Она очень редко покупала что-то для себя. Обычно ей всё заказывала мама — с китайского сайта. Розовое, фиолетовое, иногда лазурно-голубое или мятное. Блескучее, шаблонно-девчачье. Хотя сама мама ходила обычно в темном спортивном костюме — работа на улице, да еще собаки со своими лапами и слюнями. Цвета терпела, понимая, что мама, наряжая ее, исполняет собственные мечты и покупает то, что хотела бы носить сама. Она удивилась, когда мама дала ей деньги на шопинг, но даже не посоветовала, что купить. И чуть расстроилась. Порвалась еще одна ниточка их связи. Теперь маме безразлична была и ее одежда. В магазине Цвета по привычке потянулась к розовому, но вдруг отдернула руку, как от огня, и огляделась. Ведь теперь она могла выбрать одежду любого цвета! В итоге она взяла коричневое платье из мягкой искусственной замши. Как раз на осень. В нем она себе нравилась. А еще купила блеск с лесными ягодами. Мама ей выдавала обычно с клубникой или вишней. Цвета была готова лететь навстречу переменам. Теперь и у нее будут длинные переписки по ночам, прогулки за ручку. И объятия. И поцелуи. Но Антон ничего не сказал про обновку, даже не глянул как следует, только поздоровался равнодушно. Цвета снова загрустила, но не стала винить парня. Ему, конечно, было не до нее. И ни до кого. Он переживал за потерянный год, ведь теперь был «младше» своих друзей, старался наверстать учебу и явно был не в восторге от внимания новой одноклассницы, да еще троечницы. Через неделю Антон пересел к Диме. Так Цвета растворилась и для него. Но она не хотела сдаваться, не хотела исчезать. Поэтому решила сосредоточиться на учебе и подтянуть оценки, чтобы давать Антону списывать, помогая ему с уроками, как тот и надеялся изначально. Хотя в последнее время с ее здоровьем тоже стало что-то твориться. Ей все время хотелось спать или просто лежать, завернувшись в одеяло, не было сил даже смотреть на экран телефона. Но спать Цвета боялась. Ведь тогда приходил этот жуткий сонный паралич. Тело становилось чужим, а она билась внутри застывшей оболочки, пытаясь найти невидимые нити, чтобы потянуть за них и привести в движение руки и ноги, вернуть управление над этой хитрой конструкцией из мышц и костей. Ведь ее тело было создано для движения, так почему оно отказывалось подчиняться? Наверно, на нее накатила депрессия. Или что-то типа того. Но нет, скорее всего, это просто одиночество, которое уже невозможно было выносить. Ей требовались перемены. И Цвета возвращалась мыслями к бабушке-знахарке… Глафира секунду глядела на внучку, а потом резко наклонилась вперед и прихлопнула ладонью чашку. Пальцы с черными земляными ободками вокруг ногтей по-птичьи обхватили тонкий фарфор, и Цвета вздрогнула, решив, что чашка сейчас сомнется сотней трещинок, как пустая яичная скорлупа. Стебель чайной ложечки торчал между сухих коричневых пальцев, точно копье, пронзившее жертву. Бабушка вдруг повернулась к холодильнику: — А ты помалкивай! Зачем она обращалась к нему? Там кто-то был? Бред. Глафира вновь посмотрела на внучку — сурово, колюче — и прошипела сквозь зубы, словно выходил воздух из проколотой шины: — Тебя должны полюбить добровольно! Иначе не будет счастья! Цвета пружиной взвилась из-за стола, а бабушка тут же выпрямилась, лишь звякнула тревожно ложечка в многострадальной чашке. — А я счастья и не прошу! Хочу только, чтобы со мной кто-то был! Я устала! Мне одиноко! — выпалила Цвета и сама испугалась своего громкого голоса. Мама сейчас бы не узнала ее. Окружающие всегда говорили, что ее девочка слишком замкнутая, слишком тихая. Глафира покачала головой и опустилась на табуретку, по-прежнему не убирая ладонь с чашки. — Мама твоя тоже так говорила… Все, с нее хватит! Цвета резко вышибла из-под бабушкиной руки чашку с чаем. Малиново-красная вода зловеще растеклась по белой клеенке. — Да мама своих собак любит больше меня! Как будто я у тебя многого прошу! Чужому ребенку ты помогла, я знаю! А мне — не желаешь! Откупаешься деньгами! Слезы стыда, обиды и злости обожгли Цвете глаза. Она кинулась к двери, вернее, сделала пару шагов в тесном коридоре, сунула ноги в ботинки и вылетела из квартиры, даже не завязав шнурки. Уже на улице она все-таки привела себя в порядок, дрожащими пальцами еле справившись со шнурками, а когда выпрямилась, снова увидела кудрявую незнакомку. Та все сидела на скамейке у второго подъезда и теперь с любопытством глядела на нее. Цвета, еще рассерженная на бабушку, не стала отводить взгляд и с вызовом посмотрела на девчонку, которая уже не напоминала лучик света. На вид незнакомка казалась ее ровесницей. Часть волос была закручена на макушке пучками-рожками, а распущенные пряди отливали неприятным зеленоватым оттенком — видно, дешевый шампунь оказался слишком ядреным. Да еще из локонов тут и там торчали сухие стебельки и листья. Выглядело весьма необычно. Одета незнакомка была в поношенную синюю толстовку не по размеру и черные линялые джинсы. Даже кроссовки ее теперь не казались такими уж белоснежными. В другое время Цветана просто бы прошла мимо, но сейчас, взвинченная неприятным разговором с бабушкой, сердито бросила незнакомке: — Чего? Девчонка удивленно вскинула зеленоватые брови. — Это ты мне? — уточнила она. — А ты еще кого-то видишь? — пробурчала Цвета. — А ты, значит, видишь меня? — с интересом уточнила девчонка. — Больная, — пробормотала себе под нос Цвета и пошла к остановке. — Постой! — незнакомка сорвалась со скамейки и подскочила поближе. — У меня к тебе встречный вопрос. Откуда оно у тебя? — Что? — не поняла Цвета, замедляя шаг. — Тело. — Больная, — повторила Цвета, но вопрос незнакомки холодным камушком упал внутрь. Почему она это спросила? И почему Цвете этот вопрос на самом деле не показался бредовым? Пальцы снова задрожали, и Цветана досадливо сунула руки в карманы ветровки. — Тебе помочь? — спросила незнакомка, продолжая семенить рядом. — У тебя внутри омут. Уже глубокий. — Какой такой омут? Цвета сама не знала, зачем это спросила. Нужно было быстрее идти к остановке, где людей побольше, — уж слишком подозрительно вела себя настырная девчонка. Мама учила, что с такими людьми надо говорить тихим спокойным голосом. И линять побыстрее. — Омут… Как бы тебе объяснить, — задумалась незнакомка. — Он из тоски, отчаяния, горечи… Цвета снова сбавила шаг, будто придавленная словами рогатой девчонки. — Безысходности, обреченности, уныния, обиды, боли… — чеканила незнакомка. — Хватит, — глухо сказала Цвета. И почему-то остановилась, словно желая, чтобы странная собеседница дала ей лекарство, ведь она угадала все ее чувства. Она увидела в ней омут. — Так что тебя гложет? — спросила рогатая. Цвета заглянула девчонке в глаза. Они были ярко-зеленые, словно ряска. Цвета вновь разозлилась. Чем ей поможет эта встречная с улицы? — Ты психолог, что ли? — фыркнула она. — Или сектантка? Конечно, внутри меня омут! Ты не знаешь, что со мной происходит! Отца я не видела, мама вся по уши в работе, бабушка — это тупо конверт с деньгами! — Она говорила все громче, не заботясь о случайных прохожих, да никого и не было на этой тихой улочке. — Ты ничего не знаешь! Не знаешь, как мне тяжело! — А что ты для себя делаешь? — спросила незнакомка с любопытством врача-исследователя, собирающего анамнез. — Чем ты засыпаешь омут? Цвета оторопела, потом вздохнула: даже крик ее не замечают. Но она задумалась над словами рогатой. «Чем засыпаю?» В голове мелькнул образ Антона. Ее несбывшиеся фантазии. И обида на бабушку показалась Цвете черной водой этого самого омута. — Я пришла к бабушке, — прошептала она. — Но та тебе отказала, — кивнула незнакомка и вдруг добавила весело: — Тогда я тебе помогу! Цвета нахмурилась. Эта чудная шла за ней, выспрашивала ее, а теперь предлагает помощь? Наверняка ей что-то нужно. И Цвета машинально глянула на руки рогатой в поисках визитки какого-нибудь центра. А потом, словно внутри разжалась пружина, она отбросила подозрения и сказала, точно бросая вызов: — Ну помоги! Терять ей было уже нечего. — Есть что-то острое? — деловито спросила девчонка. — Ножичек? Иголка? — А зачем? — не поняла Цвета. — Тебе же приворот нужен? Цветана остолбенела: откуда незнакомка это знает? Подслушивала под окнами? Неужели Цвета так громко кричала? Она медленно кивнула. — Да, нужен. Но приворот на крови? Ей попадались только жуткие варианты на менструальной. Цвета тогда сразу закрыла вкладку с текстом. Нет, так привязывать к себе Антона она не хотела. — У меня его фотография есть, — сказала Цвета. — Скачала из интернета и распечатала. Еще есть его карандаш, я попросила специально перед последним уроком и убежала с ним, чтобы не забрал обратно. А вот волосы, ногти и всякое такое раздобыть не смогла. — А что-то острое? — упрямо повторила незнакомка. — Нужна кровь. Твоя. Понимаешь, надо живое. На фото и забытые карандаши нашептать может разве что шарлатанка.