Мадемуазель Сюпо разражается рыданиями. Входит экономка Ненетта, женщина средних лет, чрезвычайно степенная; видно, что она была очень хороша собой. Она несет на подносе кофе. Ненетта (просто). Опять! Поберегли бы слезы, мадемуазель Сюпо! А то ведь потом не хватит. Мадемуазель Сюпо (со вздохом, утирает слезы). Измучил он меня! Вот уже десять лет я терплю эту пытку! Но все равно — какое блаженство! Ненетта. А я — так и все двадцать. Правда, я давно уже не мучаюсь. Да на беду, только я перестала страдать из-за него, как меня начал донимать ревматизм. Такова жизнь! Никогда не бываешь по-настоящему счастлив. Мадемуазель Сюпо (возмущена). Сравнить его с каким-то ревматизмом! Ненетта. А я и не думала сравнивать. Просто один сменил другого, вот и все. Ревматизм стал для меня вроде как бы вторым любовником. Только вот от ревматизма есть средство — салицилка, хоть немножко да помогает. Мадемуазель Сюпо. Это правда, он и вас тоже заставлял страдать? Ненетта. Меня взяли в дом помогать горничной. Страдания мои, как и радость, — все было урывками. У меня всегда дел было по горло. Мадемуазель Сюпо. И госпожа так ничего и не узнала? Ненетта. Госпожа? Которая? На моем веку их было три. Нынешняя ничего не знает. Когда она пришла в дом, он уже давно перестал подстерегать меня в коридоре. А первая госпожа — та обо всем проведала. Еще какой шум подняла! Мне пришлось на время перебраться в другой дом. А потом, когда здесь появилась вторая госпожа, он взял меня назад. Мадемуазель Сюпо (с горечью). Вас-то он хоть обнимал. Ненетта. Знаете, когда я молодая была, я не очень-то умела разговоры вести. Мы с ним все больше молчком. Да и потом, такая я была складная в ту пору, что даже оскорбилась бы, если бы он при наших встречах стал думать о чем-то другом. Да у нас никогда и не оставалось времени для разговоров. Любовь у нас знаете какая была — все, бывало, прислушиваюсь одним ухом да одним глазом на дверь поглядываю, не идет ли кто. Мадемуазель Сюпо. Какой ужас! Ненетта (пожимает плечами). Почему ужас? Все зависит от того, какие у кого запросы. Тогдашняя госпожа с ее ночными рубашками в кружевах, в ее роскошной, обитой шелком спальне ненамного больше моего имела… Знаете, милая, когда всю жизнь прослужишь у богачей, так во многом изверишься. От денег тоже прок невелик. Но из всех бедняков только мы о том ведаем, прислуга то есть. Ох, пойду-ка отнесу ему кофе. Мадемуазель Сюпо. Он ванну принимает. Ненетта. Подумаешь, какая важность! Теперь он мне все равно что сын. Случается, я ему и спину потру. Мадемуазель Сюпо. Я бы жизнь отдала, чтобы потереть ему спину! Ненетта (выходя из комнаты, спокойно). Лучше для себя приберегите. Оно того не стоит. Едва она исчезает, появляется графиня. Графиня. Доброе утро, мадемуазель Сюпо. Граф закончил свои куплеты? Мадемуазель Сюпо. Да, мадам. Они прекрасны. (Держа в руке блокнот, декламирует.) Фанерные своды, Сиянье кулис. Здесь лучшие годы Мои пронеслись. На заднике, в рамке, Тот брачный чертог В раскрашенном замке, Который стерег Служитель театральный, Любитель поесть… Мир, как ни печально, Такой, как он есть. Графиня (с улыбкой). Неисправимый ребенок! Мир не такой, как он есть, мадемуазель Сюпо. Мир такой, каким мы хотим его видеть. Граф, наверно, принимает ванну? Мадемуазель Сюпо. Да, мадам. Графиня. А как поживает жемчуг? Все идет хорошо? Мадемуазель Сюпо. Да, мадам. Жемчужины уже порозовели. Графиня (все так же улыбаясь). Он, наверное, очень рад? Мадемуазель Сюпо. Да, мадам. Графиня. Значит, сегодня удачный день для всех нас, не так ли? Передайте графу, что я не хотела его беспокоить и вышла купить цветы. (Уходит, тоненькая, улыбающаяся так же, как вошла.) Мадемуазель Сюпо (бросается к своей пишущей машинке и с ожесточением печатает. Окончив, перечитывает написанное). «Мир, как ни печально, такой, как он есть!» (Снова с рыданиями падает на каретку машинки.) Входит Маштю, толстый, вульгарный. У него чудовищный южный выговор. Маштю. Опять! Вы самая плаксивая из всех секретарш, которых я знал, мадемуазель Сюпо! Наверно, все ваши секреты печальные. Где он? Мадемуазель Сюпо. Принимает ванну. Маштю. А мои куплеты? Мадемуазель Сюпо (чуть ли не бросает ему их, высокомерно). Вот! Только они слишком хороши для вас! Маштю (молча читает куплеты; затем просто). Ладно. Вот только «театральный». Это нарочно? Здесь лишний слог. Мадемуазель Сюпо. А его можно убрать. Это просто поэтическая вольность! Маштю. Скажите пожалуйста! За те деньги, что я ему плачу, он мог бы сочинять для меня куплеты без всяких вольностей! Мадемуазель Сюпо. Вы просто несносны! Попробовали бы сами что-нибудь сочинить! Маштю. Это его ремесло — не мое. Мое дело — продавать куплеты. Попробовал бы он сам их продать, без меня! Мадемуазель Сюпо. Но ведь мсье Орнифль — поэт! Маштю. Поэты обычно пухнут с голоду и работают задаром. Я их презираю, хотя и преклоняюсь перед ними. А ваш патрон — самый дорогой в Париже «текстовик». Это совсем другое дело. Я покупаю его товар. А раз так, имею право обсуждать то, что покупаю. Таков закон торговли! Мадемуазель Сюпо (вне себя). «Торговля»! «Текстовик»! Маштю. Да, текстовик. Вот именно. Тот, кто изготовляет текст. Все в этом мире кем-то изготовляется. Надо, чтобы кто-то взялся делать тексты. Но за ту цену, которую я плачу, я хочу иметь текст без изъяна. Что, если бы я, выдавая чек вашему патрону, вдруг допустил бы вольность — позабыл проставить один нолик, а? Думаете, он был бы доволен? Входит Орнифль, по-прежнему в халате. Орнифль. Как дела, старый плут? Маштю. Я же говорил, мне не нравится, когда ты зовешь меня старым плутом. Орнифль. Это же я по дружбе. Маштю. А по отношению ко мне это звучит слишком правдоподобно.