– «Гамаш даже не хочет возвращаться, – прочитал один агент. – Я слышал, он отверг предложение. Жители Квебека ему безразличны. Он думает только о себе». Агент поднял глаза и увидел, как Гамаш слегка вздрогнул. – Другие пишут о том же. Что вы не хотели возвращаться в отдел. Работать с нами. Это правда? – Отчасти – да. Никто в зале не ждал такого ответа. Все телефоны легли на стол, все глаза уставились на него. – Я и в самом деле отверг предложение вернуться в отдел в качестве старшего инспектора, – сказал Гамаш. – Но не потому, что не хотел возвращаться. – Тогда почему? – Потому что у вас превосходный начальник в лице старшего инспектора Бовуара. Я бы никогда не согласился подсидеть его. Я бы не сделал этого ни с вами, ни с ним. Наступила пауза, пока все переваривали его слова. – Вас беспокоит вопрос, действительно ли я хочу работать здесь, или же я принял предложение в пику тем, кто сделал его, чтобы унизить меня? Они уставились на него, явно пораженные его откровенностью. По крайней мере, молодые. Изабель Лакост и другие ветераны с усмешкой взирали на их удивление. – И это так? – спросил один из агентов. – Нет. Я отверг это предложение, полагая, что старший инспектор Бовуар остается на своем месте. Но когда он сказал мне, что принял приглашение поработать в частном бизнесе в Париже, мы с ним обсудили ситуацию. Потом я поговорил с женой и решил согласиться. – Он оглядел присутствующих. – Я понимаю вашу озабоченность, но я бы не пришел сюда, если бы не хотел. Работать в полиции почетно в любом качестве. Эта работа всегда была самой большой честью для меня. Я не знаю лучшего способа быть полезным и не знаю людей лучше, чтобы служить с ними бок о бок. Он говорил с таким убеждением, с такой непоколебимой искренностью, что девиз на их удостоверениях, их машинах, их значках вдруг обрел реальный смысл. «Service, Intégrité, Justice»[8]. Гамаш посмотрел на длинную белую доску на одной из стен. Он приходил сюда на неделе, когда здесь никого не было, сидел в этом конференц-зале, просматривал журналы. Фотографии. Листал дела, разглядывал лица на доске. Он знал, на какой стадии расследования находятся дела и какую работу проделал каждый из тех, кто возглавляет то или иное следствие. Или не проделал. И тут все взгляды обратились ему за спину. Жан Ги Бовуар приехал двадцатью минутами ранее, прошел в свой кабинет и закрыл дверь. Обычно он так не делал. Обычно дверь в его кабинет была открытой. Обычно он шел сразу в конференц-зал. Обычно он был там единственным старшим инспектором отдела по расследованию убийств. Однако этот день не был обычным. То, как пройдут следующие полчаса, задаст тон всему, что будет после. Как отреагируют его агенты и инспекторы на то, что к ним вернулся не просто их прежний старший инспектор, а человек, ставший легендой? Частное лицо, ставшее общественной фигурой? Но еще труднее для Бовуара было то, что он сомневался в собственной реакции. Он, конечно, обсуждал это с Арманом, обсуждал довольно долго, но теория часто не совпадает с реальностью. По теории все должно было пройти гладко. Он не будет запуганным и колючим (обычная его реакция на ощущение незащищенности). Он не будет оправдываться или прибегать к сарказму. Старший инспектор Бовуар будет уверенным. Спокойным. Он будет контролировать ход совещания, а самое важное – себя. Таким был план. Теория. Однако реальность состояла в том, что на протяжении почти всей своей карьеры он работал рядом с Гамашем, но на полшага сзади. Для него было естественно – в этот момент почти на уровне инстинкта – предоставить Гамашу последнее слово. Власть. Жан Ги сделал глубокий вдох. И глубокий выдох. Подумал, не позвонить ли своему поручителю, но решил просто повторить несколько раз молитву о даровании терпения. Он открыл глаза, когда его телефон издал знакомый звоночек. Электронное послание от Анни. «Ты с папой? Ты должен посмотреть это». Жан Ги нажал на присланную ссылку и пошел по ветке дискуссии. Твит за твитом. Коммент и отзыв. Вопрос и ответ. Словно какая-то безумная литургия. – Господи Исусе, – пробормотал он и закрыл ссылку. Он был рад, что жена прислала ее. Анни была юристом и понимала важность подготовки и информированности. Даже насчет тех вещей – в особенности тех вещей, – о которых мы и знать не хотим. Часы на стене показывали без одной минуты восемь. Жан Ги отер потные ладони о брюки и посмотрел на фотографию на столе. Анни и Оноре. Снято в доме Гамашей в Трех Соснах. На заднем плане, видимая только тем, кто знает, что она там, фотография в рамочке на книжной полке. Семейный снимок улыбающихся Анни, Оноре, Жана Ги, Рейн-Мари и Армана. Арман. Он всегда и везде. И утешение, и непременное присутствие. Сделав глубокий вдох, Жан Ги положил обе ладони на стол и вытолкнул себя из кресла. Потом открыл дверь и зашагал по большому открытому помещению, мимо столов, на которых громоздились папки с отчетами, фотографии, ноутбуки. Он вошел в конференц-зал: – Salut tout le monde[9]. Все, включая Гамаша, встали. Жан Ги без колебаний протянул руку, и они обменялись рукопожатием с Арманом. – С возвращением. – Merci, – кивнул Гамаш. – Patron. Глава третья Они, конечно, в первую очередь обращались к старшему инспектору Гамашу. Говорили с ним. Докладывали ему. Когда речь шла об их делах, они хотели услышать его комментарии, его одобрение. Гамаш, со своей стороны, внимательно слушал, но молчал. Молчал и посматривал налево. На старшего инспектора Бовуара. В ожидании указаний. И старший инспектор Бовуар давал их. Спокойно, вдумчиво. Когда требовалось, он задавал четкие вопросы. Направлял, иногда подталкивал. Но в основном слушал. Он не оборонялся и не злился. Хотя, если честно, он ощущал немалое раздражение, но не из-за Гамаша. И даже не из-за своих следователей. Его раздражала сама ситуация. И он подозревал, что именно это было целью высокого начальства. Столкнуть двух старших офицеров. Ради блага полиции? Non. Ради забавы. Чтобы посмотреть, удастся ли вбить клин между ними. С помощью злонамеренной алхимии сделать врагов из друзей. И возможно, тихонько подсказывал ему тихий внутренний голос, ради чего-то большего, чем забава. Сидевшая слева от Бовуара суперинтендант Лакост наблюдала за происходящим, осознавая, какие силы приведены в действие. Она рассчитывала на лучшее, но была готова и к столкновению. Однако, по мере того как совещание продолжалось, Жан Ги Бовуар демонстрировал ту свою сторону, которой она не знала раньше. Она видела, как он выказывал невероятную храбрость. Пылкую преданность. Неизменную, нередко одержимую приверженность делу обнаружения убийц. Чего она никогда прежде не замечала в Жане Ги Бовуаре, с его энергией, бьющей через край, так это сдержанности. До сегодняшнего дня. Где-то на пути, возможно в том солнечном квебекском лесу, Бовуар понял, какие битвы нужно вести, а какие – нет. Что имеет значение, а что – нет. Кто настоящие союзники, а кто – нет. Он вошел в лес, будучи вторым в команде. А вышел из него командиром. Жаль, подумала Лакост, что это случилось незадолго до его ухода из Квебекской полиции. Совещание продолжалось, они рассматривали одно дело за другим. Каждый полицейский вкратце рассказывал о порученном ему расследовании. Сообщал новые данные от судмедэкспертов, результаты допросов. Мотивы. Подозреваемых. Как обычно, сотовые телефоны были выключены и отложены в сторону – пользование ими во время совещания запрещалось. По ходу дела следователи постепенно переставали смотреть на Гамаша. Переставали смотреть на суперинтенданта Лакост. Все их внимание было теперь обращено на старшего инспектора Бовуара, который, в свою очередь, внимательно слушал их. В тех случаях, когда были произведены аресты и дела передавались в суд, Бовуар хотел знать, что думает об этом деле королевский прокурор. На самом деле он уже и так знал. Ни одно дело не передавалось в суд, пока старший инспектор Бовуар не ознакомится во всех подробностях с сильными и слабыми сторонами обвинения. Его вопросы были направлены на благо всей команды. Бовуар сидел, опершись локтями о столешницу, сцепив пальцы и подавшись вперед. Внимательный, сосредоточенный. Он надеялся, что излучает ауру спокойствия и стабильного контроля. На самом деле он излучал энергию. Жизненную силу. Высшую степень внимания. Глаза Бовуара, устремленные на следователей, смотрели с интересом и одобрением. В очках он казался старше своих лет. Ему было под сорок – меньше, чем многим из ветеранов полиции в зале. На двадцать лет меньше, чем человеку справа от него.