— Но ведь вы знаете мои дела, — отвечал Стуре в смущении, — и кроме того товары мои мало еще приведены в порядок, так как я совсем один. — Ну-у, — сказал Гельгештад, качая головою, — странная история, вы ведь уж давно в Бальсфиорде. Но я не хочу вас упрекать, — прибавил он тотчас же в его успокоение. — Я хочу сперва сам все увидеть. А теперь еще одно слово о продаже рыбы в Бергене. Стуре узнал, что он хорошо сделал, что не продал рыбу тотчас же. Цена возвысилась больше четырех ефимков, и Фандрем списал в своих книгах со счетов Стуре кругленькую сумму. — Я не ради нашей дружбы, — продолжал Гельгештад, — заставил Уве Фандрема заплатить вам высшую цену. Откровенно вам говорю, это и моя выгода, чтобы счет ваш, за который я поручился, скорее был оплачен. Вы знаете в торговых делах нет дружбы даже между братьями. Он весело засмеялся и бросил книги в ящик в знак того, что считал разговор оконченным, потом пригласил гостя в соседнюю комнату к семье, чтобы выпить стакан вина. Владелец гаарда на следующий день отправился в обратный путь в Бальсфиорд; но на сердце у него было тяжело. Стояло пасмурное, темное утро, когда лошадь его, взбираясь по утесам, достигла вершины фиельда. Все отдельные круглые главы скал были окутаны таким тяжелым серым туманом, что за ним даже не было видно солнечного диска. Каждый опытный человек, знакомый со страною, принял бы это за признак дурной погоды и постарался бы поспешить. Но Стуре мало думал о погоде и медленно ехал вперед, предоставляя лошади искать дорогу, так как за густым туманом ничего не было видно. Он невольно вышел из задумчивости, когда пошел дождь, смешанный со снежными хлопьями, и он очутился вдруг перед крутым скатом. Лошадь, фыркая, остановилась. Он посмотрел, откуда дует ветер, и подумал, что едет куда следует. Вдруг целые тучи крутящегося мелкого снега пронеслись над ним и пронизали его до самых костей. Они поднимались миллионами тонких игл с земли и неслись далее, подгоняемые холодным ветром, который все крепчал более и более. Он слышал о Фана-Рауке, о снеговых вьюгах, убивающих все живое, и ему стало не по себе. В несколько минут, пока он стоял у края пропасти, снег занес его, плотно примерзнув к мокрому платью. Лошадь его совсем побелела. На обширном пространстве, как далеко мог проникнуть его взор, все густо покрылось белою массою, которая так внезапно упала с неба. Нельзя было стоять и раздумывать, Стуре знал, что ему неоткуда ждать помощи, что он должен рассчитывать только на свои собственные силы в борьбе с грозной стихией. Он быстро решился, соскочил с лошади, схватил ее за повод и уже собирался спуститься вниз, как вдруг неожиданно, среди снежной вьюги, увидел перед собою человеческую фигуру. На голове ее была остроконечная шапка, на плечах коричневая кожаная рубаха, в руке длинный пастуший посох, а через плечо висело ружье. Лапландец не двинулся. Стуре подошел к нему и к своей радости узнал Мортуно. — Эй, друг, — крикнул он, — помоги мне в моем затруднении, не знаешь ли ты, где бы укрыться от этой вьюги? — Ты хочешь вниз, батюшка? — спросил лапландец. — Это было бы, пожалуй, лучше всего, — сказал Стуре. — Ну, так попробуй, может быть тебе и посчастливится, — сказал Мортуно, осклабясь и делая насмешливые гримасы. — Послушай, Мортуно, — сказал заблудившийся, — от Клауса Горнеманна я знаю, что ты разумный, не злой человек. Благодарю небо, что встретил тебя, и надеюсь, что ты не откажешь мне в помощи. С минуту лапландец, по-видимому, обдумывал, потом тотчас же принял серьезный вид, соскочил с камня, на котором до тех пор стоял, и взял лошадь за повод. — Туда вниз вам нельзя, — сказал он, — если бы вам это и удалось, то было бы бесполезно. Это узкая крутая долина, и по ней течет бурная река. Если погода не скоро переменится, вас там наверно засыплет снегом. Следуйте за мной, я вас проведу в такое место, где можно лучше укрыться от Фана-Раука. Четверть часа они блуждали и лазали по утесам; наконец достигли скалы, выступившей перед ними из снежного тумана. Она перегибалась в виде рога, и глубокая расселина вела в нее. Здесь, по-видимому, лапландцы часто останавливались со своими стадами и находили убежище. Зола и сажа на камнях свидетельствовали, что здесь не раз горел костер. Мортуно вытащил из углубления сухой мох, березовые сучья, траву, и скоро затрещал костер, перед которым Стуре с наслаждением мог отогреть свои окоченевшие члены. За седлом висел у него мешок с хлебом, мясом и бутылкой хорошего вина. Путешественник расставил все эти сокровища на своем шерстяном одеяле и разделил их с Мортуно, который не заставил себя просить и жадно принялся за еду. Когда они утолили голод, Стуре спросил своего товарища, что же им делать, если ненастье долго продолжится. Лапландец пожал плечами и хитро посмотрел на него своими маленькими глазками. — Не знаю, мой добрый господин, — в раздумье сказал он, — снеговые метели часто продолжаются целые недели. Если снежная пыль достаточно глубоко покрывает землю, то в ней вырывают яму и остаются, пока вьюга уймется. — Что? — с ужасом спросил Стуре. — Разве это приключение может так дурно кончиться? — Это часто случается, — отвечал Мортуно. — Я сам, однажды, девять дней пролежал в такой снеговой пещере и съел с голода половину своей шубы. Да, — продолжал он, — если б у вас был олень, и вы были бы лапландцем, вы бы легко отделались. Ха-ха-ха, вы, гордый господин, норвежец, и хотели бы теперь быть лапландцем. Не правда ли, батюшка? Он растянулся на теплых камнях и смеялся во всю мочь, а Стуре сердито смотрел на бурную погоду. — Если бы я был Олаф или Гельгештад, — мрачно сказал он, наконец, — я бы отплатил тебе за твою дерзость и заставил бы тебя показать мне дорогу. Берегись, Мортуно, — продолжал он, — если тебя встретит Олаф, то лучше бы тебе лежать в реке. Если тебя поймает писец, то он велит тебя привязать к столбу в Тромзое и стегать до крови. Если ты попадешь в руки Гельгештада, то тоже тебе вряд ли будет лучше. Ты убил собаку Вингеборга, и квен поклялся отомстить тебе смертью. — Разве этот жадный волк схватит Мортуно за горло? — закричал он, ударив в ладоши. — Пусть-ка он придет сюда, пусть-ка они все придут сюда; у нас довольно свинца, батюшка, чтобы угостить их порядком. В ту минуту, когда он это говорил, за скалой залаяла собака, и странная фигура Эгеде Вингеборга показалась у входа. Молча, как тень, скользнул он мимо Стуре и в один миг схватил длинной рукой Мортуно за горло, прежде чем тот успел встать на ноги. Все это произошло так быстро и неожиданно, что Стуре только тогда опомнился, когда Вингеборг выхватил свой длинный нож из-за пояса и хотел его всадить Мортуно в горло. Но Стуре подскочил к ним и изо всей силы оттолкнул квена от его жертвы. Только, когда Мортуно почувствовал себя на свободе, он испустил крик страха, ужаса и гнева, схватил свое ружье и в один прыжок был за соседним обломком скалы, откуда прицелился в Вингеборга. — Зачем вы мне помешали? — закричал Эгеде, едва сдерживая свой гнев. — Вот так прекрасная благодарность человеку, который вызвался отыскать вас в такую погоду, потому что госпожа Ильда о вас беспокоилась. — Благодарю вас от всего сердца, что вы взялись отыскать меня, — отвечал Стуре, — но вам не удастся совершить убийства, пока я могу этому помешать. Если вы имеете что-нибудь против лапландца, вы можете на него жаловаться; он такой же человек, как и вы, а закон для всех один. — Человек! — воскликнул квен. — Это лапландец, животное, а не человек. Выходи из-за угла, вор, я тебе сверну шею и ощиплю, как кайру. Конечно, Мортуно не последовал этому совету; напротив, присел ниже и не спускал пальца с курка. — Что он за дурак, чтобы послушать вас! — Хорошо, пусть он идет со мною, — сказал Вингеборг, — мы все пойдем. Я его обвиню перед писцом, так как вы это находите нужным. Отнимите же у этого труса его ружье, а потом мы свяжем ему руки. — И в этом я не могу вам помочь, — отвечал Стуре, — потому что Мортуно сделал мне добро. Без него я блуждал бы и теперь среди снежной метели, а, может быть, и совсем бы погиб. Я разделил с ним свою пищу и питье. Не горячитесь, Эгеде Вингеборг, лучше сядьте с нами и согрейтесь глотком вина. — А! — кричал Эгеде злобно, не обращая внимания на протянутый кубок, — вы не хотите помочь мне поймать этого мошенника, который причинил столько оскорблений моему господину и едва не убил Олафа Вейганда. Ну, я расскажу, где и как я с вами встретился. Я бы лучше пролежал на десять футов в снегу, чем пробыть час в таком обществе и пировать с лапландцем! Фу!.. Он ушел с угрозами и проклятиями, и никто его не окликнул. Стуре был вне себя от гнева, когда думал о том, что теперь этот жалкий малый о нем расскажет. Мортуно положил свое ружье, когда убедился, что квен больше не вернется, и приблизился к датчанину. Он бросился перед ним на колени, схватил руку своего защитника и поднес ее к своим губам. — Это что значит? — воскликнул Стуре, выходя из своего раздумья. — О, дай мне, господин мой, дай мне… — и в темных глазах его светилась благодарность, которая смягчила черты его лица и сделала их приветливее. — Ты добр и честен! Что только Мортуно может сделать, он сделает. — Я бы был очень доволен, мой бедный Мортуно, — отвечал снисходительно Стуре, — если бы ты мог дать хорошую погоду, чтобы нас не засыпало снегом. — Не заботься, господин, — отвечал Мортуно, вскакивая, — снег будет идти не долго, и если ты хочешь, мы сейчас двинемся в путь, я тебя доведу. Снежные метели носятся только по фиельдам, а в долину они не проникают. Через несколько дней снег обратится в воду, часто он стаивает в несколько часов. Еще много недель у нас будет теплая погода. Ты увидишь, что в зеленом Бальсфиорде никто и не знает о снежной вьюге. Быстро подошел он к лошади, оседлал ее, упаковал провизию, и через несколько минут все было готово к отъезду. Они тотчас же двинулись в путь. Через полчаса ветер стал стихать, снежная метель уменьшилась, как предсказал Мортуно. Путешествие пошло быстрее и с большими удобствами. Они были уже несколько часов в дороге, когда проводник показал на что-то видневшееся сквозь колеблющийся над равниной туман. — Вот и Бальсфиорд, вон он там лежит, это ваше владение, господин, там вы можете сидеть и ловить рыбу, а нам предоставьте спокойно пасти на горах наших оленей. Стуре посмотрел вниз на долину, расстилавшуюся перед ним, и действительно, увидел зеленеющие берега Бальсфиорда. Невдалеке рассмотрел он свой дом, освещенный пробившимися сквозь тучи лучами солнца. — Благодарю тебя, добрый Мортуно, за твою помощь! Прошу тебя, проводи меня до дома и отдохни у меня. Лапландец покачал головой. — Не бойся Олафа, — возразил Стуре, — я тебя помирю с ним. — Ты не можешь сделать, чтобы он дал мне руку, да я этого и не хочу. Прощай! Мортуно не забудет тебя. С этими словами он прыгнул в туман, не откликаясь более на зов Стуре. Стуре нашел при своем возвращении, что Олаф прилежно работал. Амбар был достроен, дом прибран, товары и припасы были приведены в порядок. Остальной дрянью, как называл Олаф, он не занимался. Стуре смеялся над этим. Когда он осмотрел работы, то заметил, что в его отсутствие они не подвинулись вперед. Лесопильная мельница не была готова; только когда он сам взялся за дело и стал работать с утра до вечера, ему удалось направить дело, как следует. Благодаря искусству в механике, он нашел возможность устроить свою мельницу гораздо целесообразнее, чем обыкновенно это здесь делалось. Норвежские рабочие сначала смеялись над умным датчанином, но теперь с недоверчивым удивлением увидели, что блок мог двигать пилу взад и вперед, и что хорошо установленным зубчатым колесом можно поднять и повернуть больше, чем могут это сделать двенадцать человек. Этот успех возбудил в Стуре самые радостные надежды. Через неделю со множеством планов в голове он возвращался с прогулки по своему маленькому владению и увидел у дверей своего дома Гельгештада, Павла Петерсена и Эгеде, только что подъехавших верхом. Стуре поспешил навстречу гостям и радушно, вместе с Олафом, вышедшим на крыльцо, приветствовал их. — Это прекрасно, господин Гельгештад, что вы так скоро посетили меня в Бальсфиорде; благодарю вас за это, — сказал Стуре. — Сядьте, пожалуйста, я посмотрю, что у меня есть дома. Приезжие болтали с Олафом, когда вошла служанка и поставила на стол остатки бараньего окорока и краюху черного хлеба. Стуре, вошедший вслед за девушкой, извинился с некоторым смущением, что не может больше ничего предложить. — Удивительно! — воскликнул, смеясь, Гельгештад. — У вас тут довольно дичи, и море полно рыбы, а, между тем, ваша кухня так бедна. — Право, — отвечал Генрих, — я это время мало заботился о своем столе, да и Олаф не напоминал мне об этом. Оба мы работали с утра до вечера, не думая об охоте и о рыбной ловле. Гости сели без церемонии за стол и, справившись с мясом, принялись за хлеб. — Значит, у вас нет масла в доме? — спросил купец. Стуре должен был сознаться, что нет. — И ни куска сыра, — прибавил Павел не без иронии. Ничего подобного не оказалось. — Эге! — воскликнул писец со смехом. — Что же вы не попросили у вашего доброго друга, Мортуно, лапландского сыра, когда вы сидели с ним вместе под скалой? Господин Стуре ничего не принес тебе, Олаф? — Что же ему было принести? — Ну, может быть, новую шляпу вместо твоей простреленной. Мортуно, ведь, очень вежливый господин! — Я его проучу, — сказал Олаф с угрозой. — Он может себя считать счастливым, что нашел такого великодушного друга. Вингеборг до сих пор не может этого забыть. — Ну-у, — вмешался Гельгештад, — ваше поведение, господин Стуре, всем нам не особенно-то понравилось. Могли бы не защищать этого мошенника, по крайней мере, ради Олафа. — Разве ты ничего этого не знаешь? — спросил Павел у норвежца. Олаф отрицательно покачал головой. — Вы должны понять, — продолжал купец, — что теперь самое время подать пример. Эта сволочь день ото дня становится нахальнее и своевольнее. На лапландцев отовсюду приходят жалобы. В Маурзунде они жестоко избили ненавистного им человека; у одного рыбака подожгли дом, всюду происходят неслыханные воровства; и всю эту похлебку заварил нам колдун Афрайя, а Мортуно — его первый помощник. Для примера надо его наказать, тогда они опять станут кроткими. Мортуно посягал на жизнь Олафа, уже ради этого вам следовало его поймать, а не способствовать его бегству. — Ты способствовал его бегству? — гневно спросил Олаф. — Да, — сказал Стуре. — Не махай на меня рукой, а выслушай сперва; ты бы сам то же сделал. Он рассказал все, что случилось и под конец живо воскликнул: — Разве я мог допустить, чтобы этот несчастный убил человека на моих глазах? И мог ли я ловить того, кто принял во мне участие, когда я заблудился? Никогда рука моя не сделала бы этого. Вы жалуетесь, что лапландцы возмущаются; обращайтесь с ними по человечески, и они сдадутся. — Будь проклят тот, кто может стать другом лапландцев, — воскликнул Олаф и страшно стукнул кулаком по столу. Гельгештад встал и просил успокоиться. — Оставим это, — сказал он, — господин Стуре делает то, что он считает лучшим. На юге люди думают иначе, чем на севере. Пойдемте, господин Стуре, посмотрим, что вы создали. Идемте! Стуре последовал за ним и должен был призвать все свое самообладание, чтобы превозмочь овладевшее им беспокойство. «Я должен быть рассудительным и осторожным», — прошептал он про себя, — «у этого человека вряд ли доброе на уме; иначе он не привез бы с собой писца. Но я думаю примирить его с собою; он должен меня похвалить, когда увидит, что я создал на Бальсфиорде». Он спокойно смотрел, как Гельгештад заглянул в большой сарай, где еще было довольно пусто, и как он, ворча, покачал головой, увидев, что в лавке не все товары лежали в порядке.