Уилл снова кивнул. — Чем меньше слов, тем лучше. Я говорю про это… Ну ладно, ступай. Почистись, помойся. А матери скажи, чтобы она отварила еще четыре сосиски. Майк сделал так, как сказал ему отец. 6 «Выкинь это из головы, — подумал Майк Хэнлон, глядя на две борозды, ведущие к бетонному парапету. У парапета след обрывался. — Выкинь это из головы, может, это приснилось тебе, почудилось». На краю парапета виднелись пятна засохшей крови. Майк посмотрел на них, затем глянул вниз. Мимо плавно катились потоки черной воды. Грязная желтая пена прибилась к стенам Канала, иногда ее отрывало течением, и, петляя и изгибаясь, она уносилась прочь. На мгновение — всего лишь одно мгновение — два сгустка пены слились воедино, и образовалось лицо — лицо мальчика, взгляд его был устремлен на Майка. Его глаза казались самим воплощением боли и ужаса. У Майка оборвалось дыхание, точно он проглотил колючку. Пена разомкнулась — и лицо пропало, но в тот же момент справа раздался громкий всплеск. Майк метнул взгляд в ту сторону и немного попятился. На мгновение ему почудилось, что в тени у отводной трубы что-то мелькнуло. Мелькнуло и исчезло. Его прошиб холодный пот. Весь дрожа, Майк сунул руку в карман, достал нож, найденный в траве, и бросил его в Канал. Раздался отрывистый всплеск, по воде пошли круги, течение вытянуло их в наконечник стрелы огромных размеров. Еще миг — и на воде ничего не осталось. Остались лишь страх, сдавивший горло, и убежденность, что кто-то, затаившись рядом, наблюдает за ним, прикидывает шансы и выжидает удобного случая, чтобы напасть. Майк повернулся. Он хотел неторопливо дойти до велосипеда: побежать значило бы возвеличить страх и уронить себя. Но в этот момент снова раздался всплеск. На сей раз он прозвучал еще громче. Пропади оно пропадом, это достоинство. Майк бросился наутек, сам того не заметив. Он бежал во весь дух к воротам парка, где оставил велосипед. Сняв его с тормоза одним ударом ноги, он принялся что было сил крутить педали. Поскорей бы добраться до улицы. Внезапно нахлынул запах моря — такой густой, что стало невыносимо. Он шел отовсюду. Вода, стекающая с мокрых веток деревьев, капала нестерпимо звонко. Что-то приближалось. Майк услышал шаги. Кто-то шел вразвалку, волоча ноги. Майк привстал с седла, нажал на педали и, не оглядываясь, пулей вылетел на Мейн-стрит. «Что вдруг на меня нашло? — думал он. — Зачем я побрел к Каналу?.. Что меня так притягивало?» Он попытался переключиться на хозяйственные дела и заботы. Он будет думать только о них и ни о чем больше. И вскоре это ему удалось. Когда на следующее утро он увидел заголовок: «ПРОПАВШИЙ МАЛЬЧИК. НОВАЯ ВОЛНА СТРАХОВ», Майк вспомнил складной нож, который он выбросил в Канал. Нож с нацарапанными инициалами «Э. К.». Вспомнил он и пятна крови на траве. И еще след, обрывавшийся у парапета. Глава 7 ПЛОТИНА НА ПУСТЫРЯХ 1 Если смотреть на Бостон со скоростного шоссе без четверти пять утра, он кажется городом мертвых, как будто на него обрушились беды — чума или проклятие Божье. В воздухе стоит тяжелый запах соли, исходящий от океана. В клубах утреннего тумана укрыто от глаз то, что при ясной погоде могло бы изменить первое столь неблагоприятное впечатление о городе. Эдди Каспбрак едет в северном направлении по шоссе Сторроу. Он сидит за рулем «кадиллака» выпуска 1984 года и размышляет о том, что можно буквально почувствовать, как стар Бостон. Нигде, пожалуй, в Америке не чувствуешь так время, как в Бостоне. По сравнению с Лондоном Бостон — малыш, по сравнению с Римом — младенец, но, во всяком случае по американским стандартам, Бостон стар, очень стар. Он стоял на этих низких холмах и три века тому назад, когда еще не изобрели налоги на почтовые расходы, а Поля Ревера и Пэтрика Генри еще не было на свете. Стародавность города, тишина и туманный запах моря — все это сильно тревожит Эдди. А когда Эдди нервничает, рука его тянется к аспиратору. Эдди сует его в рот, нажимает на клапан и пускает в горло живительную струю. На улицах, по которым он едет, попадаются пешеходы, на тротуарах мелькнули два-три прохожих, и это вроде опровергает первое впечатление, будто он угодил в какой-то фантастический роман Лавкрафта, повествующий о городах, обреченных на погибель, и о чудовищах с совершенно непроизносимыми именами. Здесь, у автобусной остановки, где на табличке написано «Кенмор-сквер. Старый город», стоит кучка людей: официантки, медсестры, клерки с заспанными лицами. «Все правильно, — думает Эдди, ныряя под мост. — Все правильно, лучше автобусом. К черту метро. Метро — это чья-то дурная идея. На вашем месте я бы ни за что на свете не спустился в метро. Там подземелье, туннели». Скверная мысль, однако. Если от нее не избавиться, скоро опять понадобится аспиратор. Хорошо, что движение плотное, не зазеваешься. Эдди проезжает мимо мастерской по изготовлению надгробных памятников. На кирпичной стене — довольно тревожное предупреждение: «СБАВЬТЕ СКОРОСТЬ. МЫ МОЖЕМ ПОДОЖДАТЬ». Вот зеленый указатель с рефлектором. «К ШОССЕ 95, МЕЙН. ВО ВСЕ СЕВЕРНЫЕ ГОРОДА НОВОЙ АНГЛИИ». Эдди смотрит на указатель и чувствует, что тело сводит судорога. Руки моментально впиваются в руль. Хотелось бы верить, что это приступ какой-то болезни, вирусного заболевания, одного из тех, которые матушка называла фантомной (ложной) лихорадкой. Но Эдди знает, что это не так. Ведь по одну сторону прямой, соединяющей день и ночь, остался безмолвный Бостон, а по другую сторону ему, Эдди, уготовано то, что указано на дорожном знаке. Да, конечно, он болен, в этом нет сомнения, но это не вирус и не ложная лихорадка. Его отравило одно воспоминание. «Я боюсь, — думает Эдди. — Вот где собака зарыта, и так всякий раз. Следствие страха. Так во всем. Но в конечном счете мы как-то выкручивались. Мы даже оборачивали этот страх в свою пользу. Но как?» Эдди уже не помнит. Интересно, другие ребята тоже забыли? Что делать в таком случае? Хорошо, если они не забыли. Слева гудя проходил грузовик. Эдди все еще едет с зажженными фарами и сейчас, когда его обгоняет грузовик, он сигналит. Он делает это не задумываясь. Это движение стало уже автоматическим: не хочешь угробиться — води машину осторожно. Невидимый водитель грузовика дважды просигналил мигалками, как бы благодаря Эдди за учтивость. «Эх, если бы все было так просто и ясно», — думает Эдди. Следуя указателю, он выезжает на шоссе 95. Поток машин, идущих на север, довольно редок, хотя Эдди замечает, что обратный поток, в центр Бостона, нарастает, ряды начинают заполняться, и это в такой ранний час. Эдди плавно ведет «кадиллак», предугадывая дорожные указатели и заранее занимая нужный ряд. Уже много лет чутье не изменяло Эдди, а прежде он всякий раз встревал не туда и в результате не мог выбраться из пробки. Теперь же он выбирает ряд автоматически; так, например, он просигналил водителю. Много лет назад он точно так же автоматически безошибочно находил дорогу среди хитросплетения тропинок на Пустырях. Тот факт, что он никогда еще не выезжал за пределы делового центра Бостона, нисколько его не смущает. Эдди вдруг вспоминает подробности того лета и слова Билла: «У т-тебя в г-голове, видно, ко-компас, Э-эдди». Как ему было тогда приятно это услышать! Да и теперь, когда его «кадиллак» выпуска 1984 года выезжает на магистраль, приятно вспомнить. Он снова переходит на скорость тридцать миль в час, гарантирующую безопасность со стороны автоинспекции, и ловит по радио приятную музыку. Кажется, он не задумываясь отдал бы тогда жизнь за Билла. Если бы Билл попросил его это сделать, Эдди, нимало не колеблясь, ответил бы: «Конечно, Билл. А когда? Ты еще не решил?» Эдди смеется, вернее сказать, фыркает, и от этого звука вдруг начинает хохотать. Последние дни он редко смеялся от души. Он никак не предполагал, что во время этой зловещей поездки ему придется «уматываться», как любил говаривать Ричи. «Ну что сегодня было у тебя прикольного, уматного?» — бывало, спрашивал он. «Но если Бог, — думает Эдди, — так немилосердно проклинает верующих за их страсти, может быть, Он догадался дать им возможность от души посмеяться хотя бы пару раз в жизни». — Что в последнее время у тебя было уматного, Эдз? — произносит он вслух и снова смеется. Боже, как ненавидел он Ричи, когда тот называл его Эдз. Ненавидел, и в то же время это отчасти ему нравилось, точно так же Бену Хэнскому нравилось, когда Ричи его называл Хейстек, что значит «стог» по-английски. Этакая подпольная кличка. Секретная личность. Чем не возможность утвердить себя, освободиться от страхов, запретов и семейных условностей. Да, Ричи действительно знал, как важно для таких запуганных аутсайдеров, как они, иногда почувствовать себя людьми, забыть, кто они есть на самом деле. Эдди смотрит на аккуратную стопку монет на щитке «кадиллака». Укладывал монеты он тоже автоматически. Когда подъезжаешь к посту, где взимается дорожная пошлина, не хочется рыться в карманах в поисках серебряных монет, порой даже досадно становится, когда опускаешь в автомат не те монеты. В стопке три серебряных доллара нового образца. «Эти монеты бывают теперь только у нью-йоркских шоферов и таксистов; точно так же нигде не увидишь столько двухдолларовых банкнот, как в кассе на бегах». Эдди всегда держит монеты наготове: их принимает сборщик пошлины — автомат на мостах Джордж Вашингтон и Триборо. Снова всплывает воспоминание — на сей раз серебряные доллары. Не эта подделка, «медные сэндвичи», как их называют, а самые что ни на есть настоящие серебряные доллары с изображением статуи Свободы в легком одеянии. Серебряные доллары Бена Хэнскома. Не то Билл, не то Беверли — Эдди уж не помнит, кто именно, — спасли себе жизнь благодаря им, откупились. Эдди уже забыл, да и вообще в чем он теперь может быть уверен? А может, просто не хочется вспоминать. «Там было темно, — неожиданно ловит себя он на мысли. — Это я помню. Там внутри было темно». Бостон уже далеко позади, туман понемногу тает. Впереди МЕЙН, НЬЮ-ХЭМПТОН И ВСЕ СЕВЕРНЫЕ ГОРОДА НОВОЙ АНГЛИИ. Впереди Дерри и нечто, что двадцать семь лет было погружено в небытие, а вот поди-ка, ожило, восстало. Нечто многоликое. Но что это на самом деле? Разве под конец они не увидели Его, как Оно есть, когда все маски были сброшены? Вот ведь и это вспомнил… но этого недостаточно. Эдди помнит, что очень любил Билла Денбро — прекрасно помнит. Билл никогда не смеялся над тем, что у него астма. Билл никогда не называл его маменькиным сынком, девчонкой, пидаром. Эдди любил Билла, как любил бы старшего брата… или отца. Билл знал, что и как делать. Знал интересные места. Для него как будто не существовало преград. Когда, бывало, бежишь с Биллом, то тебе хорошо, весело, ты смеешься и совсем не задыхаешься, как обычно. А это так здорово — не задыхаться. Когда ты рядом с Биллом, хватит «приколов» на целый день. «А я тебе говорю, парень, на целый день», — изображает Эдди один из голосов Ричи Тоузнера. Именно Билл придумал соорудить на Пустырях плотину, из-за нее они и собрались вместе. Бен Хэнском показал им, как надо строить плотину. Она удалась на славу, правда, из-за нее у них были кое-какие неприятности с мистером Неллом, патрульным полицейским. Но сама идея построить плотину принадлежала Биллу. И хотя все они, кроме Ричи, видели в те годы много странного и страшного в Дерри, Билл был первый, кто набрался мужества высказать это вслух. Ах, эта плотина… Чертова плотина. Эдди вспомнил слова Виктора Криса: «Ну пока, мальки. В детские игры играете. Плотинку выстроили. Вам без нее будет лучше». Через день Бен Хэнском, улыбаясь до ушей, сказал: «Мы могли бы…» «Мы могли бы затопить…» «Мы могли бы затопить все…» 2 — …все Пустыри. Билл и Эдди в сомнении посмотрели на Бена, затем на его ношу — кувалду, совковую лопату и несколько досок, стибренных с заднего двора мистера Маккиббона. Но поскольку мистер Маккиббон сам, вероятно, их где-то стибрил, в такой экспроприации не было ничего плохого. — Не знаю, — сказал Эдди и посмотрел на Билла. — Вчера мы пытались, но у нас ничего не получилось. Течение уносит доски. — Теперь получится, — заверил Бен и тоже посмотрел на Билла, ожидая его решения.