– Какой он с виду, дед этот? – Не старый, толстый, глаза, как у рыбы, на одном бельмо. – Он! – буркнул Антон и продолжил вопросы: – А парнишка? – О й! О т ч е о т а м а н е! К а ж е п р о с т о х е р у в и м. Т а к о г о м и i н е б а ч и л и. Тем временем подплыли к берегу. Антон уже знал, что делать. – Эй, привезем м о л о д и ц ю атаману, – бормотал он себе под нос. Потом скомандовал своим: – Вперед! Они понеслись, как стая вспугнутых дроф, хотя дорога была неудобна, потому что округу перерезали овраги. Пришлось въехать в один огромный, по дну которого вдоль родника проходил словно бы самою природою устроенный большак. Яр тянулся аж до самого Каврайца, так что несколько десятков верст проскакали без отдыха, а впереди на лучшем коне Антон. Уже завиднелось широкое устье яра, как вдруг Антон осадил коня так, что задние подковы заскрежетали по камням. – Щ о ц е? Устье оврага внезапно переполнилось людьми и лошадьми. Чья-то конница, числом сабель в триста, входила в яр и строилась по шестеро. Антон вгляделся, и, хотя был он воин бывалый и ко всяческим превратностям привычный, сердце его заколотилось, а лицо смертельно побледнело. Он узнал драгун князя Иеремии. Уходить было поздно: какие-нибудь двести шагов отделяли Антонов отряд от драгун, а усталые лошади казаков далеко от погони бы не ускакали. Драгуны, тотчас завидевши их, взяли с места рысью. Через минуту казаков окружили. – Чьи вы люди? – грозно спросил поручик. – Богуна! – ответил Антон, понимая, что врать не имеет смысла, потому что мундир все равно выдаст. Однако, признавши поручика, которого встречал в Переяславе, сейчас же с деланною радостью воскликнул: – Пан поручик Кушель! С л а в а Б о г у! – Это ты, Антон! – сказал поручик, вглядываясь в есаула. – Что вы тут делаете? Где атаман? – К а ж е, п а н е, гетман великий послал нашего атамана ко князю-воеводе просить помощи, так что атаман поехал в Лубны, а нам велел ездить по деревням и беглых ловить. Антон врал без зазрения совести, рассчитывая на то, что, раз драгунская хоругвь идет со стороны Днепра, ей, может быть, неизвестно ни о нападении на Разлоги, ни о битве под Василевкой, ни о каких-либо еще выходках Богуна. Поручик тем не менее сказал: – Можно подумать, что вы к бунтовщикам пробираетесь. – Эй, п а н е поручик, – сказал Антон, – да захоти мы ко Хмелю уйти, разве ж мы были бы на этом берегу Днепра? – Оно справедливо, – сказал Кушель. – Оно верно, и мне на это возразить нечего. Да только атаман не застанет князя-воеводу в Лубнах. – Ну?! А где же князь? – Был в Прилуках и, возможно, только вчера в Лубны вернулся. – Ой, жаль. У атамана до князя письмо от гетманов. А позвольте, ваша милость, узнать – не из Золотоноши ли вы идете? – Нет. Мы в Каленках стояли, а сейчас, как и все остальные, получили приказ идти к Лубнам, откуда князь выступит со всеми силами. А вы куда? – В Прохоровку. Мужичье там переправляется. – Много разбежалось? – О й б а г а т о! Б а г а т о! – Ну тогда поезжайте с Богом. – Благодарим покорно вашу милость. Помогай бог и вам! Драгуны расступились, и Антонов отряд проехал сквозь них к выходу из яра. Выехав из него, Антон остановился и внимательно прислушался, а когда драгуны вовсе исчезли из глаз и даже последние отголоски по ним отзвучали, он обратился к своим и сказал: – Знаете ли вы, дурни, что, ежли б не я, вы бы через три дня на колах в Лубнах посдыхали! А теперь вперед, и хоть бы даже дух из коней вон! Отряд рванул с места. «Вот уж повезло! – думал Антон. – Вдвойне повезло: во-первых, что шкуру свою спасли, а во-вторых, что драгуны шли не из Золотоноши, и Заглоба разминулся с ними: повстречай он их, плевать ему было бы на погоню!» И правда, пану Заглобе не везло ужасно, а фортуна была к нему явно неблагосклонна, ибо не наткнулся он на хоругвишку пана Кушеля, не будучи, таким образом, сразу спасен и избавлен от всяческих неприятностей. В Прохоровке его как громом сразила весть о корсунском поражении. Уже на пути к Золотоноше по деревням и хуторам поговаривали о великой битве, даже о победе Хмеля, но пан Заглоба этому не верил, хорошо зная, что среди простого народа всякая новость разрастается до небывалых размеров и что об успехах казацких простонародье всего охотнее измышляет само себе небылицы. Но в Прохоровке можно уже было не сомневаться. Правда, страшная и зловещая, ударила как обухом по голове. Хмель – триумфатор, коронное войско разгромлено, гетманы захвачены. Вся Украина объята пламенем. Пан Заглоба сперва даже растерялся. Он ведь очутился в ужасном положении. Счастье не сопутствовало ему и по дороге, ибо в Золотоноше никакого гарнизона не оказалось. Город бурлил противу ляхов, старая крепостца была оставлена. Заглоба ни секунды не сомневался, что Богун его ищет и что рано или поздно на след нападет. Правда, старый шляхтич петлял, как преследуемый русак, но он превосходно знал гончую, которая его гнала, и знал также, что гончая эта не даст сбить себя со следа. В итоге пан Заглоба имел позади Богуна, а впереди – море крестьянской смуты, резню, пожоги, нападения татар, озверевшую чернь. Спастись в такой ситуации было задачей почти невыполнимой, особенно же с девушкой, которая, хоть и переодетая дедовским поводырем, повсюду привлекала внимание необычайной своей красотою. Воистину было от чего растеряться. Однако пан Заглоба надолго не падал духом никогда. Несмотря на величайшую сумятицу в башке, он тем не менее отлично понимал, а вернее, весьма безошибочно чувствовал, что Богуна боится в сто раз больше, чем огня, воды, смуты, резни и самого Хмельницкого. При одной мысли, что можно угодить в руки страшного атамана, мурашки начинали бегать по коже пана Заглобы. «Уж этот бы мне устроил выволочку! – то и дело повторял Заглоба сам себе. – А тут еще впереди море бунта!» Был очень простой способ спастись: бросить Елену, предоставив ее воле Божьей. Но этого пан Заглоба делать не собирался. – Наверняка, – говорил он ей, – подсыпала ты мне, барышня-панна, чего-то, так что мне из-за тебя шкуру на шагрень выделают. Нет! Бросать он ее не собирался и даже мысли такой не допускал. Что же ему тогда оставалось делать? «Га! – размышлял он. – Князя искать нет смысла! Передо мною море, так что нырну-ка я в это море и таким образом скроюсь, а даст Бог, и на другой берег выплыву». И он решил переправиться на другой берег Днепра. Однако в Прохоровке сделать это было нелегко. Пан Миколай Потоцкий еще для Кречовского и посланных с ним войск реквизировал все дубасы, шухалеи, паромы, чайки и челноки, притом начиная от Переяслава и кончая Чигирином. В Прохоровке остался только один дырявый паром. Парома этого ожидали тысячи людей, бежавших из окрестных поселений. В деревеньке оказались заняты все хаты, коровники, овины, хлева, и дороговизна была неслыханная. Пан Заглоба и впрямь был вынужден лирою и пением зарабатывать на кусок хлеба. Целые сутки не получалось им переправиться, так как паром дважды ломался и его подолгу чинили. Ночь они с Еленой провели у костров, сидя на берегу с толпами пьяного мужичья. Ночь была ветреная и холодная. Княжна даже стоять не могла от усталости и боли, потому что мужицкая обутка до крови стерла ей ноги. Она боялась расхвораться всерьез. Лицо ее осунулось и побледнело, чудные очи перестали сиять. То и дело ее охватывал страх, что, несмотря на костюм, ее распознают или что неожиданно прискачет с погоней Богун. В ту же ночь выпало ей видеть страшное зрелище. Мужики привели с устья Роси толпу шляхтичей, искавших спасения от татарских набегов во владениях Вишневецкого, и зверски убили всех тут же на берегу. Им высверливали буравами глаза, а головы раздавливали меж камней. Кроме того, в Прохоровке оказались две еврейских семьи. Этих взбесившаяся чернь побросала в Днепр, а так как они не пожелали сразу пойти ко дну, евреев, евреек и их детишек топили длинными баграми. Сопровождалось это воплями и пьянством. Подпившие молодцы бесились с подпившими молодицами. Жуткие взрывы смеха разносились по темным днепровским берегам. Порывистый ветер разметывал костры; красные головни и искры, подхваченные вихрем, летели умирать в воду. То и дело возникал переполох. Какой-нибудь пьяный хриплый голос орал во тьме: «Л ю д и, с п а с а й т е с я, Я р е м а i д е!!», и толпа, не разбирая дороги, топча и сталкивая друг друга в воду, бросалась к берегу. Один раз чуть не затоптали Заглобу с княжной. Это была воистину адская ночь, и казалось, никогда она не кончится. Заглоба выклянчил кварту водки, сам выпил и княжну заставил выпить, иначе та бы лишилась чувств или забылась бы в горячке. Но вот наконец днепровская вода стала светлеть и поблескивать. Рассветало. День нарождался облачный, угрюмый, бледный. Заглобе не терпелось как можно скорее переправиться. По счастью, был исправен и паром. Однако толчея образовалась страшная. – Дорогу деду! Дорогу деду! – кричал Заглоба, держа впереди себя меж вытянутых рук Елену и оберегая ее от давки. – Дорогу деду! Я к Хмельницкому и Кривоносу иду! Дорогу деду, люди добрые, любезные молодцы, чтоб черная смерть прибрала вас и детей ваших! Я ж худо вижу! Я в воду свалюсь! Поводыря утопите! Расступитесь, д i т к и, паралич разбей вам руки-ноги, чтоб вы сдохли, чтоб на колах вертелись! Так, шумя, ругаясь и распихивая толпу своими могучими локтями, он сперва втолкнул на паром Елену, а затем, протиснувшись и сам, тотчас же принялся вопить: – Довольно уже вас тут!.. Куда прете?.. Паром потонет, если вас столько напихается. Хватит… Хватит!.. И ваша очередь придет, а не придет, так и черт с вами! – Хватит, хватит! – кричали те, кто прорвался на паром. – Отчаливай! Отчаливай! Весла напряглись, и паром начал отваливать. Быстрое течение сразу же снесло его несколько вниз в направлении Домантова. Они преодолели уже половину реки, когда с прохоровского берега послышались окрики и зовы. Страшное замешательство поднялось в оставшихся там толпах: одни как полоумные ударились бежать к Домантову, другие попрыгали в воду, а третьи вопили, размахивая руками или кидаясь наземь. – Что это? Что случилося? – спрашивали на пароме. – Ярема! – крикнул один голос. – Ярема, Ярема! Навались! – отозвались другие. Весла начали судорожно колотить по воде, и паром понесся, точно казацкая чайка. В ту же секунду какие-то конные появились на прохоровском берегу. – Жолнеры Яремы! – кричали на судне. Конные метались по берегу, вертелись, о чем-то выспрашивали людей и наконец стали кричать плывущим: – Стой! Стой! Заглоба поглядел, и холодный пот прошиб его с ног до головы: он узнал Богуновых казаков. Был это и в самом деле Антон со своим отрядом. Но, как уже было сказано, пан Заглоба надолго головы никогда не терял; он приложил к глазам ладонь, как это делают люди с плохим зрением, и некоторое время вглядывался в берег, потом вдруг принялся вопить, словно бы его живьем резали: – Д i т к и! Это же казаки Вишневецкого! Ради Господа и Святой-Пречистой быстрее к берегу! Уж мы тех, кто остался, помянем, а паром порубать, иначе всем нам конец! – Быстрей, быстрей, порубать паром, – подхватили другие. Сделался шум, покрывший вопли, доносившиеся со стороны Прохоровки, а паром в эту минуту скрежетнул о прибрежный гравий. Мужики стали выскакивать на берег, но не успели одни высадиться, как другие уже рвали борта парома, били топорами в дно. Доски и оторванные щепки полетели в разные стороны. Несчастное суденышко уничтожалось с яростью, разрывалось в куски, а страх прибавлял уничтожителям сил.