Чтобы рассказать, что произошло в Разлогах, придется вернуться несколько назад, к той самой ночи, когда пан Скшетуский отправил Редзяна с письмом к старой княгине. В письме он настоятельно просил, чтобы княгиня, забравши Елену, как можно скорее поспешала в Лубны под защиту князя Иеремии, ибо война может начаться в любую минуту. Редзян, севши в чайку, которую пан Гродзицкий отправил из Кудака за порохом, пустился в путь, но совершал его медленно, так как челн поднимался вверх по реке. У Кременчуга повстречались им войска под началом Кречовского и Барабаша, по приказу гетманов плывшие воевать против Хмельницкого. Редзян свиделся с Барабашем, которому, конечно, рассказал, каким опасностям подвергается пан Скшетуский по пути на Сечь. Посему просил он старого полковника при встрече с Хмельницким настойчиво поинтересоваться судьбой посла. Затем Редзян поплыл дальше. В Чигирин прибыли на рассвете. Тут их немедленно окружил отряд казаков, спрашивая, кто они такие будут. Они ответили, что едут из Кудака от пана Гродзицкого с письмом к гетманам. Тем не менее набольшему с чайки и Редзяну велено было доложиться полковнику. – Какому полковнику? – спросил набольший. – Пану Лободе, – ответили караульные есаулы. – Которому великий гетман велел всех прибывающих из Сечи задерживать и допрашивать. Отправились. Редзян шел смело, так как не предполагал ничего худого, зная, что здесь уже простирается гетманская власть. Их привели в стоявший поблизости от Звонецкого Кута дом пана Желенского, где квартировал полковник Лобода. Тут им было сказано, что полковник еще на рассвете уехал в Черкассы и что его замещает подполковник. Прождали они довольно долго, пока наконец не отворилась дверь и не вошел ожидаемый подполковник. При виде его у Редзяна задрожали поджилки. Подполковником оказался Богун. Власть гетманская и в самом деле распространялась еще на Чигирин, а поскольку Лобода и Богун к Хмельницкому не переметнулись и, даже наоборот, во всеуслышание заявляли о своей приверженности Речи Посполитой, великий гетман именно им и назначил стоять гарнизоном в Чигирине и за порядком приглядывать велел. Богун уселся за стол и начал выспрашивать прибывших. Набольший, имевший при себе письмо от пана Гродзицкого, отвечал за себя и за Редзяна. Разглядев внимательно письмо, молодой подполковник стал подробно расспрашивать, что слышно в Кудаке, и видно было, что ему очень хотелось дознаться, зачем это пан Гродзицкий к великому гетману людей и чайку отрядил. Однако набольший ответить на это не мог, а послание было запечатано печаткой пана Гродзицкого. Допросивши гостей, Богун хотел было отослать их и в кошель полез, дать им на водку, как вдруг распахнулась дверь и пан Заглоба молнией влетел в горницу. – Что же это делается, Богун! – завопил он. – Подлец Допул лучший тройняк утаивает. Я лезу с ним в погреб. Гляжу – возле угла то ли сено, то ли еще что. Спрашиваю, что там? Говорит: сухое сено! Я гляжу – а там горлышко, как татарин из травы, выглядывает. А-а, коровий сын! Я говорю – давай поделимся: ты, волох, говорю, сено съешь, ибо ты вол, а я мед выпью, ибо я человек. Вот я и принес бутыль для надлежащей пробы. Давай же скорее кубки. Сказавши это, пан Заглоба одною рукою в бок уперся, а другою поднял бутыль над головой и принялся распевать: Гей, Ягуся! Гей, Кундуся! Ну-ка дайте кубки! Non timare[74], не пугайтесь, подставляйте губки! Тут пан Заглоба, увидев Редзяна, внезапно замолк, поставил бутыль на стол и сказал: – Эй! Как бог свят, это же слуга верный пана Скшетуского. – Чей? – быстро спросил Богун. – Пана Скшетуского, наместника, который в Кудак поехал, а меня перед отъездом таким тут лубенским медом поил, что любой кабатчик пускай не суется. Как же там господин-то твой, а? Здоров ли? – Здоров и велел вашей милости кланяться, – ответил смешавшийся Редзян. – Ох и лихой это кавалер! А ты как в Чигирине оказался? Зачем хозяин тебя из Кудака услал? – Хозяин он и есть хозяин, – отвечал на это Редзян. – У него в Лубнах дела, вот он мне и велел вернуться, да и что мне в Кудаке делать-то? Богун все это время быстро поглядывал на Редзяна, а потом вдруг сказал: – Знаю и я твоего господина, видал его в Разлогах. Редзян, словно недослышав, повернул к нему ухо и переспросил: – Где? – В Разлогах. – У Курцевичей, – сказал Заглоба. – У кого? – снова переспросил Редзян. – Ты, я вижу, оглох малость, – сухо заметил Богун. – Не выспался чегой-то. – Выспишься еще. Значит, твой хозяин послал тебя в Лубны, говоришь? – Эге! – У него там, видать, какая-нибудь сударка имеется, – вмешался пан Заглоба, – к которой он свои чувства с тобою и пересылает. – Да разве ж я знаю, ваша милость!.. Может, и есть, а может, и нету. Затем Редзян поклонился Богуну и пану Заглобе. – Слава Иисусу Христу, – сказал он, собираясь удалиться. – На веки веков! – ответил Богун. – Погоди же, соколик, не спеши так. А почему ты от меня утаил, что состоишь в услужении у пана Скшетуского? – А потому что ваша милость меня не спрашивала, а я себе думаю, зачем это мне невесть что говорить? Слава Иисусу… – Постой, сказано тебе. Письма господские везешь? – Ихнее дело писать, а мое, слуги, отдать, да только тому, кому писаны, так что разрешите уж откланяться вашим милостям. Богун свел собольи брови и хлопнул в ладоши. Тотчас же возникли два казака. – Обыскать его! – закричал Богун, показывая на Редзяна. – Истинный Христос, насилие надо мной совершают! – завизжал Редзян. – Я хоть и слуга, а тоже шляхтич! Вы, досточтимые господа, в суде за это ответите. – Богун, оставь его! – вмешался пан Заглоба. Но один из казаков уже обнаружил за пазухой у Редзяна оба письма и передал их подполковнику. Богун отослал казаков прочь, так как, не умея читать, не хотел, чтобы они об этом узнали, и, обратившись к Заглобе, сказал: – Читай, а я пока на парнишку погляжу! Заглоба зажмурил левый глаз, на котором у него было бельмо, и прочитал адрес: – «Всемилостивейшей ко мне госпоже и государыне-благодетельнице, светлейшей княгине Курцевич в Разлогах». – Значит, соколик, ты в Лубны ехал и не знаешь, где Разлоги? – сказал Богун, глядя на Редзяна страшным взглядом. – Куда велели, туда и ехал! – ответил тот. – Вскрывать, что ли? Sigillum[75] шляхетская свята! – заметил Заглоба. – Мне великий гетман дал право любые письма просматривать. Открывай и читай. Заглоба распечатал и стал читать: – «Всемилостивейшая ко мне госпожа и пр. Доношу вашей милости, сударыня, что я уже стою в Кудаке, откуда, дай боже, в добрый час нынешним утром на Сечь отправлюсь, а пока что пишу тут, в беспокойстве спать не ложася, чтобы вам какая кривда от головореза этого, Богуна, и его бродяг не случилась. А поскольку мне тут и пан Кшиштоф Гродзицкий говорил, что, того гляди, война большая разразится, ради каковой также и чернь поднимется, потому заклинаю и умоляю вашу милость, сударыня, чтобы eo instante[76], хоть бы даже и степь не просохла, хоть бы верхами, тотчас же с княжною в Лубны ехать изволили и не поступали бы иначе, ибо я впору воротиться не успеваю. Каковую просьбу соблаговоли, ваша милость сударыня, незамедлительно исполнить, дабы о блаженстве, мне обещанном, я мог не опасаться и, воротившись, нарадовался им. А вместо того чтобы вашей милости, сударыня, с Богуном кунктовать и, обещав девку мне, ему со страху голову морочить, лучше sub tutelam[77] князя, господина моего, укрыться, каковой в Разлоги гарнизон послать не промедлит, так что и усадебку упасете. При сем имею честь и т. д. и т. д.». – Гм, друг ты мой, Богун, – сказал Заглоба, – гусарик, видать, рога тебе наставить собрался. Значит, вы за одною девкой увивались? Чего ж ты молчал-то? Да ты не переживай, мне вот тоже случалося… Начатая фраза замерла на устах пана Заглобы. Казак сидел за столом неподвижно, но лицо его словно бы свело судорогой, оно было бледно, глаза закрыты, брови сдвинуты. С Богуном происходило что-то ужасное. – Что это ты? – спросил пан Заглоба. Тот стал судорожно махать рукою, а из уст его послышался приглушенный, хриплый голос: – Читай давай второе. – Второе – княжне Елене. – Читай! Читай! Заглоба начал: – «Милая, возлюбленная Елешка, сердца моего госпожа и королева! Поскольку по княжескому делу я немалое еще время в этой стороне пробуду, то пишу я к тетке затем, чтобы вы в Лубны сразу же ехали, где никакая твоей девичьей чести обида от Богуна случиться не может и взаимная сердечная склонность наша риску не подвергнется…» – Довольно! – крикнул вдруг Богун и, обезумело вскочив из-за стола, прыгнул к Редзяну. Чекан фыркнул в его руке, и несчастный отрок, пораженный в самую грудь, охнул и грянулся на пол. Безумие овладело Богуном, он бросился к пану Заглобе, вырвал у того письма и сунул их за пазуху. Заглоба, схватив бутыль с медом, отскочил к печке и крикнул: – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Человече, ты очумел, что ли? Спятил ты, а? Успокойся, опомнись! Окуни башку в ведро, черт бы тебя подрал!.. Да слышишь ты меня? – Крови! Крови! – выл Богун.