— Ведь в самом начале мы с вами договорились, почтенный хозяин, и я предупреждал вас, что время от времени буду говорить неправду. — Ах ты проклятый! Сын проклятого! Так можно здорового человека на тот свет отправить. Сгинь с моих глаз, лгун, проклятый аллахом! Чтоб куска хлеба ты не видел, чтоб сдох ты, бездомный! Гоните этого лгуна и паршивца отсюда! Несмотря на свое изгнание, перед уходом я потребовал от бая заплатить мне за труд. Все-таки я на него поработал месяц и девятнадцать дней. Он приказал выдать мне два пуда гнилых яблок, но удержал двадцать две копейки. Так я снова оказался на улице и пустился в путь. Встреча с Аманом Опять начались скитания. Всеми гонимый, как кукушонок без родного гнезда, я шел в сторону Сарыагача. В степи вдалеке я увидел юрту и зашагал по направлению к ней. Подошел к юрте, попросился на ночлег. Сначала меня окинули подозрительным взором, потом все же впустили. Может быть, увидев за моей спиной такую ношу, хозяин заподозрил нехорошее. В юрте было много детей, и я, развязав мешок, достал каждому по два яблока. Дети были в восторге. Они меня угостили верблюжьим молоком и даже, разломив лепешку, положили ее передо мной. Потом я убрал мешок в изголовье и заснул глубоким сном. Встав на рассвете, я попрощался с хозяевами юрты и ушел. Куда бы я ни пришел, всюду оказывался на базарной площади. И как назло, в тот день и в Сарыгаче был базарный день. Тут и без меня хватало торговцев яблоками. — Подходи, народ, не пожалеете. Кто съест мое яблоко, меда не захочет! — кричал я и к обеду распродал все. Подсчитал выручку. Оказалось, всего один рубль и двадцать пять копеек. Деньги я завернул в поясной платок. Говорят: «Денег много — горя мало». Я хожу по базару и прицениваюсь к нужным и ненужным товарам. Приценился было к жестяной миске. Видимо, дал мало — хозяин обругал не только меня, но и моих предков. Потом стал прицениваться к пальто с меховым воротником, но торговец мне даже не ответил. Когда на скотном базаре приценивался к барану с закрученными рогами, похожими на чалму учащихся медресе, я заметил знакомую физиономию. Кто это? Где я видел его? Бараньи глаза под запыленными ресницами мне были очень знакомы. Его лицо, словно кошма, вобравшая в себя пыль; казахский чекмень; на голове вывернутая наизнанку шапка и большая палка с загнутым концом. Я от него не отрывал глаз. Он также все поглядывал в мою сторону. — Аман!! — вдруг закричал я. Мы кинулись в объятия друг другу, начали расспрашивать о житье-бытье. Я поведал ему все, что пережил. Мое повествование закончилось тем, что я погремел монетами в кармане. Он тоже стал рассказывать о себе. Еле сбежав от пастухов, которым мы вздумали помочь похоронить покойника, он блуждал по кишлакам, чтобы замести следы, кормился подаяниями и через семнадцать дней оказался в Чимкенте. Там он надеялся найти дядю, но, как выяснилось, тот давно уже покинул белый свет. Тогда Аману пришлось наняться пастухом к баю-скотоводу, который обещал ему за год службы дать одну телку, двух ягнят и одну козу. «Аллах даст, они расплодятся, и стану я таким же богачом, как мой хозяин», — думал он. Сейчас Аман пригнал стадо своего хозяина на базар, чтобы выгодней продать здесь. Мне пришлось по душе занятие Амана. — Дорогой друг, скажи своему хозяину, пусть и меня возьмет пастухом. Я бы служил ему верой и правдой, — стал я умолять Амана. — Ладно, когда дойдем до Коктерака, поговорю с хозяином, — согласился он. До самого вечера я помогал Аману погонять стадо. В Сарыагаче, оказывается, лучше покупают коз, чем баранов. Козы были все распроданы, а семьдесят три барана вернулись с базара. К вечеру хозяин сел на своего иноходца и сказал Аману: — Кажется, твой дружок хороший малый, быстроногий. Не так уж мало мы продали с его помощью. Вы с товарищем завтра утром гоните баранов в Коктерак на базар. Я поеду раньше. Мы заперли баранов в сарай, поужинали и прилегли отдохнуть. На рассвете, когда месяц стоял высоко, мы, свистя и покрикивая, погнали стадо в сторону Коктерака. Овца, оказывается, страшно глупое животное. Только козы могут быть путеводителями стада овец. Без коз они бредут туда, куда смотрят их глаза. У нас же не было ни одной козы. Так и бредем. Степь. Лунная прохладная ночь. Время от времени блеяли овцы. Справа над нами гудели телеграфные провода, протянутые вдоль железной дороги. В это время жизнь мне показалась прекрасной, и я во весь голос затянул песню. — Пой, дружок, пой! — сказал Аман. — Давненько я уже не слышал песни. От этих слов друга я еще больше воодушевился, запел еще громче. Мне захотелось, чтобы задрожали края неба, запрыгали звезды. Овцы упрямились, но шли вперед вдоль железной дороги. Мы уже приближались к какому-то небольшому кишлаку. Показались низкие глиняные заборы. Когда наша дорога сошлась с железной дорогой, мы погнали стадо по шпалам. — Вот удовольствие тем, кто катается на поезде! Если бы и мы поехали далеко-далеко! — сказал Аман, мечтательно глядя на рельсы. — Не говори, друг! Вот если бы раздобыть мешок денег и поехать куда захочется… Съездить в Каунчи, в Туркестан, в Чиназ, в Москву, чтоб тебе никто не смел и слова сказать. Вот было бы здорово! Так мы шли, мечтая и разговаривая о путешествиях в далекие края, о поезде. Поезд будто только ждал наших слов, и вдали показались два огненных глаза. «Вот мы сейчас полюбуемся им!» — обрадовались мы. Аман согнал стадо с пути. Поезд подошел совсем близко. Это был длинный состав из красных вагонов, прицепленных не к одному, а сразу к двум паровозам. Паровозы, будто предупреждая нас об опасности, один за другим прокричали по три раза. Овцы наши бросились врассыпную, словно увидели волка. Я тоже страшно испугался, чуть сердце не лопнуло. Поезд грохотал, наводя на нас ужас. Вот промчался последний вагон. За ним сверкнули, словно глаза шайтана, два красных огонька. От такой кутерьмы на дороге поднялась густая пыль, которая рассеивалась только где-то в небе. Ничего нельзя было разглядеть. Овцы сильно перхали. — Н-но, проклятые, но-о! — кричал Аман плаксиво. — Где ты, Аман? — спросил я. Аман не отвечал, он был занят овцами. Когда пыль начала оседать, мы еле разглядели друг друга. — Где же овцы? — спросил Аман. — Где овцы? — повторил я. От стада ничего не осталось, кроме пяти-шести хромых и суячных овец, прижавшихся к забору и приготовившихся при малейшем звуке перепрыгнуть через него. Обалдевшие от паровозного гудка, необузданные овцы попрыгали через забор и бросились врассыпную. Аман размотал вокруг пояса веревку, и мы связали оставшихся овец. Затем начали искать остальных. Найти их было так же трудно, как ночью на черной кошме найти черного муравья. Около трех часов продолжались наши поиски. Пять овец мы обнаружили у кургана, у забора — три, несколько — в зарослях. Приволокли их и связали с остальными. Наконец совсем выбились из сил. Сосчитали овец. Не хватало еще семи. Мы оба с ног до головы были покрыты густой пылью, только глаза Амана блестели, как две бусинки. — Что будем делать? — спросил он. Я заплакал. — Семь овец!.. Если мы вдвоем два года будем служить баю, и тогда останемся ему должны! — Идем еще раз поищем. Снова начались поиски… Рассветало. Вдоль железной дороги мы заметили овечий помет и пошли по следу. Нашли еще двух овец. Найти остальных надежды не было. Когда всех овец мы собрали в кучу и погнали дальше, заметили, что одна овца почему-то отстает от стада: она коротко перхает и все время беспокойно оглядывается и даже пытается прилечь. Вдруг мы услышали топот и увидели, что навстречу нам едет верховой. — Эй, джигиты, эта овца, видно, суячная, вы не очень погоняйте ее, — сказал он, подъехав к нам. И действительно, это оказалась та овца, которая со страху прижалась к забору, а теперь раньше времени собралась окотиться. Мы с Аманом отогнали овец в сторону и приготовились выполнять обязанности повитухи. Глаза у бедной овцы стали закатываться, она дышала тяжело и стонала. Наконец появился ягненок. Мать, ревниво поглядывая на нас, стала его лизать. Мы немного постояли около нее, и так как очень торопились на базар, пришлось прервать ее материнские ласки. Я развязал поясной платок, завернул в него ягненка и понес. Овца, несмотря на то что была еще слаба, все же засеменила за мной. Видно, ее подгоняла материнская любовь. Если она начинала отставать, я блеял вместо ягненка. Недоносок блеять-то еще не мог. Окотившаяся овца нам полностью заменила козу. Другие овцы следовали за ней. Так мы дошли до реки Калас. Теперь уже недалеко и до Коктерака. Как мы переправимся? Ведь ни одна овца первая не бросится в воду! Пришлось опять воспользоваться материнской любовью окотившейся овцы. Аман разделся, взял у меня ягненка и вошел в воду. Он все время оглядывался и блеял. Овца подошла к воде, беспокойно огляделась и, погоняемая тревогой за свое дитя, прыгнула в воду и поплыла за Аманом. За ней одна за другой бросились в воду и другие овцы. А более трусливых я стал подталкивать сзади. Овцы, словно мыши, попавшие в молоко, плыли задрав головы. Течением их уносило вниз. Несмотря на страх, нам на этот раз повезло, и мы благополучно выбрались из воды. Уже взошло солнце. Кругом стало светло. Справа виднелся Коктерак. Овцы устали, от голода у них бока провалились. В таком виде нам нельзя было гнать их на базар. Мы решили распустить овец и дать им попастись, чтобы животы немного округлились. Сами тоже решили слегка отдохнуть. Расстелили чапаны, прилегли и стали смотреть за овцами, которые жадно щипали траву. Нас мучила мысль, как мы ответим хозяину за пропавших овец. Не знаю, сколько прошло времени. Я проснулся от страшного крика. Над нами стоял верховой, с носом, словно пуговица, и размахивал хлыстом. Бедный Аман уже успел получить несколько ударов по спине. Мы вскочили и поняли все: стадо разбрелось по хлопковому полю. А человек, который так кричал и хлестал нас, был хозяином этого поля — Азим-Курносый. Он объезжал поля и увидел, как овцы топчут хлопчатник. Мы с Аманом побежали собирать овец. Те уже успели потравить большой участок посева. Мы еле выгнали их назад.