– Моя мама была бы в десять раз злее моего отца из-за армии. Госдепартамент ближе к Корпусу мира, чем к Корпусу морской пехоты. Но… она работала с Джулией Уотерс. Не совсем точно, но я помню, что мама упоминала это имя несколько лет назад. Это одна из немногих вещей, которые вызвали у меня двойственные воспоминания. Это и барбекю в честь Кэррингтон Дэй – у меня немного болит голова, когда я думаю об этих вещах. Как и о том, что сделала Пруденс сегодня за чаем. – Тебе следовало держаться подальше, Трей. Кэтрин и Коннор не должны были впускать тебя в дом. У тебя нет гена ХРОНОСа, и мы никак не можем знать, что это может сделать… – Тише. Не вини ни Кэтрин, ни Коннора. Они даже не впустили меня, когда я постучал в первый раз. Коннор подошел к двери и сказал, что я должен уважать твое решение. Я просидел там на качелях добрых полчаса, надеясь, что ты выйдешь, а потом заработал вот это… чувство, будто внутри все переворачивается. Наверное, это и был сдвиг во времени? Когда все прошло, я пошел домой, думая, что просто позвоню тебе утром. Я был в машине, когда мне пришло в голову, что Тилсон может знать кого-то, кто мог бы проанализировать образец, который вы привезли из Джорджии. Он замолкает, качая головой. – Он даже не понимал, что когда-то встречался со мной. Никаких воспоминаний о вечеринке по случаю выхода на пенсию. Он сказал, что уволился из Брайар Хилл двенадцать лет назад. Но вот что странно, Кейт. Он помнит, как встречался с тобой в 1990-е годы, но больше ничего об этом не сказал. Потом я снова сел в машину и поехал к Кэтрин, стуча в дверь до тех пор, пока Коннор не ответил, и практически пробился внутрь, чтобы они меня послушали. Он замолкает, как будто ждет, что я что-то скажу, но я просто смотрю на ковер. Как бы он ни старался взвалить вину на свои плечи, ему не грозила бы никакая опасность, если бы я не втянула его обратно в эту заваруху. Если бы я не выследила его, не вручила ему тот конверт, он был бы в безопасности. Через мгновение он приподнимает мой подбородок так, что мне приходится смотреть прямо на него. – И ты тоже не вини себя, Кейт. Я сделала свой выбор, и ты должна принять это. Совсем как мои родители. Моя жизнь, мой выбор. Единственным минусом является то, что мама и папа могут увидеть в тебе военного вербовщика, по крайней мере, сначала. Но они все равно привыкнут. – Ты, кажется, вполне уверен в этом, но… – Я уверен. Думаю, что для этого есть даже математическое доказательство. Спроси своего отца. Они любят меня, а я люблю тебя, поэтому, ipso facto[4], они полюбят и тебя. – Не думаю, что это работает так. Иначе вся эта история с Ромео и Джульеттой сложилась бы ина… че… Когда я осознаю, что именно он только что сказал, я придвигаюсь ближе, снимаю с него шляпу и фальшивые очки. Затем я притягиваю его для поцелуя. Он только что сказал «я люблю тебя», и, в отличие от того момента на крыше, в его голосе не было ни сомнения, ни колебания. Только утверждение. И, ipso facto, мои сомнения тоже исчезли. Глава 6 Где-то рядом с пляжем 26 апреля 1905 года, 19:00 Учитывая дату на координатах, я ожидаю увидеть хижину в Джорджии или, возможно, склад в табачной лавке Джесса, когда перемещаюсь. Но это гостиничный номер, и вместо обычных джинсов Кирнан одет в темные брюки и рубашку с глубоким вырезом спереди. На спинке стула висит пиджак от костюма, в руке он держит сложенную газету, а у ног лежит матерчатый мешок. Он сидит у открытого окна, глядя на синее море. Солнце висит низко над горизонтом, придавая дощатому настилу и небольшому участку пляжа сразу за ним серовато-оранжевое сияние. То, что он смотрит в окно, почти так же неожиданно, как и это местоположение. Раньше, если Кирнан ждал меня, его глаза были прикованы к стабильной точке. Даже если он был зол, он все равно смотрел вперед, как будто у него была физическая потребность увидеть меня в ту же секунду, как я появлюсь. Я тихонько откашливаюсь, и он поворачивается ко мне. Он отрастил усы и длинные бакенбарды. Они ему не подходят. Он небрежно улыбается мне – не той широкой, безумной улыбкой, к которой я привыкла, но все же это лучше, чем хмурый взгляд. – Где мы находимся? – спрашиваю я. – В Истборне. Примерно в восьмидесяти километрах к югу от Лондона. – И почему мы в Истборне? – Потому что Гудини здесь, – резко отвечает он. – Прежде чем иметь дело с настоящим и будущим, сначала нам нужно забрать этот ключ из прошлого. И сегодня наш лучший шанс. Кирнан протягивает мне газету, сложенную так, чтобы было видно объявление: Первое появление в Истборне всемирно известного и Настоящего ГУДИНИ. Победитель большого Конкурса Наручников, как утверждает лондонская иллюстрированная газета Daily Mirror. 17 марта 1904 года. Он настоящий. Не подделка. Настоящий. Кирнан указывает на заголовок примерно в середине страницы: ВЫЗОВ! ГАРРИ ГУДИНИ, ипподром, Истборн Дорогой сэр. Извините нас, но мы выяснили, что трюк с ящиком, который Вы демонстрируете, НЕ НАСТОЯЩИЙ, а заранее прорепетированный, и мы можем доказать это, если Вы позволите нам соорудить обычный ящик, из которого Вы, ПРИГВОЖДЕННЫЙ И ПРИВЯЗАННЫЙ, мы гарантируем, не сможете выбраться, не РАЗЛОМАВ ЯЩИКА. Если Вы не желаете принять вызов публично, Вы можете попробовать в частном порядке; если Вы согласны, дайте нам знать, когда мы сможем начать, и наши люди будут в вашем распоряжении. – Господа Корнуэлл & Cын, строители и подрядчики, Гроув-роуд и Эшфорд-роуд, Истборн. Гудини принимает вышеупомянутый вызов В СРЕДУ ВЕЧЕРОМ, 26 апреля, на ипподроме в Истборне. Всем разрешено взять с собой молоток и гвозди. Когда я поднимаю глаза, Кирнан вываливает на кровать из матерчатой сумки молоток, гвозди и сложенный листок бумаги. – Вот уже несколько недель я слежу за его выступлениями здесь и в Шотландии. Несколько недель назад попытался организовать встречу, передав одному из его помощников листовку Гудини, это может объяснить акцент на подлинности в объявлении, которое ты держишь. Поэтому я не могу этого сделать. Но у тебя, возможно, есть шанс. Режиссер-постановщик будет удивлен, если девушка полутора метра ростом добровольно согласится забить гвоздь. – Полтора метра и восемь сантиметров. И я могу забить гвоздь. Однажды я построила домик на дереве, – я не уточняю, что он накренился и не выдержал бы и исхудалую белку до того, как папа взял дело в свои руки и привел в порядок. Я могла бы признаться в этом Кирнану помладше, но… – Не имеет значения. Эти ребята разбираются в шоу-бизнесе. Они выведут тебя с полудюжиной крепких парней просто для визуального эффекта. – На сцену? – произнося эти два слова, я чувствую, как колотится мое сердце. – Нет, – говорит он, глядя на меня так, словно я сошла с ума. – На задний двор, в переулок. Конечно, на сцену. Как только ты окажешься там, просто подойди поближе и брось эту записку в ящик Гудини. И убедись, что твой медальон виден. Я разворачиваю записку. Это просьба о личной встрече в баре отеля «Куинс» сразу после представления, написанная над грубым наброском медальона. Ниже следует вопрос: какого цвета его свечение? – Передай ему это, – говорит Кирнан, – и он встретится с тобой. – Я не думаю, что это хорошая идея, Кирнан. На самом деле, я думаю, что это ужасная идея. Я просто с ума схожу от одной мысли выйти на сцену. Я постепенно достигла той точки, когда могу довольно хорошо импровизировать в путешествиях во времени, но эта импровизация никогда не пугала меня так, как сцена. До этого я выступала только дважды… ну, трижды, если считать катастрофичный фортепьянный концерт, когда мне было девять лет, но это была не настоящая сцена. Первый раз это случилось в пятом классе. Меня заставили выступать в школьной пьесе, когда какой-то ребенок заболел гриппом. Три года спустя, на выпускном вечере средней школы, я споткнулась о шнур микрофона директора и упала лицом вниз на сцену, раздавив свернутый диплом, который он мне только что вручил. Однако я не склонна признаваться в этом Кирнану в его нынешнем настроении. Возможно, это и не имеет значения, поскольку он игнорирует меня. Он подходит к шкафу и достает оттуда платье. – Оно немного великовато, так что я сомневаюсь, что тебе понадобится корсет, но он есть в комоде. Туфли, шляпка и все такое – в шкафу. Шпильки и расческа вон там. Кирнан поворачивается, собираясь уйти, и я хватаю его за руку. Предупреждение Джулии всплывает в моей голове, как большая неоновая вывеска, и перемена в его общем отношении не очень помогает мне успокоиться. – Стой. Может, сначала поговорим? Я бы хотела узнать кое-какие сведения об этом деле. Я знаю, что Гудини был художником-беглецом и фокусником, но… – Нам нужно попасть на ипподром пораньше, чтобы ты была ближе к первым рядам, – говорит он, убирая мою руку со своего плеча. – Одевайся. Мы можем поговорить после шоу. Я проверяю время начала шоу, указанное в статье – 8 часов вечера. – А далеко до театра? – Пара минут ходьбы. Я уже слышала от него эти «пару минут» и знаю, что это может означать что угодно – от трех кварталов до трех километров. Но прежде чем я успеваю попросить разъяснений, он уходит. Я вздыхаю и рассматриваю платье. Оно изысканнее, чем тот наряд 1905 года, который я носила в Бостоне, с метрами бледно-зеленого шелка и странной кружевной накидкой. Судя по тому, как она устроена на вешалке, плащ ниспадает на плечи и почти достигает талии спереди, ныряя вниз в глубокий V-образный вырез сзади. Из-за глубокого выреза лифа мне нравится, что спереди есть кружево, даже если это выглядит немного странно. Вскоре я обнаруживаю, что это платье не снабжено липучкой на спине, поэтому, несмотря на несколько минут скручивания моего тела в крендель, некоторые пуговицы остаются расстегнутыми. Я сижу на кровати и пытаюсь привести свои волосы в порядок, когда входит Кирнан, даже не потрудившись постучать. Он тихо ругается, когда видит, что я не готова, и быстро застегивает расстегнутые пуговицы. Затем он берет щетку и собирает мои волосы, прежде чем закрепить шляпу и вытянуть несколько передних локонов. Все это занимает меньше двух минут. Выражение лица Кирнана безразличное, деловитое, когда он поворачивает меня, проверяя мой внешний вид. Такое его поведение просто сейсмический сдвиг по сравнению с тем, что было несколько недель назад (ну, по крайней мере, для меня это было несколько недель назад), когда он помогал мне надевать одежду 1905 года, которую держал в магазине Джесса. Тогда его пальцы задерживались на моей коже, будто он искал какой-то предлог для физического контакта. А теперь он словно одевает ребенка, который опаздывает на школьный автобус… ребенка, который ему не особенно-то и нравится. Я знаю, что у меня не может быть и того и другого. Мне следовало бы вздохнуть с облегчением, и в каком-то смысле так оно и есть. Но этот сдвиг в его личности слишком резок, слишком экстремален, чтобы я могла просто принять его без вопросов, особенно после того, как Джулия усомнилась в его лояльности. Я не знаю, что изменило его, что превратило его в человека, которого я едва узнаю, но нам нужно поговорить. Я хватаю его за руку, когда он прячет щетку в ящик стола. Он снова отстраняется и бросает мне на колени черную бархатную ленту. – Повесь сюда свой ключ. На шнуре он выглядит глупо. Ленточка покороче определенно лучше выглядит с платьем, и так Гудини точно заметит ключ, но опять же, его слова и этот тон будто совсем чужие. Я прикрепляю ключ к ленте и завязываю его на шее. – Так лучше? – спрашиваю я с неуверенной улыбкой. – Сойдет, – он протягивает мне вечернюю сумочку. – А теперь, может, уже пойдем? Улыбка застывает на моем лице. – Кирнан, кто-то помочился в твой кофе? Почему ты так себя ведешь?