Меня удивил его визит, потому что я уже ответила на все его вопросы. Но, наверное, следствие идет полным ходом. Сегодня кабинет мистера Эйвери был огорожен желтой лентой, и целый день по школе сновали полицейские. Купер сказал, что «Бэйвью», видимо, грозят неприятности из-за того, что арахисовое масло попало в воду, или что-то в этом роде. Я бросаю взгляд на мать. Она не сводит глаз с сержанта Будапешта, но я хорошо знаю это задумчивое выражение лица. Видимо, она уже планирует свой гардероб на уик-энд. В гостиную входит Эштон и садится в кресло напротив меня. – Вы разговариваете со всеми учениками, которые в тот день были оставлены после уроков? Сержант Будапешт прокашливается. – Следствие продолжается, но я приехал, потому что у меня конкретный вопрос к Эдди. В день смерти Саймона ты была в медпункте? Я в замешательстве бросаю взгляд на Эштон и снова смотрю на сержанта. – Нет. – Была, – настаивает он. – В журнале у медсестры это отмечено. Я смотрю в камин, но чувствую, как Эштон сверлит меня взглядом. Я наматываю на палец прядь волос и нервно ее вытягиваю. – Я этого не помню. – Ты не помнишь, как в понедельник ходила к медсестре? – Ну, я часто туда хожу, – быстро отвечаю я. – От головной боли что-то взять или еще что. Наверное, так. – Я морщу лоб, будто с трудом припоминая, а потом смотрю сержанту прямо в глаза. – Да, вспомнила! У меня были месячные и очень болел живот. Мне был нужен тайленол. Сержант Будапешт из тех людей, которые легко краснеют. Он багровеет, а я вежливо улыбаюсь, оставив волосы в покое. – И ты получила то, что тебе было нужно? Именно тайленол? – А зачем вам это знать? – спрашивает Эштон. Она перекладывает диванную подушку так, чтобы морская звезда, выложенная из настоящих раковин, не врезалась ей в спину. – Видите ли, один из вопросов, на которые мы ищем ответ, таков: как вышло, что в медпункте в момент приступа аллергии у Саймона не было ни одного «ЭпиПена»? Сестра утверждает, что с утра было несколько штук. Но днем не оказалось ни одного. Эштон напрягается: – Вы же не думаете, что их могла взять Эдди! Мама поворачивается ко мне со слегка удивленным лицом, но молчит. Если сержант Будапешт и замечает, что роль родительницы взяла на себя моя сестра, то никак на это не реагирует. – Никто этого не говорит. Но не видела ли ты эти шприцы, когда была там, Эдди? В журнале медсестры сказано, что ты была там в час дня. Сердце у меня бьется слишком быстро, но я спокойно отвечаю: – Я даже не знаю, как они выглядят. Он заставляет меня снова рассказать ему все, что я помню о событиях того дня после уроков, потом задает кучу вопросов про тот пост из «Тамблера». Эштон насторожена и заинтересована, она подалась вперед и все время перебивает, а мама дважды выходит в кухню долить себе вина. Я смотрю на часы, потому что мы с Джейком должны скоро ехать на море, а я еще и не начинала краситься. Прыщ сам по себе не замажется. Вставая, наконец, чтобы уйти, сержант Будапешт оставляет мне визитку. – Если еще что-нибудь вспомнишь, Эдди, позвони, – говорит он. – Никогда не знаешь, что может оказаться важным. – О’кей, – киваю я, суя карточку в задний карман джинсов. Сержант прощается с мамой и Эштон, я открываю ему дверь. Эштон стоит рядом со мной, прислонившись к дверному косяку, и мы смотрим, как сержант Будапешт садится в свой служебный фургон и выезжает задним ходом. Я вижу, что Джастин уже приехал: он стоит, пропуская сержанта, чтобы въехать, и это заставляет меня двигаться быстрее. Я не хочу с ним разговаривать, и я еще не накрасилась. Поэтому я бегу наверх, и Эштон тут же следует за мной. Моя комната самая большая в доме после гостиной и раньше принадлежала Эштон – мне она досталась после ее свадьбы. Эштон все еще чувствует себя в ней как дома, будто и не уезжала. – Про «Тамблер» ты мне не рассказывала, – говорит она, растягиваясь на моем белом покрывале и раскрывая последний номер «Ю-Эс уикли». Эштон еще светлее, чем я, но волосы у нее коротко пострижены, чего наша мать терпеть не может. А по-моему, симпатично. Если бы Джейку так сильно не нравились мои волосы, я бы тоже задумалась о такой стрижке. Я сижу перед зеркалом и тоном замазываю прыщ на виске. – Кто-то сгущает краски, вот и все, – отмахиваюсь я. – А ты и правда не помнишь, что ходила в медпункт? Или просто отвечать не хотела? – допытывается Эштон. Я верчу в пальцах крышку от тюбика с тоном, но меня выручает мой телефон, наигрывающий мелодию Рианны. «Единственная» – сигнал о пришедшем сообщении. Эштон берет телефон с ночного столика и докладывает: – Джейк уже почти здесь. – Эш, ну боже мой! – Я кидаю на нее сердитый взгляд в зеркало. – Нельзя же хватать чужой телефон! Вдруг это было бы что-нибудь личное? – Извини, – говорит она тоном, не предполагающим раскаяния. – С Джейком у тебя все в порядке? Я поворачиваюсь к ней на стуле, нахмурившись. – А почему должно быть не в порядке? Эштон выставляет в мою сторону ладонь. – Просто спросила, Эдди, я ни на что не намекаю. – Она мрачнеет. – Нет причин думать, что у тебя выйдет, как у меня. Мы же с Чарли не были парой еще со школы. Я удивленно моргаю. Вообще-то я какое-то время подозревала, что у них с Чарли не все гладко: во-первых, она вдруг стала много времени проводить здесь, во-вторых, ее муж месяц назад на свадьбе нашей кузины открыто флиртовал с похожей на шлюху подружкой невесты, – но раньше Эштон не говорила о разладе открыто. – А что, все так плохо? Она пожимает плечами, выпускает из рук журнал и трогает свои ногти. – Сложно. Брак на самом деле куда более трудная вещь, чем кажется. Скажи спасибо, что тебе еще не надо принимать решения, от которых зависит твоя жизнь. – Она поджимает губы. – Только не слушай, что тебе мама зудит. Радуйся своим семнадцати годам. Не могу. Я слишком боюсь, что все испортится. Что уже испортилось. Мне очень хочется довериться Эштон – такое было бы облегчение все выложить. Обычно я все рассказываю Джейку, но это я ему рассказать не могу. А кроме него в этом мире нет буквально ни одного человека, кому я верю. Никому из подруг, уж точно не матери, и даже не сестре. Потому что хотя она, наверное, и желает мне добра, но бывает ужасно агрессивна в отношении Джейка. Раздается звонок в дверь, и Эштон кривит губы в полуулыбке. – Идеал собственной персоной, – говорит она. Саркастически, как и ожидалось. Не отвечая, я устремляюсь вниз по лестнице и открываю дверь с широкой улыбкой, которую не могу сдержать при мысли, что сейчас увижу Джейка. Он стоит в дверях в своей футбольной куртке, с растрепанными ветром каштановыми волосами и улыбается мне точно так же, как я ему. – Хай, детка! Я уже готова его поцеловать, как вижу другого человека у него за плечом – и замираю на месте. – Ты не против, если мы подвезем Т. Д.? У меня к горлу поднимается нервный смех, но я его не выпускаю. – Нет, конечно. – Я его целую, но счастливый момент испорчен. Т. Д. кидает на меня быстрый взгляд и тут же опускает глаза. – Вы меня простите, ребята. У меня машина сломалась, и я хотел дома остаться, но Джейк настоял… Джейк пожимает плечами: – Ты же собирался. Нет смысла пропускать вечер из-за машины. – Он переводит глаза с моего лица на мои кроссовки и спрашивает: – Ты в этом поедешь, Эдс? Это не то чтобы критика, но на мне свитер Эштон, а Джейку не нравится, когда я одета во что-то бесформенное. – Так ведь там будет холодно, – говорю я осторожно, и он усмехается: – Я тебя согрею. Надень что-нибудь посимпатичнее, ладно? Я улыбаюсь несколько напряженно, возвращаюсь в дом и медленно поднимаюсь по лестнице, потому что Эштон наверняка еще не успела уйти из моей комнаты. Конечно же, она сидит на моей кровати, листая журнал, и, когда я лезу в шкаф, сдвигает брови. – Так быстро вернулась? Я достаю легинсы и расстегиваю джинсы. – Переодеваюсь. Эштон закрывает журнал и молча смотрит на меня, пока я меняю ее бесформенный свитер на обтягивающий. – Ты в этом замерзнешь, – говорит она. – Сегодня холодно. – Она фыркает, не веря своим глазам, когда я снимаю кроссовки и обуваю босоножки на шпильках. – Ты в этом поедешь на пляж? Джейк предложил тебе переодеться?