить, а потом ещё и заложить корабли на верфях, которых тоже не так чтобы огромное количество — и команды для этих кораблей приходилось готовить почти по старому. Каков итог? Когда объединённый флот крестоносцев оказался у Дарданелл, вся надежда была именно на стены крепости и мощь многочисленных её орудий. Тут денег и опытных воинов действительно не жалели. Понимали, что Дарданеллы — ключ к сердцу империи, жадничать во всём, что касается такой защиты, схоже с добровольным подставлением спины для тычка туда острым кинжалом. Да и немалую часть имеющихся кораблей султан раздираемой междоусобицами империи туда поспешил отправить, почувствовав угрозу. Не помогло! Да и как оно вообще могло помочь, если итальянские корабли, на палубах которых устанавливались ракетные батареи, держались самую малость, но за пределами дальнобойности крепостных орудий. Вот тут и сыграла свою роль относительная устарелость османских пушек в сравнении с теми же итальянскими и испанскими! Зато ракеты, массово запускаемые с моря, раз за разом находили свою цель, их довольно большой разброс был не столь важен за счёт ну очень большого числа. Менялись корабли, и всё новые ракеты отправлялись в цель. Попытка же остатков османского флота что-либо сделать достойно встречалась уже обычной артиллерией и побитые корабли вынужденно отползали обратно на обрывках парусов и малом числе ещё действующих вёсел. Ну те, которые вообще сумели выйти из-под обстрела, а не затонуть посреди пролива или приткнувшись к берегам. Малый риск и большая эффективность — вот чем руководствовался Гарсия де Лима, умеющий как просто исполнять приказы, так и делать это с должной гибкостью, ориентируясь по обстановке. Вот и тогда ему потребовалось двое суток обстрела сперва исключительно ракетами, а потом и обычной корабельной артиллерией, прежде чем высадить на берег отряды, долженствующие поднять флаги крестоносцев над тем, что осталось от крепости. Ну и попутно сокрушить тех немногих османов, кто ещё мог продолжать цепляться за изрядно обгорелые камни и стены в многочисленных пробоинах. А они цеплялись! Кто-то оставался добровольно, ну а некоторые… Подавившие остатки сопротивления защитников крепости солдаты, пожалуй, в первый раз увидели такое зрелище. как артиллеристы, прикованные к своим орудиям или просто к стенам. По настоящему прикованные, без каких-либо преувеличений, железными цепями, чтоб уж точно не могли отступить. Дикость, варварство… а ещё свидетельство того, что османы были в отчаянии, осознавая, что всё вокруг них рассыпается. Пленные? Немного, но они были, да и рассказать смогли немало. Из того, что знали, конечно. Вот и поведали, что немалую часть гарнизона составляли янычары, но поняв, что Чанаккале уже никак не удержать, они, повинуясь заранее полученному приказу, отступили в сторону Стамбула. Они отступили, а вот фанатики, взбудораженные проповедями мулл и большими дозами опиума, они остались. Как и прислуга орудий, которая оставаться не хотела. Да и опиум им давать означало сделать стрельбу ну совсем уж не точной. Разумеется, общую обстановку в Османской империи Гарсия де Лима знал и так, но вот частности, их получалось узнавать только вот так, посредством допроса пленных. И они, частности эти, откровенно радовали. Если уж артиллеристов приковывают к орудиям цепями — это значит, что в победу над крестоносцами среди османов верят разве что одурманенные речами и опиумом фанатики. По настоящему же сражаться, не будучи готовыми отступить и в то ж время являясь настоящими, умелыми воинами — тут, пожалуй, оставались лишь янычары, но их число тоже не могло сильно увеличиться. Конечно же, новых христианских мальчиков из числа взятых по девширме и купленных на рабских рынках набрали. Но требовалось время для их обработки, обучения, вложения в головы фанатичной преданности исламу, Османской империи и лично султану. А люди не вырастают за пару лет из мальчиков в мужи. Естественный ход времени, он разве что богам подвластен, но никак не простым смертным. Аллах же явно не спешил проявлять милость к своим верующим. Ну или делал это столь незаметно и без явного результата, что на подобное и внимания обращать не следовало. Как бы то ни было, а крепость Чанаккале пала, тем самым открывая путь в Мраморное море, а там и к Стамбулу. Настоящему сердцу империи. Используя власть командующего объединённым флотом, де Лима оставил не только неплохой гарнизон, что должен был заняться, используя как пленных, так и собственные силы, приведением крепости в мало-мальски приемлемое состояние, но и немалое число кораблей. Командовать же ими должен был Витторио да Крионе, испытанный во множестве сражений его заместитель. Почему столь важная персона оставалась вроде как за бортом основной цели, взятия Константинополя? Ответ был прост, хотя понятен далеко не всем, кто желал преджде всего явной, зримой славы. Если Чанаккале — ключ от Мраморного моря, то и охранять этот ключ нужно как подобает, со всех сторон. В том числе и с моря. Ошибиться в столь важном деле — в Риме подобного не прощают. Глупость — вот тот грех, который Чезаре Борджиа и его родственники считали куда серьёзнее иных. Хотя бы потому, что он, как правило, исцелению не поддавался. И верно говорили древние, что кого боги хотят наказать — первей всего разума лишают. Де Лима раз и навсегда уяснил то, что ему втолковал король. О существовании четырёх важнейших ключей, из которых до недавнего дня лишь один был в руках Рима. Что за ключи? Те самые, дающие возможность быстро и без проблем перебрасывать войска и товары, в зависимости от ситуации. Первый, не так давно полученный Италией — Египет, а точнее выход к Суэцкому заливу, а далее к Красному морю, а оттуда и к океану. Тому самому, Индийскому, столь важному в свете всего случившегося. Второй ключ — Гибралтарский пролив, ограждённый с двух сторон Гибралтаром и Танжером. Первый был под властью испанской короны, второй же принадлежал Португалии. Союзники, особенно Испания, но всё равно не своё и без каких-либо возможностей наложить руки на это сокровище, дающее выход из Средиземного моря в Атлантику. Ну а третий и четвёртый ключи до недавнего времени принадлежали Османской империи. И, равно как Гибралтарский пролив, являлись своего рода управляемыми пробками, закупоривающими переход между Чёрным морем и морем Мраморным, а также Мраморным и Эгейским. Закрыть же море Эгейское от Средиземного… Шалишь! Даже контроль за всеми многочисленными островами в упомянутом море при наличии мощного флота у желающего вырваться на просторы Средиземноморья не давал такой возможности. И вот теперь ключик от Дарданелл оказался в кармане у Рима, у рода Борджиа. Потому Гарсия де Лима, опытный флотоводец и неплохо подкованный в общей стратегии человек не собирался допускать и толики вероятности утратить только что полученное сокровище. Проход по Дарданеллам далее не принёс сколь-либо значимых проблем. Считать за таковые попытки обстрела с берега и самоубийственные атаки на нескольких гребных судах… никак не получалось. Только то и требовалось, что поддерживать бдительность и расстреливать прицельными залпами любой намёк на угрозу. И про разведку не забывать, высылая вперёд юркие и быстрые каравеллы под командованием Джузеппе Калатари, окончательно зарекомендовавшим себя именно в таком качестве. И вот оно, Мраморное море — то самое, что слишком долго считалась личной купальней османских султанов. До того дня, как сюда вошёл объединённый флот с целью подвести жирную черту. Показать, что всё изменилось, да и вообще дни Османской империи сочтены. Шаркей, Текирдаг, Силиври, иные прибрежные города, среди которых было много действительно богатых — все они, конечно, могли притягивать к себе жаждущих богатой добычи, но приказ был однозначен и никаких разночтений вызывать не мог. Сперва стратегическая цель, а всё остальное потом. Вот и двигались корабли к Стамбулу, лишь мимоходом и без особой настойчивости обстреливая прибрежные крепости. Ну так, чтобы сразу показать, кто теперь в Мраморном море хозяева. Османские корабли? Их и след простыл. Каравеллы же Калатари из числа совсем уж быстроходных успели заметить — то немногое под османскими флагами, что ещё держалось на воде и даже могло стрелять под всеми парусами и со скрипом гнущихся вёсел удирало в сторону Босфора. Единственный сколько-нибудь разумный поступок, ведь там ещё можно было дать хоть какой-то бой. В открытом же море… это даже не смешно. Не то что качественный, численный перевес был давно и прочно закреплен за флотом крестоносцев. Мог ли кто-то подумать о подобном всего лет пять тому назад? Вряд ли, разве что в самых необузданных своих мечтах. А вот оно раз и воплотись в жизнь самым неожиданным образом. Оставалось совсем немного — устроить очередной «огненный дождь», на сей раз османской столице, после чего высадить достаточное количество войск, чтобы закрепиться в уже не Стамбуле, а Константинополе и удержать его от возможных контратак разъярённых потерей османов. Простая задача? На словах бесспорно, а вот что выйдет на деле… Потому Гарсия де Лима и предпочитал сперва как следует подумать., посоветоваться с другими флотоводцами, особенно союзными, а уж потом принимать конкретные решения. Времени хватало, они и без того справились с Чанаккале несколько быстрее ожидаемого, да и переход по Мраморному морю не сопровождался ни плохой погодой, ни попытками османов укусить напоследок. Флагманская каракка «Возмездие» была действительно одним из самых мощных кораблей итальянского флота. Из тех, которые уже бороздили моря, само собой разумеется. Только вот, по искреннему убеждению де Лима, оставаться таковой ей придётся недолго. Будучи доверенным лицом и во многое посвящённым, командующий знал, что в ближайшие годы намечается постройка совсем иных кораблей, которые, момимо парусов, использующих силу ветра, получат иной движитель. Тот самый, называемый паровым и использующий дрова либо каменный уголь, ценность которого, как оказалось, куда значимее, чем простое использование для обогрева или в кузницах… да и то только лишь начиналось, очень уж в немногих местах оказалось это добываемое из-под земли топливо. Умбрия… да и всё, наверное. Впрочем, эти дела де Лима не слишком волновали. Он человек моря, а копаться в земле — это дело рудознатцев. Нужное, важное, почтенное… но не его. Он и углём то заинтересовался лишь потому. что понимал — неугомонный Чезаре Борджиа непременно воплотит в жизнь ещё и это новшество. Менять величественные парусные корабли на другие, тоже вроде бы парусные, но ещё с одной или двумя — де Лима видел чертежи будущих парусно-паровых судов — трубами, из которых валит дым, оседая вокруг, загрязняя и при этом немилосердно воняя. Фу! Ему это не нравилось. Но вместе с тем не зависеть от ветра, не опасаться попасть в штиль. Иметь возможность догонять лишённых скорости, не способных маневрировать при безветрии или делающих это крайне медленно врагов… Достоинства явно перевешивали недостатки, уж с его башни точно. Корабли частью легли в дрейф в виду берега, частью — каравеллы по большей части — продолжали резать морскую гладь, прочесывая окрестности на предмет возможного появления вражеских кораблей. Это было маловероятно, но предусмотрительность даже в таких ситуациях уже успела впитаться в самое нутро командующего. А меж тем на флагманский корабль начали съезжаться те, кто руководил частями флота. Из своих, находящихся на службе у Италии, прибыли Калатари и фон Меллендорф, оба довольные и жаждущие скорейшего и непременно победного завершения очередного похода. Вот уже подвалила лодка Фадрике Альварес де Толедо-и-Энрикес де Киньонес, герцога Альба. Уже почтенного возраста испанец, свыкшийся с тем, что Изабелла Католичка назначила его, своего верного сподвижника, представлять интересы короны на морях, довольно споро поднялся на борт. Привык, освоился. Гарсии де Лима было с чем сравнивать, ведь ещё недавно почтенный испанский гранд выглядел в такие моменты несколько более… неуклюжим. Португалец, Педро Кабрал — этому сам морской дьявол не брат! Не просто свыкся с морем, но и принял его как часть себя самого. Про венецианца Альбана д’Армера и говорить не стоило — этот давно прижившийся в республике наёмник вот уже много лет только и делал, что бороздил Средиземноморье на разных кораблях, участвуя то в торговле, то в сражениях, а порой уже и сам начиная путать одно занятие с другим, благо запутанность политики дожей была известна всей Европе. Эти трое гостей и являлись командирами остальных сколь-либо значимых частей объединённого флота крестоносцев, с ними Гарсии де Лима и предстояло решить, как именно будет браться штурмом Константинополь, уже слишком давно находящийся в недостойных руках османов. Впрочем… Командующий итальянским флотом чуть было не позабыл ещё об одном человеке, который взошёл на борт немногим ранее, которого специально доставили с берега вместе со спутниками и… спутницами. Весьма необычного человека, одного из тех, кто был в пределах Османской империи глазами, ушами, а то и рукой, держащей отравленный кинжал. По своему положению и значимости он вполне мог присутствовать на совете если и не как равный, то лишь немногим уступающий влиянием. Меж тем прибывшие на борт гости один за другим входили в капитанскую каюту, а затем располагались в надёжно прикрепленных к доскам пола креслах. Увы, но на кораблях, с вечно присутствующей качкой, да и случающимися не столь редко штормами многое приходилось так вот прикреплять, дабы оно не развалилось при ударе друг о друга, о стены и вообще не создало рукотворный хаос. Впрочем, тут все были привыкшие. Ну почти все, ведь прибывший с берега человек сразу видно был далёк от всего. что связанно с морем. — Синьоры, хочу представить вам этого достойного человека, Мирко Гнедича, который не один год находился в Стамбуле, вызнавая всё необходимое о наших общих врагах, по личному приказу Его Величества Чезаре Борджиа. Едва прозвучали эти слова, названный де Лима человек, доселе сидевший и перебиравший зёрна четок, встал и поклонился на османский манер. Тут же скривился и произнёс: — Прошу прощения за возможную неуместность моего поведения. Годы, проведённые под маской известного в Стамбуле и не только торговца, ещё долго будут давать о себе знать. Когда говоришь лишь на их языке, совершаешь намаз положенное число раз в день, стараешься даже думать как они… Отвыкать мне придётся ещё долго, Аллах видит… Вот, опять оно, — виновато развёл он руками. — Чужая жизнь так просто не отпускает. Для Гарсия де Лима и Калатари с фон Меллендорфом слова Мирко Гнедича откровением не являлись. Кое-что они знали, кое о чём догадывались, а потому понятие о находящемся долгие годы под чужой маской среди врагов вполне встраивалось в уже сформировавшуюся картину мира. Несколько другое впечатление было у остальных. О, они, вне всяких сомнений, верили в сказанное. Просто для понимания и особенно принятия такого вот хода со стороны Борджиа требовалось время. Также не стоило сомневаться в том, что спустя некоторое время придёт и очередная грань осознания. Какая? Простая и тревожная. Если Борджиа ухитряются засылать своих людей в довольно чуждое магометанское общество, то что им помешает сделать то же самое во вполне близкие по духу и образу жизни Испанию, Португалию, Венецию. Правильно, ровным счётом ничего. Тревожно? Бесспорно. Но вместе с тем открытый показ такого человека как Гнедич не мог не свидетельствовать о том, что в Риме не хотят держать такое в тайне. А значит проявляют немалую толику доверия к союзникам. Ситуация, разумеется, не была случайностью. Более того, не являлась инициативой командующего итальянским флотом или кого-то из его помощников. Прямой приказ монарха звучал так: «Если появится возможность — покажите союзникам, что на нашу победу работали и такие вот скрытые за чужими лицами люди, достойные всяческого уважения». Вот де Лима и показал, раз уж от него потребовали именно этого. Однако не показом единым! Гнедич принёс немало важных новостей прямиком из Стамбула, в том числе касающихся военных дел. Как раз о них и намеревался рассказать собравшимся. И начал с того, что в Стамбуле вот уже несколько дней царила настоящая паника. Чем вызванная? Многочисленными, очень неожиданными смертями, часть из которых однозначно определялась как отравление. Насчёт же другой можно было лишь подозревать. Командиры просто и янычарские, важные придворные из числа приближенных к султанской особе, духовные персоны, важные для империи торговцы. Над Стамбулом словно ангел пролетел… ангел смерти. На самом же деле разгадка случившегося была проста — сработали заранее подведённые под «стены крепости» бочонки с порохом. И неважно, что взрывов как таковых не было, а смерть приняла обличье очаровательных хрупких женщин, проданных в гаремы османских вельмож как бы работорговцами, анна деле такими же как Мирко Гнедич. Да и не продажа это была, а спланированное внедрение будущих отравительниц, что должны были в нужный миг, получив приказы, подсыпать или подлить отраву — предоставленную из личных запасов Борджиа, что само по себе доказывало высочайшее качество ядов — своим как бы хозяевам, а при удаче и их гостям. Так оно и случилось. Яды подействовали, причём некоторые быстро, а иные с достаточной задержкой, в зависимости от конкретного вида отравы. Сами же «Юдифи», как их назвали в Риме, исчезли не без помощи что Гнедича, что других людей Борджиа. засланных в пределы Османской империи. Рим снова показал, что всегда заботится о своих людях. Ценит их и готов на многое, чтобы сохранить их жизнь и здоровье. Даже тут, на «Возмездии» находилось более десятка таких женщин, лишь две из которых были подругами самого рыцаря-храмовника. К слову сказать, Гарсия де Лима из чистой любознательности поинтеерсовался, что тот намерен дальше делать с красавицами, что изображали его жён. И получил быстрый и уверенный ответ, что ничего по большому счёту не изменится. Просто одна станет женой законной, а вторая… вторая как бы открытой любовницей, но на деле такой же равноправной. Да и кто кем станет, он сам решать не станет, предпочтя использовать жребий, чтоб уж точно никаких возможных обид. Де Лима только и мог, что улыбнуться и пожелать Гнедичу удачи как в конкретно этом случае, так и в дальнейшей жизни. Впрочем… После всех тех изменений, которые уже произошли в Риме и Италии, он уже ничему не мог действительно сильно удивляться. Много изменений, да разных, глубоких, затрагивающих чуть ли не все стороны жизни подданных короля Чезаре I из рода Борджиа. Сейчас же было важным другое. Заметно снизилась боеспособность войск, частично лишённых привычного командования. Страх новой череды смертей от яда. Зачастую весьма мучительных, также витал над Стамбулом и окрестностями. Очень хорошие условия для тех, кто собирался брать город штурмом. Предварительно устроив многодневный обстрел. И не только перечисленным единым, имелось и ещё кое-что, особо выделенное Гнедичем. — Султан Баязид II не верит немалой части войск, его распря с сыновьями оказалась более опасной, чем он рассчитывал. Главная угроза султану — его сын Шехзаде Ахмет. Шехзаде Алемшах склонился перед своим братом и готов во всём ему помогать в обмен на обещания безопасности. Сейчас эти двое, поддерживаемые немалой частью духовенства и фанатиками, опьянёнными джихадом и опиумом, продвигались всё ближе и ближе к азиатской части Стамбула, что на восточном берегу Босфора. Расположение столицы османской империи сразу на двух берегах, иногда очень полезное, сейчас играло против Баязида II. Сразу с двух сторон против — сперва представляя слабость в хватке султана с мятежными сыновьями, а теперь делая положение главы Дома Османа совсем уж уязвимым против крестоносцев, чей флот прорвался в Мраморное море и господствовал в нём. А вот султанские сыновья, Ахмет и покорившийся оному Алемшах, поняв всю опасность ситуации, отступали подальше, желая уже не захватить трон империи, а оказаться как можно дальше от по настоящему серьёзной угрозы, накатывающейся с моря. Фанатики же… Эти, не способные как следует мыслить, продолжали рваться вперёд, но направленные уже не на Баязида II, который как бы отшатнулся от идеалов джихада своей осторожностью и попыткой отравления своего сына Ахмета, эти идеалы всячески поддерживающего, а на крестоносцев, оказавшихся так близко от Стамбула. Остальные султанские сыновья? Укрепляющиеся в своих владениях — Трабзоне и Конье — Коркут и Шахиншах. Трясущийся от страха в болгарской Варне Махмуд, подготовивший оказавшиеся под рукой корабли, куда то ли погрузили, то ли вот-вот готовы были погрузить все занимающие немного места ценности. Очень уж сильно пугали султанского отпрыска двинувшиеся со стороны Молдавии и Венгрии войска, уже успевшие перейти границы империи и не встречающие особо сильного сопротивления. Откуда бы ему было взяться, если вспомнить, что Баязид II стягивал верные себе войска ближе к столице, а многие видные османские землевладельцы и коменданты крепостей, они тоже понимали, к чему всё движется и не горели желанием гибнуть во имя Аллаха. Не все горели, если быть точным. Да и воззвания к самим болгарам не остались не услышанными. О сильном сопротивлении поработителям речи не шло, но вот о бегстве — временном, конечно — с насиженных мест, а также о создании разного вида препятствий — это совсем иное дело. Потому было о чём беспокоиться Махмуду. Ох как было! Хитрый же Мехмет, что в Салониках, до сих пор рассчитывал на свою как бы договорённость с Палеологами, в которой его никто не спешил разубеждать. Более того, войска крестоносцев показательно избегали земель прошло-будущей Мореи-Греции, создавая тем самым этакий мираж, обман всех чувств султанского сыночка, решившего, что он хитрее и умнее всех прочих. Время его падения было назначено на немного иной срок, сразу после отца и Махмуда. Собравшиеся в каюте капитана «Возмездия» флотские командиры слушали во многом новые и интересные для себя откровения Гнедича со всем вниманием, не стесняясь переспрашивать и уточнять. А ещё смотреть на карту Стамбула и прилегающих земель, на которой были грифелем отмечены число орудий на крепостных стенах, расположение и количество войск, а также мера их боеспособности, надёжности, верности Баязиду II. Места, куда, по мнению прознатчика Борджиа, стоило ударить первым делом, а какие стоило до поры оставить в покое. Разумеется, не ставилась под сомнение верность и готовность к сражению у янычар. Другое дело, что сам султан мог не захотеть оборонять столицу до самого конца, предпочтя покинуть её. Но это явно не могло произойти сразу, лишь после длительного и результативного обстрела. — Вы уверены что султан не предпочтёт погибнуть, сражаясь, как и подобает властителю империи? — спросил герцог Альба, пальцами подкручивая и так выдающиеся усы. — Хоть и магометанин, но трусом он себя не показывал. — Часто короля играет свита, — уверенно ответил Гнедич, легко выдерживая взгляд испанского гранда. — А в этой свите есть те, кто будет говорить нужные нам слова. Нам нежелателен мученик, павший во славу этого их джихада. Куда полезнее беглец, оставивший свою столицу и остатки защищающих её войск. — Такие как вы? — Может да, может и нет, — уклонился от нового вопроса герцога Гнедич. — Нужно только прицельно не стрелять по дворцу и не мешать султану бежать, когда до него донесут эту мысль, и он убедится в её верности. Палочкой чёрного дерева бывший прознатчик среди османов показал на карте места, которые трогать не стоило точно, стоило затронуть лишь самую малость. Ну и про места расположения оставшихся у султана кораблей не позабыл. Дескать, пусть стоят себе, пытаться их потопить или захватить тоже не следует. Вот если попробуют сами броситься в безнадёжный бой… Тогда тоже топить лишь часть, остальные лишь отгоняя в сторону. Тут уже не тактика на поле боя, а стратегия в понимании политиков. Той самой, которую вершат короли и особы, к ним приближённые. — А когда султан покинет Стамбул… — Тогда можно делать всё, что вы сочтёте необходимым, синьор Кабрал, — оскалился Мирко. — Сперва выжигать ракетами и разрушать калёными ядрами, а потом высаживать отряды опытных, матёрых головорезов, желающих крови и золота. Великому магистру нужен Константинополь, а не населяющие его фанатики. Кто бежит — пусть бежит. Кто поднимет меч — тот будет уничтожен. — Те, кто падает ниц, прося милости? — Крестоносцы не воюют с женщинами и детьми, — опередил храмовника де Лима. — А обычных жителей Стамбула, кто сдаётся — вязать. Посмотрим, кто из них кем является.