— Значит, вы участвуете в делах Фандрема, — спросил Стуре. — Прежде, да, — отвечал Гельгештад, прищурившись, — но я должен был по опыту убедиться, что товарищество в торговых делах никуда не годится, если один живет в Лингенфиорде, а другой за сто миль в Бергене. Я не умею проверять толстые торговые книги и изучать длинные счета; а между тем, мне вовсе не с руки, чтобы другие подсчитывали за меня, и получать то, что мне хотят дать. Стуре улыбнулся; ему пришло на ум, что хитрый торговец из Бергена, вероятно, лучше умел сводить счета, чем норвежец в своей долговой книге для рыбаков, квенов и лапландцев. Гельгештад, по-видимому, заметил, что происходило с молодым датчанином. Он не распространялся далее, а прибавил только, что они порешили с Фандремом брать друг у друга столько товару, сколько им потребуется; во всем же остальном вести торговлю каждый за свой счет. Бергенский купец возвратился к своим гостям и пригласил их в столовую, где надо было выпить за благополучное прибытие. Не обошлось при этом без переговоров о предполагавшейся торговой сделке. Относительно груза «Прекрасной Ильды» оба купца уже порешили. Гельгештад потребовал кредита для Стуре, и Фандрем тотчас же согласился. Владелец Лингенфиорда давал в распоряжение Стуре свою яхту, чтобы отвезти все необходимое для поселения в Бальсфиорд, и обещал ему составить список нужных товаров, а Фандрем, со своей стороны, обязывался отпустить только лучший товар и назначить не высокие цены. Вся сделка была окончена в несколько минут и закреплена рукопожатием. Выпив еще несколько стаканов за продолжительность дружбы и за добрые деловые отношения, хозяин пригласил своих гостей на дачу. Когда они шли втроем вдоль гавани, навстречу им попался офицер, который раскланялся с Фандремом и вдруг остановился, удивленно взглянул на Стуре и назвал его по имени. — Герман Гейберг, — воскликнул Стуре. — Возможно ли, — сказал офицер, — ты в Бергене и в каком странном наряде. Самый блестящий кавалер Копенгагенского двора, в норвежской фризовой куртке и в обществе самого продувного, черствого старого ростовщика с Немецкого моста, — прибавил он шепотом. Между тем, Фандрем с Гельгештадом прошел дальше, но встреча с датским офицером, видимо, испортила его доброе расположение духа. Он сердито оглянулся и наморщил лоб, когда заметил радость Стуре при этой нечаянной встрече. Молодые люди следовали за ними под руку и сообщали друг другу о своих приключениях. Герман Гейберг командовал датским пехотным полком, расположенным гарнизоном в Бергене. Он служил со Стуре в Копенгагене, но внезапно был переведен в Норвегию, что тогда считалось до известной степени ссылкою. Это случилось вследствие влияния одного из начальствующих лиц, о неправильных действиях которого Гейберг донес высшему начальству. Его услали в глубь страны, но он умел приобрести благоволение генерала Мюнтера в Трондгейме, которому он понравился своими способностями. Мюнтер назначил его сперва своим адъютантом, дал ему полк в Бергене и обещал, при первом удобном случае, снова его приблизить к себе. — На это я надеюсь, и чем скорее бы это случилось, тем лучше, — закончил капитан свой рассказ. — Право, для человека с образованием невыносимо оставаться в этом селедочном и тресковом гнезде. Но скажи же мне наконец, — продолжал он, — как ты попал в эту глушь? Стуре рассказал ему, и Гейберг слушал его с великим удивлением. — Как! — разразился он, наконец, неудержимым смехом, — ты поселился среди лапландцев, оленей и грязных рыбных торгашей? Ты так называемый купец в твоем Бальсфиорде и приехал в Берген, чтобы запастись товаром для мелочной лавочки? Да ты с ума сошел, Генрих! Конечно, не ты первый приобрел королевский указ, обратил его в деньги и поправил свое состояние; но, наверное, никто не воспользовался им по твоему способу. — Стрелы твоего остроумия не поразят меня, любезный Гейберг, — со спокойною улыбкою возразил Стуре. — Я все- гаки буду купцом в Бальсфиорде. Я сам избрал свою судьбу и знаю, что мне предстоит суровая трудовая жизнь, но, по крайней мере, я останусь свободным независимым человеком. Никто не изменит моего решения, оно непоколебимо. — Кто тебя поймет! Возможно ли, чтобы человек твоего положения и с таким именем сам себя осудил на такое бедствие. — Спроси этих норвежцев, — серьезно возразил Стуре, — что они понимают под бедствием; и они найдут твою жизнь в пыльных городах, твою зависимость самым невыносимым бедствием. Это правда, я буду ловить рыбу и ездить в Берген на своей яхте; но я надеюсь, что когда-нибудь мои соотечественники повсюду, куда бы я ни приехал, примут меня с уважением, и все честные люди протянут мне руку. Если я достигну этой цели, то все мои желания исполнятся, и никогда меня не будут тянуть назад блестящие королевские залы в столице. — Ты остался все тем же добрым малым, что и был! — воскликнул растроганный капитан. — Кто знает, может быть ты и прав; взгляды на счастие у каждого свои, и главное дело не заблудиться на том пути, который раз избрал. Вон твои почтенные друзья и покровители ждут тебя на горе и делают тебе нетерпеливые знаки. Иди же к ним, Генрих Стуре, и наслаждайся мудростью этих корыстных селедочных душ. Завтра я к тебе зайду, а до тех пор прощай! Когда Стуре достиг вершины, он нашел одного только Фандрема, Гельгештад пошел вперед. На все его извинения Фандрем сердито покачал головой с недоверием. — Я вам дам хороший совет, господин Стуре. Мы в Бергене считаем за ничто этих солдат с их шитыми золотом красными кафтанами и позументами. Вашей репутации, как деятельного бюргера, только повредит, если вас увидят рука об руку с таким господином. Купец должен строжайшим образом оберегать свою репутацию, малейший дурной слух сильно подрывает его кредит. А теперь, — воскликнул он ласковее, — пойдемте, сударь, вот там мой дом. В его стенах вы будете желанным гостем, как долго вам понравится. Весь день обозревали хорошенький, веселый участок земли, а также рассматривали безделушки и редкости, которые капитаны кораблей и купцы привезли из чужих стран в подарок влиятельному торговцу. Только на другой день после завтрака снова стали говорить о делах. Сегодня должны были совершенно разгрузить яхту и затем приняться за новую погрузку. На четвертый день Гельгештад собирался в обратный путь, а до тех пор предстояло много дел. Все припасы, предназначенные для Стуре, надо было выбрать и упаковать. Опытный купец быстро составил список, и при первой же смете выяснилось, что для этого потребуется сумма не менее восьми тысяч ефимков. За это Стуре обязался ему доставить ту рыбу, которая сохла в Вестфиорде. Порешили ее доставить Фандрему при первой поездке. Купец предложил ему тотчас же заключить сделку и назначить цену за вогу в тридцать шесть фунтов по три ефимка. Но когда Стуре не согласился на это, то он без спора прибавил еще четверть ефимка; но Стуре все еще не решался на эту сделку, несмотря на то, что Гельгештад предлагал своему товарищу весь свой большой запас. — С тобой, — сказал Фандрем Гельгештаду, — я не могу заключить такой сделки, по той простой причине, что рыба все-таки может значительно подешеветь, и тогда при твоих больших запасах я понесу чувствительный убыток. Поэтому я могу порешить с тобою только у Немецкого моста и по той цене, которая будет стоять в тот день, когда ты вручишь мне твою рыбу. За твой товар я должен заплатить деньгами, а от этого молодого человека, которому я желаю добра, я получаю ее в обмен. — Твои соображения, друг Уве, во всяком случае вполне справедливы, — отвечал Гельгештад в раздумье. — Не будем больше говорить обо мне. Все возможно: цена на рыбу может и повыситься, может и значительно упасть. По всему Норвежскому берегу до самого Трондгейма много рыбы наловлено и посолено. Мое мнение таково, кто может выдержать, выдерживай, кому же нужно действовать наверняка, господин Стуре, пусть будет рад, что в такое короткое время он утроил свой капитал. — Благодарю вас, — возразил Стуре, нисколько не сомневавшийся в том, что ему нужно было делать, — будьте оба уверены, что я принимаю ваш совет с полнейшим почтением; но я не желаю, чтобы вы, господин Фандрем, получили убыток, вследствие вашего великодушного предложения. Лучше уж я предпочту ограничиться меньшею прибылью. Поэтому я буду ждать, пока мои лодки с рыбой не прибудут к Немецкому мосту, и тогда возьму ту цену, которая будет стоять в то время. Если я потерплю убыток, это будет мой убыток, если же получу прибыль, то ею воспользуюсь. Гельгештад одобрительно кивнул Стуре. Фандрем взглянул на Нильса и сказал: — Всякий должен знать, что он делает. И так решено, я заплачу вам по той цене, которая будет стоять, когда ваша рыба прибудет. Затем они вернулись в город, где, благодаря прекрасной весенней погоде, в гавани давно уже кипела работа. Член магистрата повел своих гостей в контору, где уже были приготовлены все счета, и где Стуре должен был подписать условие, что будет вести торговые отношения только с Уве Фандремом в Бергене. Контора богатого купца оказалась маленькой и мрачной. В одном углу в шкафу за решеткой стояли большие торговые книги. Тяжелый дубовый стол занимал, середину комнаты. За ним работал у конторки старый бухгалтер. Стуре не удивился малочисленности служащих, он знал, что Бергенские купцы, несмотря на значительные дела, имеют больше надсмотрщиков и работников в своих магазинах, чем помощников в своих конторах. Все свободное место в конторе, также как и проход, были завалены ящиками и сундуками, бочками, тюками с перьями и тюленьими кожами. Все помещения внизу дома были пропитаны специфическим запахом жира и разлагающегося мяса, и это неприятно поражало свежего человека. Фандрем подвел своего покупателя к конторке и заставил его прочесть и подписать контракт. Затем Гельгештад взял перо в руки и подписал особое поручительство на сумму, на которую Стуре забрал товаров у Фандрема. — Следовательно, мне нужен еще поручитель? — спросил Стуре раздраженно и с удивлением. — Я думал, что за данный мне кредит я достаточно ручаюсь моим имуществом, словом и честью. — Если вы взвесите, сударь, — возразил спокойно Гельгештад, — что здесь в Бергене никто не знает ни вас, ци вашего имущества, и если обдумаете, что, несмотря на все ваши надежды, планы в Бальсфиорде все-таки могут не осуществиться, то вы увидите, что не легко будет найти кого-нибудь, кто бы вам открыл кредит без поручительства. Стуре с трудом победил в себе неприятное настроение. Он рассчитывал, что открытый ему Фандремом кредит облегчит его обязательство относительно Гельгештада и думал освободиться понемногу от владельца Лингенфиорда с помощью этих новых связей. Вместо этого он увидел, как он все дальше и дальше затягивался в сеть паука, который, казалось ему, жадно протягивал над ним свои лапы. Он взглянул в глаза Гельгештаду, и ему показалось, что он прочел в них злую насмешку над его беспомощностью; недоверие его возросло в высшей степени и пересилило осмотрительность. Почти невольно он произнес: — Нет, нет, мне достаточно и тех обязательств, которые уже существуют, я не желаю увеличивать их число. В этом деле я не принимаю вашего поручительства. — Хорошо, как вам угодно, сударь! Может быть вы знаете кого-либо другого в городе, кто бы за вас поручился? — спокойно спросил Гельгештад. Этот вопрос смутил Стуре; он должен был объявить, что знаком только с капитаном Гейбергом, и произнес его имя немного нерешительно. До сих пор Фандрем присутствовал при переговорах молча и не вмешивался; но когда его новый покупатель назвал поручителем датского капитана, это уже ему показалось слишком. Изо всей силы ударил он кулаком по столу и вскричал: — Этот-то молодой ветреник — поручитель? Господин Стуре, вы, кажется, намерены надо мной смеяться? Конечно, когда капитан шагает по улицам, он гордо вытягивает свои ноги… Дальше он не договорил, потому что в эту минуту послышался громкий голос в смежной комнате, и в открытой двери показалась стройная фигура Германа Гейберга. Купец так удивился неожиданному присутствию офицера в его доме, что в первую минуту ничего не мог сказать. Капитан сказал с иронией, что, кажется, разговор коснулся его достойной особы, и он просит общество не стесняясь, продолжать начатое; Фандрем быстро овладел собою — он был не из тех, кого легко смутить. — Не знаю, сударь, — начал он, — что могло вас побудить посетить мой дом и мою контору; но как это уже случилось, то нечего делать. Я могу во всякое время повторить мои слова. — Я вполне понял вас, господин Фандрем, — возразил молодой человек с гордой улыбкой, — и вижу, что мое слово не может быть для вас поручительством, так как вам недостаточно и слова барона Стуре, моего уважаемого давнишнего товарища. — Я полагаю, Фандрем, — сказал Гельгештад, поднимая свое суровое лицо над столом, — что мы здесь заняты делом, которое неудобно продолжать при постороннем. — Совершенно с вами согласен, — отвечал Фандрем. — Я полагаю, — сказал самонадеянно офицер, подражая манере норвежца, — что вам не следует вмешиваться в дела, касающиеся меня. Я не треска, не несчастный лапландец, и у меня нет в кармане королевского указа, и потому я, конечно, имею право уклониться от ближайшего знакомства с вами. Что же касается вас, господин Фандрем, — с достоинством продолжал он, — то я сейчас же избавлю вас от своего присутствия, как только скажу несколько слов этому господину. И он указал при этом на Стуре. — Стуре, — обратился он к своему товарищу и положил руку ему на плечо, — если ты занят, я не буду мешать тебе, выслушай только вот что: генерал Мюнтер с курьером вызывает меня назад в Трондгейм. Завтра я уже должен выехать из Бергена; навряд ли мы с тобой сможем сегодня еще раз увидеться, и потому, прощай, дружище, если ты не предпочтешь последовать за мной. — Ты знаешь, Гейберг, что этого не может быть, — твердо отвечал Стуре. — Я так и думал, — печально проговорил Гейберг, — я знаю твою железную волю. Ну, так Бог да хранит тебя всегда и повсюду; да избавит Он тебя от всех норвежских плутов # да соберет всех рыб морских в твои сети! Господин Фандрем, я теперь покидаю ваш дом и желаю ему всякого благоденствия. Сохраните обо мне добрую память. Он пожал руку своему другу и пустился в обратный путь, немилосердно разбрасывая ногами все, что ему мешало на ходу. — Пускай его бежит! — презрительно сказал ему вслед Гельгештад, но мрачно наморщенный лоб ясно показывал, как трудно ему подавить свой гнев. — Я бы желал, чтобы этот офицерик не попадался больше на моем пути, иначе может окончиться хуже, чем сегодня. Потом он выпрямился во весь свой рост и опустил тяжелый кулак на обязательство. — Господин Стуре, — сказал он, — вот бумага, и вот я стою здесь. Объясните же теперь окончательно, желаете ли вы принять мое поручительство, или вы рассчитываете на чью-либо чужую помощь. Очевидно, тут был только один исход; купец, по-видимому, принял твердое решение. Стуре больше не колебался, противиться было бы бесполезно и даже опасно; таким образом он дал свое согласие, и Гельгештад подписал этот многозначащий документ. Когда это совершилось, оба купца опять рассыпались в уверениях, что все это только одна формальность; никто не сомневается в том, что владелец Бальсфиорда через год полностью уплатит свои счета и тогда будет пользоваться открытым кредитом, безо всякого поручительства; но здравый смысл Стуре ясно говорил ему, как мало можно было полагаться на эти речи. Целый день прошел в выборе и осмотре товаров, которыми предполагалось нагрузить «Прекрасную Ильду». Гельгештад и сам купил кое-что, но при этом не забывал осматривать и пробовать все, предназначенное для Стуре. Все закупленные товары сейчас же переносились работниками и слугами на яхту, где матросы занимались погрузкой; через два дня яхта должна была уже пуститься в обратный путь. В тот же день вечером купцы задали пир владельцам гаардов и капитанам кораблей в зале той же самой старинной башни, где в былые времена танцевал король Христиан II. Но на этот раз танцев не было. Бергенские дамы не присутствовали на пиршестве, но зато кутеж продолжался до рассвета. Фандрем так усердно подчевал своих гостей, что около полуночи Стуре должен был проводить его домой. Сам Стуре рад был уйти от беспорядочной попойки; на него со всех сторон сыпались насмешки за воздержность. Гельгештад вернулся уже только с рассветом, но в его крепких мускулах и жилах было столько несокрушимой жизненной силы, что после часового отдыха он снова занимался делами и окончил их только тогда, когда яхта его была совершенно готова к отплытию. Прощальный тост выпили с Фандремом на палубе яхты; когда лодка его удалилась, путешественники воспользовались еще несколькими часами отдыха. Но только что утро осветило самые высокие вершины, окружавшие Берген, «Прекрасная Ильда», снялась с якоря и при утренней свежести проплыла мимо батареи порта. Все еще было тихо в гавани; на безмолвном городе лежала полутьма; над фиордом подымался легкий туман, тянувшийся около береговых скал как колеблющееся покрывало. Приветливые маленькие долины скрывались еще в ночной мгле. Большое судно описывало дуги, то проходя сквозь узкие проливы, то перерезая большие водные бассейны; оно как бы будило сонное море, и шептавшиеся волны разбивались о его бока, будто вопрошая, зачем тревожат их покой. Гельгештад в непромокаемой теплой одежде моряка стоял у руля и направлял яхту в этом лабиринте скал и утесов. Время от времени он зорко поглядывал в сторону, измеряя пространство, пройденное судном; потом он смотрел опять вперед, где уже виднелась колокольня Гаммерской церкви и открывался Алезунд. Позади быстрого судна, с шумом рассекавшего волны под напором легкого ветра, солнце освещало снеговые вершины у Гардангерфиорда; лучи его покоились на лесах, на громадных массах скал, подошвами упиравшихся в море, а главами своими достигавших облаков. Путь около берегов Норвегии постоянно идет между бесчисленными островами и группами скал, оставшихся после мировых переворотов и образующих множество заливов и проливов. Но кое-где они вдруг исчезают, и воды Атлантического океана и Северного Ледовитого моря беспрепятственно разбиваются о берег материка, и часто корабли должны целыми днями пережидать в каком-нибудь уголку, не решаясь пуститься по бурному морю. На третий день пути, когда показался Штатенланд, Гельгештад тоже не решался обогнуть его ночью. Но ветер стих. Купец, уступая просьбам нетерпеливого пассажира, спешившего в свои новые владения, решился двинуться вперед, но лишь с тем условием, что они проведут всю ночь за стаканом пунша, и в минуту опасности он тотчас же сменит рулевого. Стуре согласился и вечером нашел в каюте чисто накрытый стол с разными кушаньями, а на печке кипящий чайник, около которого хлопотал старый моряк. Гельгештад был, очевидно, в наилучшем расположении духа. Когда приготовили пунш, этот северный нектар, он храбро наливал его из дымящейся чаши и смеялся над серьезным лицом Стуре, утверждая, что он походил на снеговую вершину Кильписа. — Ну-у, — сказал он, — я не знаю, что вас мучает, но должно быть что-нибудь очень тяжелое. Вернитесь же в Бальсфиорд человеком, который уверен в своих барышах. Вы умно придержали рыбу, показали, что у вас верный взгляд; вы везете полную яхту товаров, дом ваш уже, вероятно, готов; вам остается только в нем поселиться. Но я знаю в чем дело, — дразнил он дальше, — вас страшит одиночество в Бальсфиорде, и вам следует позаботиться о хозяйке. Если вам не повезет, поможет колдун Афрайя своим волшебным напитком. Не правда ли? Эти шутки вывели Стуре из его молчаливой задумчивости. — Афрайя! — сказал он, не думая, что говорит, — это, конечно, такой человек, помощь которого мне желательна. — Но он тотчас же спохватился и, желая рассеять недоверие своего слушателя, небрежно продолжал: — Так как оба мы случайно назвали имя Афрайи, ответьте мне на один вопрос: что вы думаете делать с Гулой, когда ваша дочь покинет родительский дом? — Ну-у! — отвечал Гельгештад, — я думаю, она всегда предпочтет мой дом грязной лапландской хижине. — Мне недавно приснился сон, — сказал Стуре, улыбаясь, но пристально смотря на купца, — если Афрайя действительно колдун, то это он его послал. — Не буду отрицать, — отвечал старик, — сны, во всяком случае, странная вещь; они часто являются в человеческой душе как предзнаменования и, конечно, посылаются нам сверхъестественной силой. Расскажите ваш сон, господин Стуре. — Мне снилось, — начал дворянин, — что я живу на Бальсфиорде, хорошо устроился, много тружусь, но имею и много забот… При этих словах его слушатель хитро прищурился, но не прерывал рассказчика. Тот продолжал: — Оказалось, что все окружные маленькие долины были плодородны, и там могло поселиться много колонистов. Но то, что было для меня особенно важно — извлечь пользу из векового леса при Бальс-эльфе — то мне и не удавалось. Оказалось, что трудно было сплавлять бревна из лесной глуши. Поток с глубокими водопадами мешал их сплаву; нигде нельзя было устроить лесопильную мельницу. Я сделал целый ряд бесполезных попыток, стоивших больших денег, но все мои труды были напрасны. — Это совершенно ясно, — воскликнул Гельгештад с ироническим смехом, осушая свой стакан. — Я находился в тяжелом положении, — продолжал Стуре, — мне казалось, что меня схватили невидимые руки, которые, с одной стороны, тянут меня в пропасть, с другой — удерживают, называя все мои начинания нелепостью. Я не мог ни на что решиться, все меня покинули, вокруг меня царствовала глубокая тьма. Вдруг я увидел свет: Афрайя стоял у моей кровати, его маленькие глаза метали искры.