Повеления короля исполняются быстро. Вот и сейчас прошло совсем немного времени перед появлением Хуана де Борджиа-Льянсоль де Романи. Никакого большого приёма, самая малость торжественности и уж точно почти никого из придворных и даже слуг. Самое малое число из необходимого, ведь Людовик XII понимал, что при таких разговорах чем меньше знают, тем спокойнее и безопаснее. Дальний родственник итальянского короля был, как и ожидалось, преисполнен уверенности и чувства собственного достоинства. Сила, вот что ощущалось, при одном лишь взгляде на посланника Рима. Не только и не столько своя, хотя назвать Борджиа-Льянсоль де Романи бледной тенью коронованных родичей было бы неверным. Просто его собственную силу поневоле затмевала мощь тех, от чьего имени он говорил, чьи слова готов был передать уже не придворным, а самому владыке Франции. Улыбки, поклон, вежливые туманные фразы — всё это было, но всему этому не придавал значения никто из присутствующих. Церемониал и только. Настоящее, истинное, начиналось лишь после завершения ритуального вступления, необходимого, но малосодержательного. — Мой сюзерен, Чезаре I Борджиа, передаёт Вашему Величеству, что у него, в силу определённых причин, в гостях оказались несколько очень интересных людей. Один из них должен быть знаком вам более прочих. Это барон Клод дю Шавре. много лет тому назад покинувший Францию и ставший предателем всей Европы, всего христаинского мира, продавая знания о вашем королевстве и особенно флоте османскому султану Баязиду II.Однако после он сюда вернулся как шевалье Карл де Шарде, а на самом деле стал тайным посланником султана, чтобы договориться о… Мне продолжать, Ваше Величество, или этого достаточно? — Довольно, — поморщился сидящий в троноподобном кресле король. — Я понял, что мой коронованный брат Чезаре успел получить от бывшего бароне да Шавре всё, что тот готов был рассказать в страхе за свою жизнь. Но верить предателю… Такие слова недорого стоят, посол. — О, не беспокойтесь об этом, — одарил французского монарха искренней улыбкой посланник Рима. — Дю Шавре не один, есть и другие. И во Франции его видели многие, уже как шевалье де Шарде. Да и не нужны моему королю доказательства, которые убедили бы верных вам людей. Достаточно показать такие, которые найдут отклик в душе Изабеллы и Фердинанда Трастамара, Генриха VII Английского, императора Максимилиана, Анны Бретонской, наконец. Может заинтересуется и кто-то другой, но это уже не столь важно. Сношения короля Франции с османским султаном во время Крестового похода, после того как Его Святейшество и король Италии явно и недвусмысленно предостерегли христианских монархов о связях, торговых либо военных, с общим для всей Европы врагом… Как вы полагаете, сколько кусков оторвут от вашей прекрасной Франции все перечисленные монархи, у немалой части которых, а то и у всех, есть пусть не неоспоримые, но довольно весомые права на те либо иные провинции? А уж если вспомним Англию, то прежним её королям принадлежала почти вся Франция, за исключением довольно малой части земель. Поговорим про английские претензии, Ваше Величество? Несмотря на то, что Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи чуть ли не прямо издевался, лишь самую малость не доходя до прямых оскорблений монаршей особы, Людовик XII Валуа был вынужден слушать и терпеть. Осознавал, что даже сойди он с ума и прикажи бросить наглеца в тюрьму или и вовсе отрубить голову — это ситуацию не улучшит, а лишь сделает её совсем печальной и даже трагичной. За родственника Борджиа будут мстить. За посланника тоже. А тут и одно и другое одновременно! — Что хочет Чезаре Борджиа, чтобы Клода дю Шавре… не стало? Его и всего, что он может рассказать. — Ему не нужна ни вся Франция, ни даже какие-то из провинций вашего королевства, — позволил себе лёгкую улыбку посол, ничуть не смущающийся обстановкой и темой разговора. — Зато как королю Италии, так и Его Святейшеству Александру VI становится невыносимо видеть, что одно из самых сильных государств Европы оказалось в стороне от общей борьбы против врага, ограничившись ударом по Хафсидскому султанату. Время которого пришло бы, но несколько позже. А ещё… Бесчинства инквизиторов давно переполнили даже самую большую чашу терпения. — Я не понимаю желания тех, кто вас послал, — процедил Людовик Валуа. Хотя на самом деле вполне понимал, просто очень уж ему не нравилось направление, куда свернул разговор. — Свершившийся Раскол вывел паству моего королевства из-под духовной власти Рима. И речи не может идти об упразднении Святого Престола в Авиньоне. — О, мой король и не мыслит об уничтожении Авиньонского папства, — хитро так улыбнулся Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи. — Он находит полезным для себя возможность сравнения верующими старого пути и пути нового, потому и сам готов аккуратно, осторожно, по поддерживать Авиньон в его особо выдающихся глу… то есть движениях к чистоте веры. Оговорка? Конечно, нет. Посланник Борджиа опять издевался, но теперь совсем откровенно. Зато не над Францией, не над её королём, а над тем, кого в Риме считали даже не Антипапой, а просто безумным еретиком. Считали и не уставали напоминать об этом по всем странам через уже своих доброжелателей и союзников. И опять нельзя было выгнать этот голос Борджиа. Не переступал посол той невидимой черты, которую Людовик Валуа провёл сам для себя, понимая, что заход за неё означал бы полное крушение королевства. Иначе лучше действительно погибнуть в бою, а не на коленях. — Выдача инквизиторов будет смертельным ударом для Авиньона, — вкрадчиво произнёс чувствующий опасность требования д’Арманьяк. Мой король не пойдёт на столь опасный для Франции поступок. — А постепенное уничтожение псов господних Храмом Бездны разве не менее сильно бьёт по уверенности людей и самих князей церкви в силах Юлия II и его кардиналов? И сами кардиналы, они тоже становятся жертвами культа. Цвет рясы и наличие кардинальского и тем более епископского перстня не могут служить защитой. Лишь большей привлекательностью очередной жертвы для тех, кто мстит за пламя костров и крики невинных. Доминиканцев всё равно ждёт гибель или бегство. Бегство очень далеко, потому что в Европе их будут преследовать везде. И найдут. Всех, кто был хоть немного причастен. У Храма Бездны много сторонников, да и руки длинные. Ведь Templi omnium hominum pacis abbas. Удар кинжалом. Неожиданно, в стык доспехов, да ещё с нанесённым на лезвие ядом. Именно такое впечатление создалось у французского короля, как только прозвучали многое объясняющие слова посланца Рима. По существу Борджиа-Льянсоль де Романи почти прямо сказал, что в Риме не просто знают о Храме Бездны, но и направляют культ. А если пойти ещё дальше и как следует подумать, то последние слова, произнесённые на латыни, протягивали нить между Орденом Храма и Храмом Бездны. Просто так подобное не говорят. Значит, его, короля Франции, ставили перед печальной реальностью. Не согласен отдать инквизиторов, тем самым сильно ограничив духовную власть Авиньона и показав силу Рима? Тогда будет почти то же самое, но более кроваво, с нагнетанием ещё более жуткого страха, убийствами клириков ядом и отравленными же арбалетными болтами. Выбора Людовику XII просто не оставляли. Приходилось, предварительно приказав Бурдону-Монпансье и д’Арманьяку молчать, посыпать голову пеплом, соглашаясь на ещё недавно немыслимое. — Орден святого Доминика будет распущен, а братия изгнана за пределы Франции. Но… куда они смогут податься? — Раз инквизиторы так любят нести «свет истинной веры», особенно через костры и дыбы, — с явно ощутимым ядом в словах процедил Борджиа-Льянсоль де Романи, — пускай отправляются насаждать свои взгляды на мир куда-нибудь к магометанам или африканским неграм. Лукше к неграм. Или они их сожгут, или же их самих сожрут. Тамошние дикари любят человечину, потому не побрезгуют и плотью «псов господних». Моему королю не жалко ни тех, ни других. — Это всё? — Не совсем, Ваше Величество, — хитро сверкнул глазами посол Италии. — Вы ведь знаете, что происходит в Османской империи? О да, Людовик XII Валуа знал! Да и как не знать, если уже всем становилось ясно, что ещё недавно могучее государство разрывалось на куски от внутренних противоречий, разрешить которые у Баязида II уже никак не получалось. Покушение на Чезаре Борджиа и Катарину Сфорца, оно не осталось без последствий. Королю Италии удалось собрать более чем достаточное количество доказательств, чтобы обвинить в случившемся сына османского султана, Шехзаде Ахмета. Быть может этого не было достаточно для османов — да и не стали бы те просто так слушать неверных, которых и так ненавидели, а в последнее время тем более — но вот для правителей стран, участвующих в Крестовом походе и просто поддерживающих оный… тут совсем иное дело. Вдобавок живые и почти здоровые участники покушения, говорящие взахлёб, охотно, подробно, да к тому же в присутствии всех желающих это услышать. В общем, Баязид II получил недвусмысленный ультиматум, ничуть не скрываемый — выдать головой своего сына ну или самому решить вопрос с виновником в том самом коварном и неудачном покушении сразу на двух монарших особ. Тем самым султан оказался поставлен перед развилкой, оба пути коей вели к пропасти. Тихо или наглядно избавиться от сына? Так тот не пойдёт на заклание, словно блеющий агнец. Шехзаде Ахмет, опирающийся на фанатичных мулл, чернь стамбульскую и не только, а также наиболее ревностных сторонников реванша, последние месяцы вообще не показывался в Стамбуле, смотря на отца как на врага и соперника. Обычное дело у османов, конечно, но сейчас это стало совсем очевидно и не скрыто. Если же султан попробует использовать силу… начнётся война внутри империи, кровопролитная и окончательно повергающая остатки мощи под очередной грудой трупов. Отказаться и тем самым показать единство Дома Османа? Это значило навлечь на себя новое нашествие крестоносцев, к которому в Стамбуле просто не были готовы, понимая неравенство сил. Да и сильных союзников у Османской империи почти не осталось. Разве что Крымское ханство, но Менглы-Гирей был занят своими делами, а на как бы сюзерена смотрел с этакой снисходительной высокомерностью. Возможно, надеялся, что после падения Дома Османа уже его род, род Гиреев сможет занять место столпа всего магометанского мира. Выбор из двух путей и оба плохие. Но Баязид II, понимая, что угроза его трону идёт не только извне, но и изнутри, решился всё же на первое. Попробовал избавиться от уже примеривающегося к трону сына — уже второго, тут вспоминался уже покойный Селим, истинная причина смерти которого многим была понятна — но без лишнего шума, тихо, с помощью яда. Попробовал, но недооценил уже собственную слабость и идею джихада, находящую отклик в душах слишком многих османов. Шехзаде Ахмета предупредили, отравление сорвалось. Зато шум поднялся до небес! Вроде бы известия об этом дошли до Франции совсем недавно, но было ясно — Османская империя вот-вот погрузится в междоусобную войну. И не только между Баязидом II и его сыном, который Шехзаде Ахмет. Другие сыновья султана также не собирались оставаться в стороне. Просто у каждого были собственные замыслы, до конца ещё не понятные или просто не раскрытые. Только и имеющихся у Людовика XII знаний хватало, чтобы ответить итальянскому посланнику. — Султан делит власть с сыновьями и после этого дележа от империи немного останется. — Верно, Ваше Величество, — радостно произнёс Борджиа-Льянсоль де Романи. — А достойным завершением Крестового похода будет, кроме уже взятого Иерусалима, захваченный Константинополь и образование на месте империи нескольких небольших эмиратов, очередь которых придёт несколько позже. Но перед тем, как крестоносцы отправятся морем и сущей в некогда великий город, а ныне всего лишь Стамбул… Король Италии и Великий магистр Ордена Храма хочет встретиться в Риме с теми, кто вершит судьбы всей Европы. Ведь все дороги с давних пор ведут именно в Рим. В Рим? Людовик XII понимал, что тут не Рим, а скорее Каносса. Осиянные славой победителей Османской Империи. Мамлюкского султаната и освободителей Иерусалима Борджиа решили устроить себе триумф в традициях ещё того, имперского Рима. Но не просто так, а с целью окончательно утвердиться как освободители от магометанского владычества всей Европы, для чего им оставалось лишь вернуть в лоно христианства второй город-символ, который уже давно находился под властью магометан — Константинополь. И собрать перед завершающим походом всех или по крайней мере многих европейских государей в одном месте — это было умным решением. Вдвойне умным, если там появятся не только остающиеся под духовной властью Рима, но и те, кто теперь смотрел в сторону Авиньона. А если будет заранее известно, что в Рим приедет и король Франции, тогда… Тогда уже никто не осмелится остаться в стороне от этого сбора государей. — Безопасность моя и свиты? — нехотя выдавил из себя король. — Чезаре Борджиа ни разу не нарушал данное им обещание. Так было, так и будет впредь, — отчеканил дальний, но всё же родственник упомянутого. — Великий магистр уже пять лет выстраивает свою репутацию и не намерен её лишаться. То же самое передайте и Папе Авиньонскому, которого тоже желают видеть в Риме. Сильно желают. И хотят дать несколько советов устроителю Раскола исключительно из милосердия. Иначе… Кто знает, как быстро до него доберутся адепты Храма Бездны. Всё же Юлий II слишком явно и громко поддерживал инквизиторов. А посему его могут счесть одним из них, пускай и не формально. Людовик XII посмотрел сперва на Бурбон-Монпансье, затем на д’Арманьяка. Первый лишь ошарашено хлопал глазами а вот второй отрицательно помотал головой. Дескать, вот это никак не получится. Удивляться не стоило, поскольку французский король и сам был такого мнения. Юлий II, он же Джулиано делла Ровере, ни за что не отправится в пасть к своим злейшим врагам, к Борджиа. Ссориться с Авиньоном, столь сейчас важным для короны, Людовик XII точно не намеревался, потому и возразил посланцу Рима, упирая на неразрешимость противоречий между Борджиа и делла Ровере. — Папа Юлий II из-за случившихся в прошлом… недоразумений с моим братом Чезаре вряд ли согласится прибыть в Рим. Любые обещания не покажутся ему достаточно убедительными. — Хорошо, — вопреки ожиданиям, почти мгновенно согласился Борджиа-Льянсоль де Романи. — Тогда пусть пришлёт двух… Нет, лучше трёх своих кардиналов, один из которых будет являться его родственником. Великому магистру это окажется достаточным. Но в таком случае будет ещё одно условие, позволяющее моему сюзерену закрыть глаза на упрямство Джулиано делла Ровере. — И что же это? — Сущий пустяк, Ваше Величество, — тут посланник Рима улыбнулся так, что королю Франции стало малость не по себе. — Тампль как резиденция посольства Италии. Разумеется, замок будет выкуплен за очень большую сумму золотом. Вот и пощёчина. Очередная, но тоже очень болезненная. Или тащи, король, Авиньонского Папу при абсолютном нежелании последнего, либо… отдавай Тампль, этот символ того ещё, первоначального Ордена Храма. Что одно звучало ужасно, что другое. А выбор делать всё равно придётся, отмолчаться не получится и отказаться тоже. Словно видя это, Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи в очередной раз улыбнулся и снова заговорил: — Как жест доброй воли, мы добавим к выкупу Тампля одну очень важную для вашего королевства вещь. В Тампль будут перевезены останки Орлеанской девы, Жанны д’Арк, признанной Папой Римским Александром VI святой — Пепел был развеян над Сеной, — вытолкнул слова сквозь зубы Людовик XII, уже осознавая, что предложение такое, от которого если и отказаться, то потеряешь слишком многое. Простые шевалье не поймут, да и высшая аристократия тоже — не вся, так большая её часть. — Странно тогда, что у нас в Риме есть сосуды с пеплом, которые признаны чудодейственными коллегией опытных теологов. Ну вы же знаете, как ведут себя священные реликвии, Ваше Величество, — посланец Борджиа с нарочитым лицемерием вздохнул и перекрестился. — Можем ли мы, скромные, но истинно верующие люди, отрицать знамения, данные нам свыше? А знамения были и неоднократно. Но мы можем оставить пепел Орлеанской девы и в Риме, нам это не составит труда. Только вот нужно ли это вам, нужно ли Франции? Орден Храма и так уже подумывает о использовании реликвии себе на пользу… Не во Франции. Все присутствующие отлично понимали, что такое разного рода мощи и прочие «святые реликвии». но об этом принято было деликатно помалкивать. Да и попытайся Авиньон объявить о собственных останках Орлеанской девы — веры этому будет мало. Как-никак, посмертно оправдал Жанну д’Арк Папа Калликст III, он же Альфонсо Борджиа. Ну а другой Борджиа, Родриго, недавно сделал Орлеанскую деву святой. Кому как не Борджиа говорить об обнаружении останков великой француженки? Нет, тут не было смысла пытаться перехватить принадлежность символа. Только договариваться, то есть отдавать Тампль. Тампль! Само значение этого замка было малым, почти ничтожным, но вот как символ он многого стоил. Символ падения ордена Храма, причём напоминающий. Ччо храмовников сокрушил именно французский король. И тут вдруг… возрождение и тут. Символическое, с этим не поспорить, ведь Людовик XII лёг бы костьми, нНо не позволил Ордену Храма вновь распространиться по королевству. И всё равно… — Пепел Орлеанской девы должен быть оставлен в Тампле навечно, — прохрипел король. — И число этих… тамплиеров не должно превышать полусотни. — И слуги, Ваше Величество, — дополнил посланник Борджиа. — Сугубо мирные, не пригодные ни для чего, помимо мирного служения. Назначенный вами человек может проверять это, но не чаще, чем раз в месяц. Орден не любит присутствие посторонних, кого они не рады видеть в своих замках. — Хорошо. Таково моё слово. Когда я должен буду появиться в Риме? — Время ещё не назначено, но Чезаре Борджиа, его супруга, отец, сестра и прочие, они всегда рады видеть вас в Вечном городе. И предоставят самый роскошный приём такому яркому представителю рода Валуа. К тому же в Рим наверняка съедутся и невесты. Насколько нам известно, Ваше Величество ещё не остановили свой выбор на ком-то конкретном. Если что — Его Святейшество будет только рад лично соединить два любящих сердца. Рим — прекрасное для этого место. Подобного Людовику Валуа точно не требовалось. Потому, решив, что аудиенция закончена и видеть посланника Рима он уже не в силах… В общем, уже через две минуты Хуана Борджиа-Льянсоль де Романи в помещении уже не было. Зато остался разъярённый король, прорычавший: — Как бы я хотел бросить его посреди леса и спустить на него псов, натасканных на самую разную дичь! — Мы бы охотно поучаствовали в этом, сир. — С большой охотой, — вторил графу де Клермон Д’Арманьяк. — Может быть потом случай представится? — Я буду ждать. Я готов ждать, — прошипел Валуа, лишь с огромным усилием беря себя в руки и успокаивая бурлящую внутри ненависть. — А пока отправляйте людей в Авиньон. Пусть Юлий II немедленно едет сюда, в Париж. Нам есть о чём поговорить. Да, разговор французскому королю предстоял сложный. Тяжёлый, болезненный для всех. Он понимал, как сложно будет заставить Папу Авиньонского принять решения, столь сильно роняющие влияние Святого Престола. Однако… иного выхода не было. Лучше потерять часть, нежели всё. А к тому же та самая встреча в Вечном городе, она могла пойти на пользу и ему. если. конечно, удастся договориться. Не с Борджиа и их союзниками, тут Людовик XII надежд не питал. Его интересовали другие, кто и сохранял независимость от Рима, и в то же время расходился с этим центром силы в важных вопросах. К примеру, император Максимилиан имел сразу несколько причин быть недовольным политикой Борджиа. Король Польши, Великий князь Литвы, иные. Нужно было лишь постараться, объяснить им выгоды союза. Только осторожно до поры, чтобы не вызвать даже тени подозрений у тех, кто был хозяевами Рима. А необходимость ждать… Он постарается, он научится. Ведь если его предок один раз сокрушил Орден Храма, то почему бы такому не случиться снова? Глава 9 Рим, сентябрь 1497 года — Не-на-ви-жу… — простонала Бьянка, растекшаяся по креслу на манер амёбы или иного простейшего. — Я так своих врагов не ненавидела, как сейчас собственное тело, творящее со мной нечто совсем непотребное. — Хи-хикс, — не удержалась от смешка Лукреция, сейчас стоящая позади этого самого кресла и разминающая плечи своей лучшей подруге, замученной неприятными побочными эффектами беременности. — И она ещё смеётся, — у моей подруги не было сил даже на то, чтоб как следует наорать на сестрёнку, потому и звучали слова не слишком-то убедительно. — Вот окажешься в моём положении, я на тебя посмотрю. — Только после свадьбы, а она не раньше крестин твоего ребёнка. И ещё немного подождать, когда Крестовый поход закончится и вообще… — Гр-р-р! — рыкнула Бьянка, но тут же вновь расслабилась. — Но больше никогда и ни за что. Знала бы, что будет так плохо и главное, так постоянно плохо… Не хочу такого больше. Вот смотрю на девичьи страдания одной и попытки отвлечь другой и понимаю, чтодаже такие вот не совсем мажорные нюансы бытия не вызывают никакого отторжения. Обе — что Бьянка, что Лукреция — реально стали одними из самых близких людей в этом мире. А скоро и другие должны подойти. Наверное, если кое-кто проснётся раньше обычного, другие же с навалившимися делами разберутся в сжатые сроки. Впрочем, настоятельной необходимости встречаться именно здесь и именно сейчас банально нет. Вот вообще нет, потому как, несмотря на множество важных событий в окружающем мире, тут, в замке Святого Ангела и в Риме вообще, успел образоваться не то что островок спокойствия, скорее глаз урагана. Тот самый, вокруг которого хаос и разрушения, а внутри — тишина и благодать. Разрушения. К счастью, они никоим образом не относились ни к Италии, ни к даже какой-либо из нормальных европейских стран. Ну не считать же, право слово, Европой эту долбанную Османскую империю, которая как раз и скрипела, готовясь развалиться под действием настоящего не ветра даже, а урагана надвигающихся перемен. Давление снаружи. Давление изнутри. В общем, империя вот-вот должна была разорваться на части, аки тот хомячок под действием капли никотина. — А вот ты что скажешь? — ткнула в мою сторону пальцем Лукреция. — И перестань с видом античного философа взирать на Тибр, Рим и даже не те облака, которые к нам отношения не имеют. — Что тут вообще можно сказать? Тут решать исключительно Бьянке — нужна ли ей вторая беременность и если да, то когда именно. У неё и эта ещё не завершилась. Хотя… Восьмой месяц — это уже такой срок, когда роды могут начаться в любой момент. Не хотелось бы раньше времени, конечно, но исключать ничего нельзя. А потому… Сестрёнка, ты уж постарайся оградить нашу подругу от любых переживаний, хлопот и тем более телесной активности. Знаю я её, она больше иного скучает по возможности проводить учебные схватки. И не возражай! — это я уже обращался к Бьянке. — Думаешь не вижу, с какой завистью смотришь на то, как наши гвардейцы и рыцари-храмовники тренируются. — Мне только смотреть и остаётся. Скорее бы уж! — Тут торопиться не стоит. А раздражительность и желание чем-либо себя занять… Политика тебе в помощь. Если, конечно, нет желания заняться чем-то более мирным. — Лучше уж политика, — проворчала неугомонная герцогиня Форли. — Так приятно читать донесения о происходящем в Османской империи. И как надоели эти Палеологи, всё ноющие и выпрашивающие больше того, что ты им уже обещал. И вообще, можно было не обещать. Они же враги, ты сам говорил! Вздыхаю, понимая, что тут уж чисто эмоции беременной женщины. Понимала это и Лукреция, что сейчас помогла Бьянке встать, а там уже наша подруга медленно подошла ко мне, стоящему близко к краю балкона. Мда, здешние балконы не чета привычным мне там, на стыке тысячелетий. Этот размером с небольшой зал, много чего и кого поместиться может. — Враги, спору нет, — отвечаю на прозвучавший вопрос… в очередной раз. — Только и врагов использовать можно, а порой и вовсе крайне желательно. Греция, будь она неладна. Ну или Морея, если пользоваться привычным именно Палеологам названием. Мне эта хвороба и задаром не нужна, а пускать туда тех же Трастамара значит подвергать их ненужному риску подхватить ту самую византийскую заразу. Пусть лучше прогнившие до глубины своих душ Палеологи показывают миру, что есть Византия и почему ни при каком условии не стоит ровняться на этот пережиток отнюдь не славного прошлого.