В гостиную вошел, а пожалуй что и вбежал ражий малый в губернаторской ливрее, зачастил с порога: – Ваше высокоблагородие, Фрол Григорьич зовут! Беспременно чтоб пожаловали в самом срочном порядке! Буза у нас, Эраст Петрович, умалишение! Фрол Григорьич говорят, без вас никак! Я на санях княжеских, вмиг долетим. – Что за «буза»? – нахмурился надворный советник, однако поднялся и халат скинул. – Ладно, поехали п-посмотрим. Под халатом оказалась белая рубашка с черным галстуком. – Маса, жилет и сюртук, живо! – крикнул Фандорин, засовывая бумаги в папку. – а вам, Тюльпанов, придется прокатиться со мной. Дочитаю по дороге. Анисий был готов за его высокоблагородием куда угодно, что и продемонстрировал поспешным вскакиванием со стула. Вот уж не думал-не гадал курьеришка Тюльпанов, что доведется когда-нибудь прокатиться в генерал-губернаторском возке. Знатный был возок – настоящая карета на полозьях. Внутри обшит атласом, сиденья юфтевые, в углу – печка с бронзовым дымоходом. Правда, незажженная. Лакей уселся на козлы, и четверка лихих долгоруковских рысаков весело взяла разбег. Анисия плавно, почти нежно качнуло на мягком сиденье, предназначенном для куда более благородных ягодиц, и подумалось: эх, ведь не поверит никто. Господин Фандорин хрустнул сургучом, распечатывая какую-то депешу. Нахмурил высокий чистый лоб. До чего же хорош, без зависти, а с искренним восхищением подумал Тюльпанов, искоса наблюдая, как надворный советник подергивает себя за тонкий ус. К большому дому на Тверской примчали в пять минут. Возок свернул не налево, к присутствию, а направо, к парадному подъезду и личным покоям «великого князя московского», Володи Большое Гнездо, Юрия Долгорукого (как только не называли всесильного Владимира Андреевича). – Вы уж извините, Тюльпанов, – скороговоркой произнес Фандорин, распахивая дверцу, – но отпустить вас пока что не могу. После набросаю пару строк для п-полковника. Только с «бузой» сначала разберусь. Анисий вылез следом за Эрастом Петровичем, вошел в мраморный чертог, но тут поотстал – заробел, увидев важного швейцара с золоченой булавой. Ужасно тут испугался Тюльпанов унижения – что оставит его господин Фандорин топтаться внизу лестницы, будто собачонку какую. Но преодолел гордыню и приготовился надворного советника простить: а как человечка в этакой шинели и картузе с треснутым козырьком в губернаторские апартаменты приведешь? – Вы что застряли? – нетерпеливо обернулся Эраст Петрович, уже достигший середины лестницы. – не отставать. Видите, какая чертовщина тут творится. Только теперь до Анисия дошло, что в губернаторском доме и в самом деле происходит что-то из ряда вон выходящее. И вид у сановного швейцара, если приглядеться, был не столько важный, сколько растеряннтолько важный, сколько растерянн вносили с улицы в вестибюль сундуки, коробки, ящики с иностранными буквами. Переезд что ли какой? Тюльпанов вприпрыжку догнал надворного советника и постарался держаться от него не далее как в двух шагах, для чего временами приходилось несолидно рысить, потому что шаг у его высокоблагородия был широкий и быстрый. Ох, красиво было в губернаторской резиденции! Почти как в храме Божьем: разноцветные (может, порфирные?) колонны, парчовые портьеры, статуи греческих богинь. А люстры! А картины в золотых рамах! А зеркальный паркет с инкрустацией! Анисий оглянулся на паркет и вдруг увидел, что от его позорных штиблет на чудесном полу остаются мокрые и грязные следы. Господи, хоть бы не увидел никто. В просторной зале, где не было ни души, а вдоль стен стояли кресла, надворный советник сказал: – Посидите тут. И п-папку подержите. Сам же направился к высоким, раззолоченным, дверям, но те вдруг сами распахнулись ему навстречу, и вместе с гомоном разгоряченных голосов в зал вышли четверо: статный генерал, долговязый господин нерусского вида в клетчатом пальто с пелериной, тощий лысый старик с преогромными бакенбардами и очкастый чиновник в вицмундире. В генерале Анисий признал самого князя Долгорукого и, вострепетав, вытянулся в струнку. Вблизи его сиятельство оказался не так молодцеват и свеж, как ежели из толпы смотреть: лицо все в глубоченных морщинах, кудри противоестественно пышны, а длинные усы и бакенбарды чересчур каштановы для семидесяти пяти лет. – Эраст Петрович, вот кстати! – вскричал губернатор. – он по-французски так коверкает, что ни слова не поймешь, а по-нашему вообще ни бельмеса. Вы английский знаете, так растолкуйте мне, чего он от меня хочет! И как только его впустили! Битый час с ним объясняюсь, и все попусту! – Ваше высокопревосходительство, как же его не впустишь, когда он лорд и к вам вхож! – видно уже не в первый раз плачуще пропищал очкастый. – Откуда ж мне было знать… Тут заговорил и англичанин, обращаясь к новому человеку и возмущенно размахивая какой-то бумагой, сплошь покрытой печатями. Эраст Петрович стал бесстрастно переводить: – Это нечестная игра, в цивилизованных странах так не делают. Я был у этого старого господина вчера, он подписал купчую на дом и мы скрепили договор рукопожатием. А теперь он, видите ли, передумал съезжать. Его внук мистер Шпейер сказал, что старый джентльмен переезжает в Дом для ветеранов наполеоновских войн, ему там будет удобнее, потому что там хороший уход, а этот особняк продается. Такое непостоянство не делает чести, особенно когда деньги уже заплачены. И немалые деньги, сто тысяч рублей. Вот и купчая! – Он энтой бумажкой давно машет, а в руки не дает, – заметил лысый старик, до сей минуты молчавший. Очевидно, это и был Фрол Григорьевич Ведищев. – Я – дедушка Шпейера? – пролепетал князь. – Меня – в богадельню?! Чиновник, подкравшись к англичанину сзади, приподнялся на цыпочках и исхитрился заглянуть в таинственную бумагу. – В самом деле, сто тысяч, и у нотариуса заверено, – подтвердил он. – и адрес наш: Тверская, дом князя Долгорукого. Эраст Петрович спросил: – Владимир Андреевич, кто такой Шпейер? Князь вытер платком багровый лоб и развел руками: – Шпейер – очень милый молодой человек. С отличными рекомендациями. Мне его представил на рождественском балу…м-м… кто же? Ах нет, вспомнил! Не на балу! Мне его рекомендовал особым письмом его высочество герцог Саксен-Лимбургский. Шпейер – очень славный, учтивый юноша, золотое сердце и такой несчастный. Был в Кушкинском походе, ранен в позвоночник, с тех пор у него ноги не ходят. Передвигается в самоходной коляске, но духом не пал. Занимается благотворительностью, собирает пожертвования на сироток, и сам жертвует огромные суммы. Был здесь вчера утром с этим сумасшедшим англичанином, сказал, что это известный британский филантроп лорд Питсбрук. Просил, чтобы я позволил показать англичанину особняк, потому что лорд знаток и ценитель архитектуры. Мог ли я отказать бедному Шпейеру в таком пустяке? Вот Иннокентий их сопровождал. – Долгорукой сердито ткнул на чиновника, и тот аж всплеснул руками. – Ваше высокопревосходительство, да откуда ж мне было… Ведь вы сами велели, чтоб я самым любезнейшим образом… – Вы жали лорду П-Питсбруку руку? – спросил Фандорин, причем Анисию показалось, что в глазах надворного советника промелькнула некая искорка. – Ну разумеется, – пожал плечами князь. – Шпейер ему сначала про меня что-то по-английски рассказал, этот долговязый просиял и сунулся с рукопожатием. – А п-подписывали ли вы перед тем какую-нибудь бумагу? Губернатор насупил брови, припоминая. – Да, Шпейер попросил меня подписать приветственный адрес для вновь открываемого Екатерининского приюта. Такое святое дело – малолетних блудниц перевоспитывать. Но никакой купчей я не подписывал! Вы меня знаете, голубчик, я всегда внимательно читаю все, что подписываю. – И куда он адрес дел потом? – Кажется, показал англичанину, что-то сказал и сунул в папку. У него в каталке папка лежала. – Лицо Долгорукого, и без того грозное, сделалось мрачнее тучи. – А, merde! Неужто… Эраст Петрович обратился к лорду по-английски и, должно быть, заслужил у сына Альбиона полное доверие, потому что получил таинственную бумагу для изучения. – Составлено по всей форме, – пробормотал надворный советник, пробегая купчую взглядом. – и г-гербовая печать, и штамп нотариальной конторы «Мебиус», и подпись… Что это?! На лице Фандорина отразилось крайнее недоумение. – Владимир Андреевич, взгляните-ка! На подпись взгляните! Князь брезгливо, словно жабу, взял документ, отодвинул как можно дальше от дальнозорких глаз. И прочел вслух: – «Пиковый валет»… Позвольте, в каком смысле «валет»? – Вот те на-а…, – протянул Ведищев. – Тогда ясно. Снова «Пиковый валет». Ну и ну. Дожили, царица небесная. – «Пиковый валет?» – все не мог взять в толк его сиятельство. – Но ведь так называется шайка мошенников. Тех, что в прошлом месяце банкиру Полякову его собственных рысаков продали, а на Рождество помогли купцу Виноградову в речке Сетуни золотой песок намыть. Мне Баранов докладывал. Ищем, говорил, злодеев. Я еще смеялся. Неужто они посмели меня… меня, Долгорукого?! – генерал-губернатор рванул шитый золотом ворот, и лицо у него стало такое страшное, что Анисий втянул голову в плечи. Ведищев всполошившейся курицей кинулся к осерчавшему князю, закудахтал: – Владим Андреич, и на старуху бывает проруха, чего убиваться-то! Вот я сейчас капелек валерьяновых, и лекаря позову, кровь отворить! Иннокентий, стул давай! Однако Анисий подоспел к высокому начальству со стулом первый. Разволновавшегося губернатора усадили на мягкое, но он все порывался встать, все отталкивал камердинера. – Как купчишку какого-то! Что я им, мальчик? Я им дам богадельню! – не слишком связно выкрикивал он, Ведищев же издавал всякие успокаивающие звуки и один раз даже погладил его сиятельство по крашеным, а может, и вовсе ненастоящим кудрям. Губернатор повернулся к Фандорину и жалобно сказал: – Эраст Петрович, друг мой, ведь что же это! Совсем распоясались, разбойники. Оскорбили, унизили, надсмеялись. Над всей Москвой в моем лице. Полицию, жандармерию на ноги поставьте, но сыщите мерзавцев. Под суд их! В Сибирь! Вы все можете, голубчик. Считайте это отныне своим главным делом и моей личной просьбой. Баранову самому не справиться, пусть вам помогает. – Невозможно полицию, – озабоченно сказал на это надворный советник, и никакие искорки в его голубых глазах уже не сверкали, лицо господина Фандорина выражало теперь только тревогу за авторитет власти. – Слух разнесется – весь г-город животики надорвет. Этого допустить нельзя. – Позвольте, – снова закипятился князь. – Так что же, с рук им что ли спустить, «валетам» этим? – Ни в коем случае. И я этим д-делом займусь. Только конфиденциально, без огласки. – Фандорин немного подумал и продолжил. – Лорду Питсбруку деньги придется вернуть из городской к-казны, принести извинения, а про «валета» ничего не объяснять. Мол, недоразумение вышло. Внук насвоевольничал. Услышав свое имя, англичанин обеспокоенно спросил надворного советника о чем-то, тот коротко ответил и снова обратился к губернатору: – Фрол Григорьевич придумает что-нибудь правдоподобное для прислуги. А я займусь поисками. – В одиночку разве энтаких прохиндеев сыщешь? – усомнился камердинер. – Да, трудновато. Но круг посвященных расширять нежелательно. Фандорин взглянул на очкастого секретаря, которого князь назвал «Иннокентием», и покачал головой. Видно, Иннокентий в помощники не годился. Потом Эраст Петрович повернулся к Анисию, и тот закоченел, остро ощущая всю свою непрезентабельность: молод, тощ, уши торчат, да еще прыщи. – Я что… я буду нем, – пролепетал он. – Честное слово. – Эт-то еще кто? – рявкнул его сиятельство, кажется, впервые углядев жалкую фигуру рассыльного. – Паччему здесь? – Тюльпанов это, – пояснил Фандорин. – из Жандармского управления. Опытный агент. Вот он мне и п-поможет. Князь окинул взглядом сжавшегося Анисия, сдвинул грозные брови.