Конечно, и в раннем деле (Гавриловой), о котором рассказал автор, иже виден Костоев, который идет напролом, наперекор следственным штампам и воле начальства (и это чистая правда, что Гаврилова, из камеры смертников вышедшая на свободу, потом, встретила Иссу на улице, падала на колени и обнимала его ноги с криками: «Люди! Вот человек, который спас мне жизнь!» Исса говорит, что это стало его ужасом, когда он, завидев издали Гаврилову ждал — вот сейчас впять подбежит и станет обнимать его ноги). Но были дела несравненно более сложные, значительные и глубокие. И уж несравненно более увлекательные. Не могу понять как автор мог пройти мимо дела Владимира Стороженко — в книге этому делу уделено не более пяти страниц, между тем оно было не только одним из самых интересных с детективной точки зрения — за ним поднимались крупные проблемы. И собственно следственные, и важнейшие общеправовые. И общественные. На этом деле, поразительном, как его ни трактуй, пожалуй, легче всего было бы сказать, что это такое — феномен Иссы Костоева. Пропуск, который необходимо заполнить. Да, тогда, в восьмидесятых годах, на Смоленск и его окрестности обрушилась страшная беда: стали пропадать женщины, а потом их находили в оврагах, лощинах, на свалках, там лежали они, замученные, поруганные, задушенные, иной раз полгода лежали, иной раз год. Кто-то нападал на них по ночам в глухих местах, на темных дорогах. Одна женщина сошла с автобуса на шоссе, до дому ей было не более полукилометра, но эти полкилометра она не прошла. Другая погибла и вовсе неподалеку от своего дома. Не только родные убитых, все в Смоленске были близки к безумию, когда пытались представить себе: ночь, пустынная дорога, одинокая женщина — кто-то крадется за ней, нападает сзади (или их несколько, и они открыто преграждают ей путь?) — что в ту минуту в ее беспомощной душе? Все, что происходило с ней дальше, людское воображение представить себе не могло (полную картину происшедшего эмали только судмедэксперты). Такие преступления могли повторяться снова и снова, в Смоленске большой завод, на котором работают по большей части женщины, многие из них живут в предместье или в области — что им делать, когда они в ночной смене? Не у каждой есть, кому встретить. Этот кто-то, охотившийся по ночам за женщинами, стал кошмаром Смоленска. Потом все как будто прекращалось, стихало, люди начинали понемногу успокаиваться, и вдруг с пороховой быстротой уже летела весть о новой страшной находке. Местные милиция и прокуратура, хоть и выбивались из сил, ничего добиться не могли. В конце концов дело было поручено Прокуратуре СССР, в Смоленске работала созданная ею следственная группа. А преступления продолжались. Вот тогда-то руководство следственной бригадой было поручено старшему следователю по особо важным делам при прокуратуре РСФСР Иссе Костоеву (иначе говоря, следователю республиканской прокуратуры предстояло руководить следственной группой прокуратуры союзной). Когда начальство Прокуратуры СССР поручало Костоеву руководство следствием, ему было сказано: — Главное тут уже сделано, преступник найден. Остается только сто «раскрутить». Найден? Приехав в Смоленск, Костоев принялся читать дело этого «найденного». Молодой человек, прокурор отдела общего надзора областной прокуратуры Николай Гончаров, вел свою машину по шоссе вслед за автобусом, а в автобусе ехал некий пенсионер, и пришло в его бедовую голову, что молодой человек этот едет не просто так, а преследует одну из юных пассажирок (пенсионер видел, как они разговаривали в очереди к телефонному автомату). В это время Смоленск переживал одно из очередных убийств, и пенсионеру подумалось, что автобус преследует именно тот самый убийца. Он записал номер машины и сообщил властям. И Гончарова арестовали. Костоев читал и дивился — ничего! То есть вообще ничего, что могло служить доказательством вины и оправдать арест! Он заявил, что продлевать срок содержания под стражей не станет и что прокурора надо освобождать. По этому поводу в следственной группе возник конфликт — отметим его, с ним в наш рассказ вторгается его основная тема. Один из следователей (запомним и его) яростно настаивал на вине Гончарова и категорически протестовал против его освобождения. Столкновение стало настолько острым, что Костоев (а он горяч!) в сердцах сказал этому следователю: — Вы хотите создать громкий липовый процесс — сенсация, мол, убийцей и садистом оказался не кто иной, как прокурор! Не будет процесса, я вам этого не позволю. А поскольку у него не было времени на распри (а его противника поддержала Прокуратура СССР), он выделил дело Гончарова в особое производство, и таким образом упомянутый и не названный мною следователь был выведен из костоевской группы и вошел в другую, которая расследование по делу Гончарова продолжала. И вот наша главная тема уже началась, уже пошла. Речь идет о важнейшем звене системы правосудия — следственном аппарате, о его характере, его задачах, его практике — а в частности и о том, каким он представляется общественному мнению. Для нашего общества, пережившего времена террора, когда кабинет следователя был превращен в камеру пыток, эта проблема отнюдь не является академической или второстепенной. Обществу важно знать, каков он, нынешний следователь. — Все они одним миром мазаны, — сказала мне некая дама, легко сказала, как нечто само собой разумеющееся, всем давно известное, и глаза ее, сроду не видавшие ни одного живого следователя, глядели ясно. И в ответ на мой изумленный взгляд она прибавила с укоризной: — Вы-то уж это знаете лучше, чем кто-либо другой. «За что боролись, на то и напоролись», — подумала я похолодев. Десятилетиями мы, авторы судебных очерков, яростно бросались на сотрудников правоохранительных органов, и следователей в том числе обвиняя их в нарушении закона. Да и как могли мы иначе, если нарушений этих было множество, и среди них тяжкие, ломающие судьбы. Любому ясно, что юрист, сознательно ставший на путь беззакония, — одна из самых страшных разновидностей оборотня, это и доказывать не нужно. А поскольку сталинско-брежневское время оставило по себе не только идеологию, но и кадры, нам приходилось выступать много и резко. Правда, каждый раз, говоря о беззакониях того или иного следователя, я клялась и божилась, что мои обвинения не могут бросить тень на тех, кто профессионально и самоотверженно работает, тем более что безмерно трудна работа следователя и вот уж действительно требует человека целиком (с утра до вечера и без выходных). Мои общего вида заклинания не задевали привычных ушей читателя, зато страдания тех, кто годы невинно просидел в тюрьме (и их матерей, их сыновей!), находили в его сердце живой отклик и запоминались. И вот теперь эта молодая дама — как нечто само собой разумеющееся: «Все они одним миром…» Все! Все до единого! Этот наш социологизм в отношениях к людям, дубовый, мореный социологизм, который не желает ничего знать о данном живом человеке, но исходит только из его принадлежности к той или иной социальной группе («Все экономисты!», «Все кавказцы!», «Все сантехники!»), как он, честно говоря, надоел, как постыден, вреден — и как скудоумен. Если бы еще она была исключением, эта дама, но она не одинока, подобные высказывания приходилось мне слышать в беседах, на встречах, читать в редакционной почте. Но вот что страшно: отнюдь не все те, кто так высказывается о работниках следствия, выражают тем самым им свое неодобрение, напротив, многие убеждены: неважно, каков он и какими методами действует, только бы боролся с преступностью, — говорят они так, не подозревая (хотя ввиду российского исторического опыта, особенно недавнего, — могли бы сообразить) всей бездонной опасности того, что говорят. (Одно время бытовала и такая концепция: прокуратура, следственный аппарат, это-де тоже хорошая мафия, так пусть же одна мафия, формальная, сожрет другую, неформальную, — сегодня мы видим, что происходит, когда мафия идет на мафию, когда они перемешиваются и уже не разберешь, кто кого и за что застрелил.) Между тем, хотели мы того или нет, авторы судебных очерков выступали с резкой критикой (и она нашла горячий отклик в обществе), направленную против худших представителей следственного аппарата, против всего этого аппарата. Тень брошена. И нередко людям, работающим на износ, раскрывающим сложнейшие преступления, приходится расплачиваться за портачей, насильников и фальсификаторов — а порой и за безответственные нападки прессы. Тень брошена, а с тем заострена одна из самых существенных проблем нашего права. Наш рассказ об Иссе Костоеве позволит нам во многом беспристрастно разобраться. Итак — смоленское дело. Анализ материалов давно уже позволил предположить с большой долей уверенности, что убийства совершает один и тот же человек; судмедэксперты сказали: у него четвертая группа крови. По-видимому, в его распоряжении автотранспорт — преступления всегда совершались неподалеку от шоссе. Началась огромная оперативная и следственно-поисковая работа — в распоряжении костоевской бригады и силы были огромные: вся местная прокуратура, вся милиция общественные инспекторы, дружинники. Был составлен фотоальбом вещей (вернее, их аналогов), которые убийца снял со своих жертв, часы, сапоги, а также золотые серьги кольцами и другие ювелирные изделия. У каждого следователя, каждого оперативника, каждого участкового был в кармане такой микроальбом. Проверка шла глобальная — спецприемники, общежития, рынки, рестораны, кафе, столовые, железнодорожный вокзал, автовокзалы. Сотрудники обходили медицинские учреждения, выясняли, не обращались ли сюда женщины со следами травм (найти бы хоть одну живую!). Костоев распорядился поднять все прекращенные дела, связанные с нападениями на женщин, все отказные, все приостановленные и посылал их в райотделы с предписанием проверить заново (нет ли там похожих). В связи с этим, скажем попутно, возникло некое напряжение в его отношениях с некоторыми работниками местных правоохранительных органов, которое, как мы скоро увидим, сильно обострится в связи с одним весьма любопытным и трагическим обстоятельством. Особое внимание было, разумеется, направлено на автохозяйства, автобазы, на владельцев частных машин. Проведена была проверка всех без исключения водителей на группу крови (есть предписание Минздрава, чтобы в паспорте водителя на случай, если потребуется медицинская помощь, была указана группа крови, этим постановлением и воспользовались для общей проверки); все водители, у которых оказалась четвертая группа, были под особым контролем. А следователь второй следственной бригады, имя которого мы не назвали, по-прежнему занимался делом прокурора, и прокурор этот по-прежнему сидел в тюрьме. И вдруг Костоев узнал: совершено нападение на женщину; сообщила ее подруга, сама она говорить об этом не хочет. Неужели наконец-то — живая? Жертва нападения, назовем ее К., была в ужасном состоянии, глаза налиты кровью, на шее черные пятна, а говорить не только не хочет, но, кажется, и не может. С ней работала следователь 3. Атаманова, на чей такт и опыт Костоев полагался. Вся надежда была на нее. В конце концов К. ей рассказала, как все это произошло, как она просила преступника оставить ее в живых, а он ответил, что ему в том нет никакого расчета. Помнила она его неотчетливо (он ее почти было задушил и, думая, что она мертва, отволок в темное место и бросил). Но рассказала она все же немало: высок, на руках и груди татуировка. По ее смутному рассказу был составлен фоторобот, разосланный по всем милицейским отделам и отделениям. В одном из райотделов вместе с сотрудниками рассматривал его некий общественный инспектор ГАИ. Он тоже принимал участие во всех поисках, однажды даже стал свидетелем нападения на женщину, была ночь, преступник скрылся, но он успел его разглядеть и мог описать. Теперь он смотрел на фоторобот и усмехался, но ничего не сказал. Кстати, собственную жену он с ночной смены тоже ходил встречать. Между тем сотрудники показывали потерпевшей К. альбомы особо опасных преступников, и вот наступил день, когда по поводу одной из фотографий она сказала нерешительно: вроде похож. Кто такой? Некий Стороженко, водитель грузовика, дважды судимый (впрочем, еще «по малолетке»). Группа крови? Не проверялся. Как так не проверялся? Выяснили: когда на его автобазе шла проверка, он уволился и поступил на автобазу, где проверка уже прошла. Это было интересно. Костоев послал одного из следователей проверить по путевым листам, что делал Стороженко в дни преступлений, проезжал ли вблизи тех мест, где они совершены. К примеру, невдалеке от шоссе на Рославль была убита И. — ездил ли в это время Стороженко по шоссе на Рославль? Да, ответил сотрудник, ездил в поселок Гнездово на завод за керамзитом. Новый фоторобот был изготовлен на основе фотографии Стороженко и опять разослан по всем отделам и отделениям милиции. Когда в райотделе милиции (может быть, даже из-за плеча начальника?) смотрел на новый фоторобот тот самый общественный инспектор ГАИ, высокий, красивый и, кстати, с татуировкой на руках, он уже не усмехался. Теперь каждое преступление примеряли на Стороженко. Был случай убийства в самом Смоленске, но произошло это в воскресенье, когда автобазы закрыты, закрыта была и та автобаза, где работал Стороженко, но ему-то как раз выписали путевой лист, он возил снег из города. Снова совпадает? Костоев помнил: в последнем убийстве родные погибшей, возвращаясь домой примерно в час убийства, заметили на шоссе грузовик «ГАЗ‑93», стоявший на обочине с поднятым капотом. Проверили все машины «ГАЗ‑93», которые в тот день и час проезжали по шоссе, таких машин оказалось 76, в их числе была и машина Стороженко. Опять совпадает! Костоев ничего не знал об общественном инспекторе ГАИ (который вместе с группой милиционеров рассматривал новый фотороб и который вполне оценил, насколько фоторобот уже точнее воспроизводит его собственное лицо), но понимал, что надо спешить. Конечно, проще всего было бы предъявить Владимира Стороженко на опознание потерпевшей К., так Костоеву кругом и советовали настоятельно: она его опознает — и все станет ясно! А если не опознает? — думал Костоев. Ведь она в темноте его не разглядела, а потом долгие часы в полном беспамятстве лежала в кустах. Было у Костоева и еще одно соображение: предположим, Стороженко признается в этом эпизоде, но ото всех остальных отопрется, замолчит, что останется тогда делать следователю? Ведь нужно изобличить его в каждом убийстве, каждое доказать, — только тогда, кстати, можно быть спокойным, что по улицам Смоленска не ходит еще один убийца. Нет, пусть лучше преступник не знает, что К. осталась жива. А следователь, которого мы не назвали, все допрашивал и допрашивал прокурора Гончарова, требовал признания, а негодяй этот все никак не признавался. Можно уже было Стороженко задерживать. И представьте, как раз в это время к Костоеву прибежали работники местной милиции уговаривать: Стороженко? Да вы что, он у нас проверен-перепроверен, он у нас общественный инспектор ГАИ и вне подозрений, а если он и сидел, так по малолетке, с кем не бывает? — Вы хоть с Кировской областью, с колонией, где он сидел, связывались? — спросил Костоев. Сам он уже давно знал характеристику, которую дает колония: дерзок, опасен, предельно жесток. Рано утром 21 июля 1981 года Стороженко задержали, когда он шел на работу (одновременно на допрос вызвали его жену и брата). Он пришел спокойный, веселый, улыбался, а когда услышал, по какому поводу его вызвали, рассмеялся не без иронии. Я могу себе представить эту сцену. Костоева знаю, а преступника видела на фотографии. Когда я эту фотографию разглядывала в Прокуратуре РСФСР, один из сотрудников спросил посмеиваясь: «Ну, как насчет Ломброзо?» Да, знаменитому психиатру и криминалисту с его теорией преступного типа, обладающего преступным обликом, тут делать было бы нечего. И все-таки данный случай являл собой нечто невероятное. В книге Р. Лурье сказано, что Стороженко — истинно славянский тип, на самом деле — интернациональный красавец, хоть в кино, французском или итальянском, его снимай. По виду — интеллигентный рабочий, а может быть и младшим сотрудником какого-нибудь института. Впрочем, подобные определения ничего не определяют. Главное — нет никакого сигнала опасности от этого лица, напротив, глаза из-под ровных темных бровей глядят задумчиво и как бы с неким в глубине их вопросом; рот хорошо, мужественно очерчен, с некоторой тенью горечи, может быть (любая девочка со спокойной душой сядет к такому в кабину — старший брат!). Подобное лицо — идеальный заслон, если надо скрыть такую вот душу, до краев полную жажды крова и грязи. И страх меня взял. Может быть, в наше неестественное время, когда с неба идут ядовитые дожди, а земля рождает ядовитые плоды, может быть, нынче и разорвалась она, связь между лицом человека и его духовным миром, и глаза уже больше не зеркало души, а нечто вроде печных заслонок, но очень маленьких и цветных, назначение которых — надежно скрыть все, что там, в душе, девается? И вот человек с таким лицом и такими глазами сидел теперь перед Костоевым. В других кабинетах допрашивали его жену и брата: дома у него шел обыск. Костоев задавал вопросы самые простые и, если посмотреть со стороны, вовсе безопасные. — кстати, в том-то и дело, что следственные ловушки, которые расставляет мастер, опасны для одного-единственного человека на свете — самого преступника, для всех же остальных безопасны; проследите борьбу Порфирия Петровича с Раскольниковым, вслушайтесь в вопросы, которые задает следователь — каждый из них являет собой ловушку. Тот же вопрос о малярах, что работали в верхней квартире, — невиновного он ни в малейшей степени не взволновал бы, а Раскольников мечется, стараясь сообразить, мог ли он видеть маляров, когда приходил к старухе? Следователь не имеет права на ложь. Дурацкое вранье следователей-непрофессионалов (к примеру, на месте преступления, мол, нашли твои отпечатки пальцев, или соседи видели, как ты входил и выходил) — это ловушка не для подследственного, а для самого правосудия: человек может «признаться» от страха, от отчаяния, а может и просто тут же на месте умереть от инфаркта. — Приходилось ли вам, — спросил Костоев между прочим, — ездить в поселок Гнездово? — Ездил, — ответил Стороженко. — Не помню когда, но ездил через Красный Бор. Ни слова больше, а какое напряжение тотчас же возникло! Стороженко уже не улыбался, это следователь усмехнулся про себя: противник, почуяв опасность (Раславльское шоссе!), сообщил, что ехал в поселок другой дорогой, хотя его об этом не спрашивали. Понимает, конечно, что зря поспешил с Красным Бором. И разом заметался. Но все еще никак не может сообразить, где «засветился» и в чем, но ощущение, что следователь уже знает многое, может быть, главное, — конечно, растет. Это-то Костоеву и нужно. — Вот вы не прошли проверку на группу крови, — заметил он. — А хотите, я вам скажу, какая у вас группа? — Скажите. — Четвертая. И вызвал к себе в кабинет лаборантку. Конечно, был тут некий риск, но следователь действительно был уже уверен. Группа оказалась четвертой. Звонит телефон, следователь Атаманова сообщает: жена Стороженко спокойно, явно ничего не подозревая, говорит, что муж год назад подарил ей золотые серьги кольцами, она их, по несчастью, сломала и потому отдала в починку. — Дарили ли вы когда-нибудь жене золотые вещи? — спросил Костоев на другой день. — Никогда, — ответил Стороженко.