Аналогично обстоит дело с прогрессивной шкалой налогообложения. Страшно представить, какой поднимется вой, едва только состоятельная публика осознает, что прибыль, вложенная в развитие отечественной ииндустрии, налогом не облагаются весьма умеренно, зато все, что тратится на себя… этим ребятам придется жить на «среднеинженерный» доход, и это страшно. Бленияние о необходимости подтягивания животов, эта публика мгновенно забудет, и… ну как тут не вспомнить о навыках террора, и о доблестной конторе ВЧК-НКВД. Зато, какой кайф поймают живущие своим трудом. В финале прозвучал крестьянский вопрос. Без размазывания соплей, Михаил сообщил, что к раздаче и перераспределению земель, правительство приступит сразу после победы, но на количество произведенного хлеба такой шаг почти не повлияет. Об этом в России кто только не писал, поэтому требуется скорейшим образом увеличить урожайность и механизировать сельское хозяйство. Решая эту задачу, правительство берет на себя селекцию и агрономию. Оно же проведет закупку тракторов и сельхозмашин, что существенно поднимет производительность, и обеспечит рабочими местами возвратившихся с фронта. Получается, что одним махом решается несколько проблем. В реальности, раздача земель, будет исключением из правила, а услуги машинотракторных станций, будут навязываться кнутом и пряником, как говорится: «Нравится, не нравится, терпи моя красавица». Только так можно справиться с кондовыми «заветами отцов». — А пока, все для фронта, все для победы, товарищи! — этим слоганом был окончен первый доклад первого премьера (а по сути диктатора) новой России. * * * Анализируя провинциальные газеты, Виктор сделал вывод — газеты и органы местного самоуправления, с осени 1916-го, находились под контролем СПНР, в противном случае первые статьи после отречения царя не кипели бы верноподданническими восторгами в адрес Временного правительства. Такое возможно только при длительной и весьма дорогостоящей подготовке. Делиться своими выводами с руководством Шульгин не стал, зато убедился — некоторые особо непонятливые господа из пишущей братии рискнули проверить власть на решительность. Зря они так. Ближайшие выпуски губернских газет запестрели сообщениями о суровых конфискациях у некоторых собственников издательств. Удар был нанесен по самому чувствительному, по кошельку. Внезапно заговорившие на площадях обеих столиц репродукторы, мало того, что обратили обывателя в шок, так они же, голосами дикторов стали неспешно доводить до горожан, «что такое хорошо, и что такое плохо» в подробностях. Обывателю стали вдумчиво рассказывать о существе бытующих в Европе расистских теорий. Особое внимание уделялось господину Ницше, с его чисто германской «белокурой бестией». Местам издевались, к тому же умело, ведь чем больше очередной Мао Цзедун нахреначитцитат тем легче его поймать на галиматье. Грамотному анализу подверглась европейская идея: «Drank nach Osten» и ее реализация на так называемых «Восточных территориях Верховного главнокомандующего». Оказывается, милые люди из германской военной администрации, ничтоже сумняшеся, отбирали у крестьян все подчистую. Вместе с рабочими вывозили промышленное оборудование. Запрещали русский язык. Одним словом, проводили обыкновенный физический и культурный геноцид. Нет, селян в домах они не сжигали, и стреляли не часто, но достаточно, чтобы можно было открывать уголовные дела против всех участвовавших в этих неблаговидных делишках. Всем им грозил суд и каторга, с конфискацией имущества. Ведущие объясняли — Россия не пожалеет средств найти преступников, даже среди антарктических пингвинов, и любым способом доставит их в суд. Аналогичные материалы печатали газеты и журналы. В них печатались рассказы жителей Виленского края. Приводились фотографии. Результат сказаться не замедлил, и первыми его дыхание почувствовали на себе поволжские и прочие немцы, но тут пылающие праведным гневом граждане, напарывались на полицейские наряды: «Наши немцы, самые лучшие в мире немцы, а потому неприкосновенны! — таковым было разъяснение. — И вообще! В нашей самой свободной стране мира все без исключения равны, а достоинство каждого определяется только его талантами. Одним словом, вот вам новый интернационал, а все несогласные стройными колоннами в штафбаты и на химию. Как это ни странно, но последний термин в обиход вошел исключительно быстро. * * * Через неделю после подавления монархического мятежа, Шульгина вызывал к себе Самотаев. От многодневной усталости выглядел он неважно. В то утро Михаил предложил Виктору должность комиссара правительства «по общим вопросам» при ставке верховного главнокомандующего. Прежде всего, новоиспеченному комиссару потребовались кадры, которые он выискивал среди разбежавшихся жандармских и полицейских чинов. Не все соглашались, и не все годились, но дело с метровой точки постепенно сдвинулось. Прилично помог Самотаев, поделившийся своими «особистами». Этих кадров Шульгину перепало немного, но их подготовка, ориентированная на работу с рядовым и унтер-офицерским составом, позволила заглянуть во внутренний мир солдатской массы и вовремя купировать попытки создания солдатских комитетов. В ход шло все от вербовки агентов, до перемешивания ненадежных частей с добровольцами. При этом до последних доводилась мысль — «несознательным» надо помочь осознать всю глубину их грехопадения. И ведь помогали, где изматывающей боевой учебой, а где и кулаками. Для «тяжелобольных» лекарством стала отправка в штрафбаты. Сопротивляющихся такому лечению ждал расстрел, но таких было немного. Зато новоиспеченных штрафников тут же бросали в локальные наступления, а сзади шли выжившие в предыдущих атаках «смутьяны», и это было по-настоящему страшно. Существенных потерь штрафники не несли, этого счастья им предстояло хлебнуть с началом настоящего наступления, а пока их только воспитывали в духе почитания воинской дисциплины. И все же, основной эффект давала настоящая боевая учеба, нормальное питание и грамотно организованная пропаганда. К лету боеспособность частей более-менее восстановилась. О братаниях с противником армейские офицеры забыли, как о страшном сне. В этом не было ничего удивительного. Поди-ка ты, побратайся с германцем за «мир во всем мире», если тут же прилетит мина, а каждого выглянувшего из окопа фрица или австрияка караулила снайперская пуля. С братаниям справились. Теперь Шульгин ломал голову, как ввести немцев в заблуждение относительно конкретного места наступления. Глава 13 Trank nach запад 1-22 июня 1917 года. Декабрь 1916 года отметился предложением Германии обсудить вопрос о заключении мира. Переданная через нейтралов вязь слов сводилась к незамысловатой идейке — дальше мы пробиться не можем, поэтому давайте мириться по фактическим линиям фронтов. Странный народ эти фрицы. Понятно же, что обделались. Сказали бы: «Признаем, простите нас, грешных, мы больше не будем воевать, мы не будем больше воровать». Смотришь, и контрибуция была бы не столь кусачей. Но взыграл тевтонский дух и Гинденбург на пару с Людендорфом, в ответ на отказ Антанты мирится, навязали императору Вилли идею «неограниченной подводной войны», дескать, Британия тут же скиснет и аля-улю, победа в кармане. Ага, щаз! И ведь знали же, что в ответ на нарушение свободы судоходства США вступят в войну на стороне Антанты. Знали, но порешили: хуже не будет. Вопрос конечно дискуссионный, но 6-го апреля 1917 года у стран блока Центральных держав, добавилось еще целых четыре противника: Североамериканские Штаты, Либерия, Таиланд и Греция, из которых угрозу для Германии представляли только америкосы. Военных силенок у экономического монстра было пока маловато, но усилившаяся блокада фатерлянда заставила Германию покинуть Нуайонский выступ, отойдя на линию Гинденбурга, что высвободило 13-ть дивизий для парирования ожидавшегося англо-французского наступления. Русская армия существенных опасений у Большого Генерального штаба Германии не вызывала, а разразившаяся в Российской империи февральская революция внушала германским генералам здоровый оптимизм. Чего нельзя было сказать о генералах русских — в России было трудно найти грамотного человека, не знавшего о кошмарах революционной Франции. Обо всем этом ранним утром 22-го июня 1917-го года размышлял Верховный главнокомандующий генерал-лейтенант Деникин, периодически поглядывавший на планшет боевых действий. К сожалению, кроме уничтоженных авиацией батарей тяжелых орудий, аэродромов и штабов противника на планшете пока ничего не отражалось. Форма выражения мыслей Антона Ивановича была несколько иной, но существо дела это не меняло. Новостей не было, и генерал вновь предался воспоминаниям. Надо заметить, что после февраля в России многое напоминало революционную Францию. Прежде всего, это вспыхнувший офицерский мятеж и неоднократные попытки захвата царской семьи. Газеты доносили до обывателя леденящие душу подробностями о беспорядках и рецидивах офицерского мятежа, вспыхивающих по всей империи. Ближе к маю выяснилось, что никаких «морей крови» не существовало, а имело место обыкновенное репортерское преувеличение. О реальном положении дел Антон Иванович узнал от председателя правительства Михаила Самотаева. Это случилось 8 марта, когда генерал был срочно вызван в столицу. Первым делом Михаил Константинович проинформировал генерала о положении в Петрограде. — После введения карточек, хлебные очереди рассосались, и волна возмущений пошла на спад. Полиция и жандармерия постепенно возвращаются к своим обязанностям, и пусть вас не вводит в заблуждение название «милиция», суть осталась прежней — борьба с преступностью. В этом отношении большую помощь оказывают вооруженные дружины рабочих. Мародеров и бандитов они ставят к стенке без церемоний, и в городе стало заметно спокойнее. Та же участь коснулась мошенников с карточками. Не оставив генералу времени задать вопрос о законности такого рода действий, глава правительства перешел к «заговору офицеров». — Руководил мятежом полковник Кутепов. В последних числах февраля он прибыл в Петроград проведать своих сестер. Человек он, безусловно, мужественный и решительный, что предопределило успех мятежа на начальном этапе. Где он сейчас находится одному богу известно, зато мы воспользовались мятежом для дезинформации противника о якобы имеющей место быть внутренней нестабильности. — Полагаете, такое возымеет успех? — выразил сомнение генерал. При том, что в Германии голод и острейшая нехватка ресурсов, безусловно, возымеет. Сейчас германцы готовы ухватиться за любую обнадеживающую мысль. Другое дело, как долго они будут пребывать в счастливой уверенности, что Русская армия всерьез наступать не способна, а вас я прошу согласиться на должность Верховного главнокомандующего. Чего-то подобного генерал ждал, но прозвучавшее на полуфразе предложение выбило его из равновесия. Тем более, что Деникин хотел выразить сомнение по поводу способности армии эффективно наступать через три месяца. — С теми же правами, что и у моего предшественника? — Порядок назначений и снятий с должностей командующих фронтами, армиями и корпусами остается прежний. Более того, в случае острой необходимости вам предоставляется право проводить кадровые перестановки без согласования с военным министерством и правительством. Под вашим контролем находится планирование летней компании, но здесь есть тонкость — меняется организация военно-воздушных сил, которые выделяются в самостоятельный род войск со своим собственным командованием. Кроме того, в структуре сухопутных сил появляются бронеходные войска, о боевых возможностях которых никто из офицеров генштаба не знает. Поэтому, до поры вам придется потерпеть над собой контроль в части планировании операций. Первая мысль Антона Ивановича была о новых войсках: «Неужели господин Самотаев, имеет в виду БТР-ы? Машины эти от броневиков Путиловского завода отличаются в лучшую сторону, но не до такой же степени, чтобы отнести их к некоторому новому роду войск! Может так проявилась революционная страсть ко всему новому? — мысль эта была генералом тут же отброшена — с Михаилом он встречался не первый раз, и на любителя трескучих фраз бывший командир «Вагнера» не походил. Вторая мысль была иного характера: «Если о боевых возможностях мифических бронеходных войск не знают офицеры ставки, то откуда эти бронеходы взялись, и кто может знать их правильное применение?» Почувствовав замешательство будущего Верховного главнокомандующего, Михаил предложил: — Давайте поступим следующим образом. Генерал Маниковский, введет вас в курс дела относительно бронеходов и авиации, после чего вы дадите свое согласие или откажетесь от предложения. — Каким я располагаю временем? — Надо уложиться в неделю. Антон Иванович хотел было возразить, что он в состоянии сделать оценку и за меньшее время, но решил не спешить. В конце концов, два-три дня погоды не делали. Приятной неожиданностью оказалось назначение генерала Маниковского на должность военного министра. Алексей Алексеевич поведал, что собой представляют бронеходы и откуда они взялись, после чего прикрепленные к Деникину командир бронеходного батальона и командир авиационного полка, в течение недели просвещали генерала о специфике. Когда дошло до авиации, в качестве слушателя к Деникину присоединился Маниковский. На вопрос, зачем это надо военному министру, последовал резонный ответ: — Полагаю, вникай наш император в такого рода сущности, трагедия пятнадцатого года могла бы не состояться. На полигоне «Капустин яр», генералам предложили посидеть на месте стрелка-радиста в заходящем на бомбежку пикирующем бомбардировщике. На этом летуны не успокоились, и оба высших военачальника, на своей шкуре ощутили, каково оказаться под бомбами. Не буквально, конечно, но вполне убедительно. Выстроившиеся в боевой порядок пикирующие бомбардировщики с воем устремлялись к позициям, расположенным в полуверсте от дота с генералами. Потом генералы дотошно измеряли точность бомбометания. Оценивали нанесенные полевыми укреплениями повреждения и степень поражения манекенов. Результат впечатлял. Особенно после оценки эффективности удара термобарическими бомбами. Тогда-то у Деникина и возникло понимание, что ему представился уникальный случай, из тех, что переворачивали представления о ведении боя. Сколько их было в истории войн? Греческая фаланга, римская манипула, тяжелая конница, пушки, мушкеты и пулеметы. Меньше десятка, и вот появились бронеходы. Во взаимодействии с авиацией и пехотой они могли гарантированно прорвать любую оборону, не понеся существенных потерь.