Молвив это, он протянул руку наместнику. Однако самоуверенный молодой человек даже не пошевелился и своей протягивать не спешил. Зато сказал: – Нелишне бы сперва узнать, со шляхтичем ли имею честь, ибо хоть и не сомневаюсь в этом, но анонимные благодарности полагаю неуместными. – Вижу я в тебе, сударь, истинно рыцарские манеры, и полагаешь ты справедливо. Речи мои, да и благодарность тоже, следовало мне предварить именем своим. Что ж! Перед тобою Зиновий Абданк, герба Абданк с малым крестом, шляхтич Киевского воеводства, оседлый и полковник казацкой хоругви князя Доминика Заславского тож. – Ян Скшетуский, наместник панцирной хоругви светлейшего князя Иеремии Вишневецкого. – Под славным началом, сударь, служишь. Прими же теперь благодарность мою и руку. Наместник более не колебался. Панцирное товарищество хоть и глядело свысока на жолнеров других хоругвей, но сейчас пан Скшетуский находился в степи, в Диком Поле, где таким околичностям придавалось куда меньше значения. К тому же он имел дело с полковником, в чем тотчас же воочию убедился, потому что солдаты, возвращая Абданку пояс и саблю, мешавшие им приводить незнакомца в чувство, подали ему и короткую булаву с костяной рукояткой и яблоком из скользкого рога – обычную регалию казацких полковников. Да и платье на его милости Зиновии Абданке было богато, а умелый разговор обнаруживал живость ума и знание светского обхождения. Так что пан Скшетуский пригласил его отужинать, поскольку от костра, дразня обоняние и аппетит, потянулся уже запах жареного. Солдат извлек мясо из огня и подал на оловянном блюде. Стали есть, а когда принесен был изрядный мех молдаванского вина, сшитый из козловой шкуры, завязалась и нескучная беседа. – За наше скорое и благополучное возвращение! – возгласил пан Скшетуский. – Ты сударь, возвращаешься? Откуда же, позволь поинтересоваться? – спросил Абданк. – Издалече. Из самого Крыма. – Что же ты там делать изволил? Выкуп возил? – Нет, сударь полковник. К самому хану ездил. Абданк с любопытством насторожился. – Однако же в приятной компании побывал! С чем же ты к хану ездил? – С письмом светлейшего князя Иеремии. – Так ты в послах был! О чем же его милость князь изволил писать хану? Наместник быстро глянул на собеседника. – Сударь полковник, – сказал он, – ты глядел в глаза татям, которые тебя заарканили, и это дело твое; но о чем князь писал хану, это дело не твое и не мое, а их обоих. – Я было удивился, – хитро заметил Абданк, – что его милость князь столь молодого человека послом к хану отправил, но, услыхав твой, сударь, ответ, более не удивляюсь, ибо хоть и молод ты годами, но опытностью и разумом зрел. Наместник невозмутимо выслушал лестное замечание, покрутил разве что молодой ус и спросил: – А скажи-ка мне, ваша милость, что поделываешь ты возле Омельника и откуда тут взялся, да еще один? – А я не один, я людей на дороге оставил, и еду я в Кудак к пану Гродзицкому, командующему тамошним гарнизоном, к каковому меня его милость великий гетман послал с письмами. – Отчего же ты не поплыл на байдаках? – Таков был приказ, от коего отступать мне не подобает. – Странно, и весьма, что его милость гетман так распорядился, ведь в степи-то ты и попал в столь неприятную передрягу; едучи же водою, наверняка избежал бы ее. – Степи, сударь мой, теперь спокойные, я их знаю хорошо, а приключившееся – это злоба человеческая и invidia.[4] – Кому же ты так не по душе? – Долго рассказывать. Видишь ли, сударь наместник, сосед подлый у меня; он и мое имение уничтожил, и вотчину оттягать хочет, и сына моего побил. А теперь, как ты сам видел, и на мой живот покусился. – Да ты, ваша милость, не при сабле разве? Тяжелое лицо Абданка на мгновение вспыхнуло ненавистью, глаза хмуро загорелись, и он ответил медленно, неторопливо и четко: – При сабле. И да оставит меня Господь, если отныне я лучшей управы против врагов моих искать стану. Наместник хотел было что-то сказать, но вдруг из степи донесся конский топот, вернее, торопливое жваканье копыт по размокшей траве. Сразу и слуга наместника, выставленный караульным, прибежал сообщить, что на подходе какие-то люди. – Это, наверно, мои, – сказал Абданк. – Я их сразу за Тясмином оставил и, никак не полагая засады, договорился ждать здесь. Минуты не прошло – и толпа всадников окружила полукольцом взгорье. Костер вырвал из темноты головы коней, раздувавших ноздри и фыркавших от усталости, а над ними – настороженные лица седоков. Прикрывая ладонями от слепившего яркого света глаза, они быстро оглядывали всех, кто был в соседстве костра. – Гей, люди! Кто вы? – спросил Абданк. – Рабы божьи! – ответили голоса из темноты. – Они! Мои молодцы! – подтвердил наместнику Абданк. – А ну-ка сюда! Несколько всадников спешились и подошли к костру. – А мы торопились, торопились, б а т ь к у. Щ о з т о б о ю?.[5] – В засаду попал. Хведько, иуда, знал место и поджидал тут со своими. Заранее выехал. Аркан на меня накинули! – С п а с и Б о г! С п а с и Б о г! А что же за полячишки тут с тобою? Говоря это, они недобро поглядывали на Скшетуского и его спутников. – Это други честные, – сказал Абданк. – Слава Богу, цел я и невредим. Сейчас дальше поедем. – Слава Богу! Мы готовы. Подъехавшие стали греть над огнем руки, так как ночь стояла хоть и ясная, но холодная. Было их человек сорок, причем всё люди рослые и хорошо вооруженные. Они совсем не походили на реестровых казаков, что весьма озадачило пана Скшетуского, особенно еще и потому, что подъехали они в столь немалом количестве. Все это показалось наместнику очень подозрительным. Если бы великий гетман послал его милость Абданка в Кудак, он бы, во-первых, придал ему конвой из реестровых, а во-вторых, зачем бы велел идти до Чигирина степью, а не водой? Ведь переправы через все реки, текущие по Дикому Полю к Днепру, могли только затянуть поездку. Похоже было, что его милость Абданк Кудак-то как раз и хотел миновать. Да и сама особа Абданка весьма озадачивала молодого наместника. Он сразу же обратил внимание, что казаки, со своими полковниками обращавшиеся без лишних церемоний, этого окружали почтением необычайным, словно какого гетмана. Видать, был он рыцарь первейший, что тем более удивляло пана Скшетуского, ибо, зная Украину по ту и эту стороны Днепра, ни о каком таком знаменитом Абданке он не слыхал. А между тем в обличье мужа сего было явно что-то необыкновенное – некая скрытая сила, которою, точно пламя жаром, дышал весь его облик; некая железная воля, свидетельствовавшая, что человек этот ни перед чем и ни перед кем не отступит. Такою же волею исполнен был и облик князя Иеремии Вишневецкого, но то, что у князя было врожденным натуры свойством, присущим высокому происхождению и положению, в муже неизвестного имени, затерявшемся в степной глуши, могло озадачить. Пан Скшетуский основательно призадумался. То ему приходило в голову, что незнакомец, возможно, какой-то именитый изгнанник, скрывавшийся от приговора в Диком Поле; то – что перед ним вожак разбойной ватаги. Последнее, однако, было неправдоподобно. И платье, и речь этого человека свидетельствовали прямо противоположное. Поэтому наместник, оставаясь все время настороже, не знал, что и думать, а между тем Абданк уж и коня себе подать приказал. – Сударь наместник, – сказал он, – нам пора. Позволь же еще раз поблагодарить тебя за спасение, и дай мне боже отплатить тебе таковою же услугой! – Не знал я, кого спасал, оттого и благодарности не заслуживаю. – Скромность это в тебе говорит, отваге твоей не уступающая. Прими же от меня сей перстень. Наместник, смерив Абданка взглядом, поморщился и отступил на шаг, а тот, с отцовской прямо-таки торжественностью в манерах и в голосе, продолжал: – Взгляни же. Не драгоценностью этого перстня, но другими его достоинствами дарю я тебя. Будучи молодых лет и в басурманской неволе, получил я его от богомольца, который из Святой Земли возвращался. В камушке оном заключен прах Гроба Господня. От подарка такого отказываться не годится, хоть бы даже он из ославленных рук воспоследовал. Ты, сударь, человек молодой и солдат, а коль скоро и старость, могиле близкая, не ведает, что с нею перед кончиною случиться может, что же тогда говорить о младости? Имея впереди век долгий, ей с куда большими превратностями суждено столкнуться! Перстень же сей убережет тебя от беды и охранит, когда наступит година судная, а должен я тебе сказать, что година эта уже грядет в Дикое Поле. Наступило молчание; слышно было только попыхиванье костра и конское фырканье. Из дальних камышей донесся тоскливый волчий вой. Внезапно Абданк сказал как бы сам себе: – Година судная грядет в Дикое Поле, а когда нагрянет, з ад и в и т ь с я в е с ь с в i т б о ж и й… Наместник, озадаченный словами странного мужа, машинально взял перстень. Абданк же устремил взгляд в степную темную даль, потом не спеша поворотился и сел на коня. Молодцы ждали его у подножья. – В путь! В путь!.. Оставайся в здравии, друже-жолнер! – сказал он наместнику. – Времена теперь такие, что брат брату не доверяет, оттого ты и не знаешь, кого спас; я ведь имени своего тебе не сказал. – Ваша милость не Абданк, значит? – Это мой герб… – А имя? – Богдан Зиновий Хмельницкий. Сказавши это, он съехал по склону. За ним двинулись и молодцы. Вскоре сокрыла их тьма и ночь. И лишь когда отдалились они этак на полверсты, ветер принес к костру слова казацкой песни: Ой, визволи, Боже нас всiх, бiдних невiльникiв, З тяжкой неволi, З вiри басурманськой — На яснiї зорi, На тихiї води,