На смену одному полку приходил другой, и все желали продемонстрировать Думе свою поддержку. Многие возглавлялись офицерами с красными бантами на груди, и вновь звучали торжественные речи, и вновь летели в небо папахи. Если верить Мишенину, то так же обстояло дело в другом мире. В той истории жизни офицеров подверглись нешуточной опасности уже вечером 27-го февраля. Если не принять меры, так же будет и в здешнем времени, поэтому с войсками говорили не велеречивые Чхеидзе, Керенский, и Милюков с Родзянко, а подготовленные люди из «Вагнера». Эти общались на понятном солдатам языке, и не стеснялись разъяснять, что бандитской вольницы не будет, а жизнь революционных офицеров неприкосновенна. Такие наставления нравились не всем, но солдаты, еще не развращенные приказом?1, и анархией полковых комитетов, такой подход в целом принимали и многим офицерам это спасет жизни. Особо «революционные» брались «на карандаш», чтобы вскоре исчезнуть. Первым, кстати, «пропал» унтер-офицер Преображенского полка Круглов. Вот он только что стоял, потом на минуту отошел и… отряд не заметил потерю бойца, а кто и заметил, то ему отвечали: «Небось пошел к своей зазнобе». Звереву же оставалось только изумляться, как в иной истории думские трибуны выдерживали такую нагрузку на голосовые связки без микрофонов. * * * В 16:00 состоялось последнее в истории Российской империи заседание Совета министров, на котором министры расписались в собственном бессилии и дружно свалили в отставку, посоветовав царю согласиться на ответственное министерство. С той же просьбой к царю вновь воззвал неугомонный Родзянко: «Занятия Госдумы вашим указом прерваны, тем самым устранен последний оплот порядка. Правительство бессильно подавить беспорядки. Запасные полки охвачены смутой. Убивают офицеров. Гражданская война началась и разгорается. Позвольте призвать новую власть». Вооружённое восстание действительно разрасталось. Взбунтовался Первый пулемётный полк в Ораниенбауме. Убив двенадцать офицеров, пулеметчики направились в Петроград. К пяти часам дня беспорядки перекинулись на Петербургскую сторону. Изголодавшиеся по благородному разбою уголовники стали с энтузиазмом грабить магазины и квартиры. Офицерские револьверы отнимались средь бела дня. А то, что убивали городовых и громили полицейские участки, так это издержки революционного «производства», как и самозваные команды захватывающие все, на что только падал их пылающий революцией взор. Больше всего донимали добровольные «сыщики», пачками волокущие несчастных чиновников в Думу. Часто по второму-третьему кругу. Львову пришлось дать охране команду: «Арестантов отпускать, а доброхотов гнать пинками». Одним словом, в столице творился самый обыкновенный революционный беспредел, но почту, телеграф и еще ряд объектов, Самотаев толпе не отдал. * * * Когда революционный отряд Гренадерского полка в две сотни гавриков подошел к зданию полицейского архива на Екатерининском канале, путь ему преградил двухбашенный «Путиловец» и жиденькая цепочка необычно экипированных солдат. На всех добротные пятнистые куртки, на головах шапки-ушанки, с красной звездой. Все вооружены самозарядными карабинами. Если бы не броневик, то на усиленную мегафоном команду: «Всем стоять, старшего ко мне», внимания бы не обратили, но пулеметные стволы вызвали особое почтение, и от команды отделились двое — решительно шагавший небольшого росточка гражданский с красным бантом на груди, и звероватого вида фельдфебель. — Кто такие? — заносчиво начал революционер. — Тебя послать, али сам дорогу найдешь? — лениво ответил, развалившийся на теплом моторе унтер-офицер Федор Твердых. — Я командир особого отряда революционных солдат, имею задачу разорить это змеиное гнездо! — А зачем? — не меняя интонации, поинтересовался унтер. — Как зачем? — опешил гражданский. — Это наследие царизма должно быть уничтожено! — А ну заглохни, — гаркнул на «уничтожителя» Федор, — а ты служивый присаживайся, — совсем другим тоном обратился к фельдфебелю командир «Вагнера». — Воевал? — взгляд Федора скользнул по двум «Георгиям» на груди фельдфебеля. — Ты я смотрю тоже не всегда дома сидел, — не остался в долгу гренадер. — Тогда давай знакомиться — Федор Твердых, командир отряда Красной гвардии. — Илья Трескин, фельдфебель третьей роты Гренадерского полка, — протянул лопатообразную ладонь служивый. — Вот, значит, какое дело Илья. Этот гусь говорит, что хранится здесь наследие царизма, и надо его разорить. А я так себе думаю, коль скоро это наследие, так неужто оно нам не сгодится? Как сам думаешь? — Вроде, царское же. — Было царское, стало наше, народное, так и что, пригодится? — гнул свое Твердых. — Может и сгодится, — озадаченно почесал голову Илья. — То-то и оно. А теперь давай думать. Начнем мы искать тайных агентов охранки и что мы найдем, если все бумаги спалит этот придурок? — Твердых кивнул головой в сторону «гражданского командира». — А может он и есть тот самый агент, и сейчас заметает следы? — Мать честная! — сгребая гражданского за шиворот, фельдфебель умудрился смачно приложить его о приоткрытую стальную дверь броневика. — Я те голову моментом сверну, а ну говори все как есть! — Хм, да оно и правильно, — меланхолично заметил командир Красной гвардии, — зубы этому гусю только мешают. Потом был обстоятельный разговор. Федор рассказывал, что Красная гвардия только создается, что в нее войдут стоящие на страже революции полки, а уголовники сейчас грабят честных граждан. Труднее всего Илье было согласится с мыслью о переходе на сторону трудового народа городовых, бить которых теперь нельзя. Как это ни странно, но возвращение офицеров он воспринимал с меньшим сопротивлением. Гражданский, кстати, оказался идейным эсером, но это стало известно на следующий день, когда после встречи со стальной дверью «Путиловца» его с трудом признал Зензинов. * * * Телефонную станцию попытался взять в плен «Первый студенческий отряд». Так себя обозвали восемнадцатилетние оболтусы. Мальчишек поставили в «боевое охранение», чем они гордились целых три часа, пока не разбежались по домам. Охранное отделение на Гороховой дом-2 внимание революционеров не привлекло, чего нельзя было сказать о здании охранки на перекрестке Мытнинской набережной и Александровского проспекта, где в этот день базировался штаб начальника Петроградского охранного отделения генерал-майора Константина Глобачева. Объект взяли под контроль, как на учениях. Глобачева с ближайшими помощниками собирались запереть в арестантской, когда пришла телефонограмма из Центра: «После разорения спирточистительного завода, по Александровскому проспекту в вашу сторону движется агрессивная толпа. В ней много выпущенных на свободу преступников. Разрешаем огонь на поражение». Ну, если разрешается огонь на поражение, то отчего же не проредить уголовников. И проредили, правда, огонь открыли, только после требования остановится и ответной заполошной стрельбы. Впереди шли самые решительные и самые пьяные. Их смели из башенных пулеметов. Самых осторожных, следовательно, самых опасных, посекли из ручников. Эти твари рванули к городской застройке. Остальная толпа драпала по льду Малой Невы, пока у Тучкова моста не вышла на Большой проспект. Здесь ей дали ускорение в сторону Выборгской стороны. Конечно, сотня трупов погоды не делала, но хоть эти-то никого больше не ограбят. Для опознания убитых и раненых привлекли высокопоставленных арестантов, и не напрасно. Большинство оказались известными преступниками. Вот что значит квалификация! Чуть позже состоялся вполне продуктивный разговор, окончившийся фразой: — Константин Иванович, вас с ближайшими помощниками мы вывезем за город, считайте это арестом. Условия там деревенские, зато безопасно. Что касается нижних чинов и городовых, советую оставить письменное распоряжение пройти регистрацию в штаб-квартире партии новых социалистов. Там им выдадут красные звезды и документы. Родную кокарду отбирать не будут, а звезда поможет спасти жизнь. — Так-таки поможет? — с сомнением произнес Глобачев. — Не мы затевали этот кошмар. * * * К концу дня 27-го февраля верных правительству частей заметно уменьшилось, а главные схватки переместились в кабинеты. В Ставке окончательно осознали серьёзность событий только ближе к 19-ти часам, после донесений генерала Хабалова и военного министра Беляева. Ставка стала прорабатывать подавление восстания силами Северного и Северо-Западного фронтов. Наивные. При самых благоприятных обстоятельствах «ударный кулак» численностью в 40…50 тысяч штыков под Петроградом мог быть собран не ранее 3-го марта. В ночь на 28-е Временный комитет государственной Думы объявил о взятии в Петрограде власти, о чем Родзянко отстучал в Ставку и командующим фронтами, мотивируя этот шаг прекращением деятельности правительства. Тогда же Михаил Владимирович подписал приказ Временного Комитета Думы по войскам Петроградского гарнизона. Суть сводилась к двум положениям: — солдаты марш в казармы; — офицеры наведите порядок. В общем-то, все правильно, и в части взятия власти, и в попытке обуздать солдатскую вольницу, но кто сказал, что Родзянко и его окружение гении управления? Были бы гениями — в думе бы не сидели. Вот и не пришло в голову авторам приказа пообещать амнистию. Зато солдатики все поняли однозначно — если не произойдет чуда, им придет кирдык! Кто бы сомневался, что искать спасение они ринулись в Петросовет, за что особая благодарность господину Керенскому, наобещавшему сорок бочек пьяных арестантов. Только не надо думать, что о приказе ВКГД переселенцы знали заранее — кошелка с послезнаниями давно опустела. Решение предложил Центр — с целью сохранения завоеваний Февраля, войска Петроградского гарнизона подчинить военно-революционному комитету Петросовета, с дальнейшим преобразованием в Красную гвардию. Не только Центр искал решение. Несколько солдатских депутатов от эсеров и эсдеков, умудрились протащить в Думу Стеклова-Нахамкеса, который с Соколовым и несостоявшимся красным главковерхом Филлиповским оформили мысли перепуганных до поросячьего визга «пролетариев от винтовки». Фабула их предложений сводилась к идее: «Хотим жрать от пуза, но приказав исполнять не желаем». Демократизация армии клокотала стандартным набором глупостей: выборы командиров, обсуждение приказов и далее по списку. Окрыленные благородством собственных помыслов авторы проекта приказа?1 ломанулись к Чхеидзе, но тот отправил «ходоков» в военно-революционный комитет, а сам продолжил отбивался от очередных ястребов, навяливающих ему идею взятия власти и немедленного объявления России социалистической республикой. Во избежание, так сказать, «лишних» мыслей в голове у председателя Петросовета, специально обученные люди постоянно грузили его подобными идеями.