— Если только он не сговорился с этим парнишкой, Донахью. Отсюда и все это дерьмо. — Если верить матери, Джонни симпатий к Филдингу не питал. А если так, то откуда бы машинке миссис Донахью здесь взяться? — Если это ее машинка. Мы же пока не знаем. И не забывай про наркотики. Джонни определенно на них подсел, когда начал ходить на занятия по тхеквондо. Один да один будет два, так? — Это мы скоро узнаем. Конверты? Бумага? — Не попадалось. — Похоже, все здесь. — Я указываю взглядом на камин, в котором сгорела, по крайней мере, часть бумаг миссис Донахью. А может быть, и все, что осталось после того, как она написала мне письмо, от которого теперь открещивается. — Послушай… — Марино не договаривает, и в этом уже нет необходимости. Я знаю, что он хотел сказать. Марино собирался напомнить, что я не могу судить о Филдинге объективно. Потому что у нас что-то было. Марино ведь и сам многое видел и помнит, каким был Филдинг в те далекие уже дни, когда работал со мной в Ричмонде и был не только моим коллегой и протеже, но и, по мнению многих, чем-то большим. — Это здесь так и было? — спрашиваю я, указывая на катушку широкой клейкой ленты, которая лежит на скамейке. — Ну да. Конечно. — Марино открывает кейс и достает пакетик для вещдоков, чтобы сопоставить потом край ленты с ее полоской на конверте. — Ты все-таки расскажи. Как он мог ее достать и зачем она ему понадобилась. Ему, то есть Филдингу. Как Джек раздобыл печатную машинку Эрики Донахью и для чего написал письмо якобы от ее имени, а затем и позаботился о том, чтобы его лично мне вручил водитель, который обычно обслуживал солидные мероприятия, вроде бар-мицвы[65] и свадеб. Мог ли он получить машинку, бумагу и конверт от Джонни? Если так, то почему Джонни так поступил? Может быть, Филдинг манипулировал пареньком? Заманивал в ловушку? — Подставить хотел мальчишку, — говорит Марино, отвечая на собственный вопрос и повторяя мою мысль, от которой я сама уже готова отказаться. — Бентона бы спросить. Но Бентона рядом нет и не видно. Он где-то разговаривает по телефону, советуется со своими коллегами, может быть, с агентом по фамилии Дуглас. Меня это беспокоит, и я лишь надеюсь, что мое беспокойство — обычная, здоровая паранойя и что веских причин для тревоги нет, а со спецагентом Дуглас у моего мужа исключительно деловые отношения. Надеюсь, та, вторая, чашка кофе на заднем сиденье внедорожника не принадлежала Бентону, что он не катался с ней, пока я сидела в Довере и еще раньше, когда меня посылали в Вашингтон. Я теперь не только плохой руководитель, но еще и плохая жена. Все вокруг рассыпается. Всему конец. Чувство такое, будто здесь умерла я сама, будто та жизнь, которую я знала, не выдержала моего отсутствия и тихо скончалась, и вот теперь мне приходится вести расследование, чтобы установить, что же все-таки меня прикончило. — Вот что нам сейчас нужно, — говорю я Марино. — Полагаю, к машинке никто не прикасался. Это ведь «оливетти»? Или мы еще этого не знаем? — Вообще-то мы все здесь были заняты, — ворчливо отвечает Марино, давая понять, что у полиции есть дела поважнее какой-то печатной машинки. — Нашли, как ты уже знаешь, собаку. Осмотрели спальню. Похоже, Джек там и ночевал, когда приезжал. И там же, наверное, все и произошло. Машинка в футляре, стоит на столе в столовой. Я только поднял крышку, посмотрел, что внутри. — Возьми с клавиш мазки на ДНК, потом упакуй и отправь в лабораторию. Мазки передай следующим же рейсом. Их нужно проанализировать в первую очередь, и они скажут, кто написал то самое письмо. — Думаю, мы оба уже знаем. — Машинку проверить на совпадение с письмом по курсиву. Потом сравним эту клейкую ленту с тем, что у нас есть, — по линии обрыва. С нее тоже взять мазок на ДНК, снять, если есть, отпечатки. Не удивлюсь, если все укажет на Донахью. — Почему? — Потому что подставляют их сына. — Вот уж не думал, что Джек такой сообразительный. — Я не сказала, что он кого-то подставлял, — отвечаю я ровным, бесстрастным голосом. — Профиль его ДНК и отпечатки у нас есть, как и всех остальных сотрудников. Так что с ним проблем не будет. Вопрос в том, есть ли что-то еще. Найдем ли мы ДНК более чем от одного источника? Скорее всего, да. Все сразу же прокатаем через CODIS. — Ладно. Раз уж ты так хочешь. — Это нужно сделать незамедлительно. Где Джек, нам известно. А вот вовлечен ли во все это кто-то еще? Например, Донахью? Нельзя терять ни минуты. — Ладно, док. Как скажешь, — говорит Марино, и я без труда читаю его мысли. Это дом Джека Филдинга. Его Коттедж смерти, его Маленький магазинчик ужасов. Чего еще суетиться? Но высказывать мысли вслух Марино не спешит. Он предполагает, что я просто не желаю принять очевидное. Льщу себя безумной надеждой, что Филдинг никого не убивал, что его собственностью кто-то воспользовался, а сам Джек — лишь жертва, а не монстр, как все теперь считают. — Мы не знаем, бывала ли здесь его семья, — терпеливо и сдержанно, но сухо напоминаю я Марино. — Жена, две девочки. Мы не знаем, кто здесь бывал и кто что трогал. — Вряд ли они приезжали из Чикаго, чтобы побывать на этой свалке. — Когда они уехали из Конкорда? — Семья Джека жила там, вместе с ним, в арендованном доме, найти который помогла ему я. — Прошлой осенью. Все сходится. — У Марино завелось еще одно предположение. — Футболист и все, что случилось после того, как семья вернулась в Чикаго, а он перебрался сюда, купил этот домик и жил тут, как бродяга. Мог бы, по крайней мере, написать тебе, признаться, что жизнь в личном плане не удалась, а семья сбежала в Чикаго. — Он ничего мне не сказал. И очень жаль. — Да. Только не говори, что это я должен был сделать. — Марино упаковывает катушку с клейкой лентой. — В чужие дела не лезу. И начинать карьеру с того, чтобы закладывать коллег, — это не мое. Идея пригласить Филдинга принадлежит тебе, хоть ты и должна была понимать, что он, как всегда, облажается. — Хочешь сказать, что этого следовало ожидать? — Я смотрю в налитые кровью глаза Марино. — Надень каску, прежде чем спускаться. Дерьма там хватает, с потолка всякая гадость свисает… как гирлянды рождественские. Я пройдусь до фургона. Знаю, тебе минутка-другая не помешает. Я подтягиваю ремешок каски, понимая, что Марино не хочет спускаться со мной в подвал не из-за того, что мне потребуется какое-то время, чтобы прийти в себя и побыть одной, без него. Особенной чувствительностью Марино не отличается. Просто он убедил себя, что так надо. Но я, слыша, как он обмывает сапоги в ванне с водой и медленно уходит, представляю совсем другую картину. Дело не в тех малоприятных телесных жидкостях, что оттаяли и растеклись по полу подвала, и не в страхе Марино перед вирусами гепатита, ВИЧ или бог знает чего, а в том, как эти жидкости туда попали. Обмывая в ванной сапоги, он пытается очиститься от чувства вины. Марино не видел, как Филдинг это делает, и теперь перед ним возникла проблема. Как я объяснила Бентону, пока мы ехали сюда, а потом рассказала по телефону и Марино, изъятие семенной жидкости мало чем отличается от обычной вазэктомии, за исключением того, что с мертвым эту процедуру провести легче, чем с живым, быстрее и проще. Причины очевидны — не требуется местная анестезия, не приходится думать о том, как чувствует себя пациент, не испытывает ли он каких-то неудобств. Все, что требовалось от Филдинга, — это сделать небольшую пункцию на мошонке и ввести иглу в семяпроводящий проток, чтобы откачать сперму. Минутное дело. Скорее всего, он забирал семя не во время вскрытия, а еще раньше, в холодильнике, когда рядом никого не было. Потому, наверное, он и кровотечение у человека из Нортон’c-Вудс заметил раньше других. В понедельник явился пораньше на работу, прошел в холодильник, пока там было пусто, и вот тогда-то заметил на поддоне, под мешком, кровь. Вышел, поднялся к себе и вызвал Олли и Анну. Если кто-то и должен был что-то заметить за те шесть месяцев, что я была в Довере, то только Анна. Об этом я Марино и сказала. Может, она и не замечала, а может, догадывалась, но молчала. Теперь мы знаем, судя по тому, что обнаружилось в морозильнике в подвале и что вылилось на пол, что Филдинг отобрал сперму по меньшей мере у сотни пациентов, и это принесло бы ему сотню тысяч долларов — в зависимости от назначаемой цены. Возможно, масштаб был больше, и богатым семьям цена выставлялась более высокая. Жидкое золото — так называют копы сперму. А Филдинг торговал ею на созданном им самим черном рынке. Я постоянно думаю, почему он выбрал Илая, и не нахожу ответа на этот вопрос. Возможно, мы никогда этого не узнаем. Так или иначе, но, когда вчера утром Филдинг вошел в холодильник, там находилось лишь одно пригодное для экстракции спермы свежее мужское тело. Тело Илая Гольдмана. Другой мужчина был постарше, и покупателей на его семенную жидкость наверняка бы не нашлось. Третьей была женщина. Если Филдинг и впрямь, пойдя на немалый риск, убил Илая Гольдмана инжекторным ножом, значит, потенциальный покупатель у него уже был. Но кто? Ведь, продавая сперму Илая, Филдинг практически сознавался в убийстве. Меня не отпускает мысль, что Джек не знал, кто тот мужчина в Нортон’c-Вудс, о смерти которого его известили в воскресенье. Он не поехал на место преступления, не проявил ни малейшего интереса и, возможно, не имел на то никаких причин. Он ни о чем не подозревал, пока не вошел в холодильник, где и узнал Илая Гольдмана, с которым уже пересекался раньше. Возможно, в связи с наркотиками или по поводу пистолета. Может быть, Филдинг подарил или продал Илаю «глок». Кто-то же это сделал. Наркотики, пистолет, возможно, что-то еще. Вот бы заглянуть в мысли Филдинга, когда он вошел в холодильник вчера, в начале восьмого утра. Тогда бы я знала. Тогда бы я знала все. Я отвожу лампочку, чтобы не удариться о нее каской, и спускаюсь по каменным ступенькам в неудобном желтом костюме и больших резиновых сапогах. По спине ползет холодный пот. Я с тревогой думаю о Бриггсе и предстоящей встрече с ним, а еще беспокоюсь о собаке по кличке Сок. Беспокоюсь обо всем, о чем только можно беспокоиться, потому что не могу думать о том, что предстоит мне увидеть. Но так оно и лучше, и, как бы я ни жаловалась на Марино, он поступил правильно. Я бы не хотела, чтобы тело Филдинга отправили в ЦСЭ, не хотела бы увидеть его в мешке на стальной каталке или на поддоне в морге. Марино хорошо меня знает и прекрасно понимает, что, если решение оставить за мной, я потребую показать Филдинга таким, каким он был, когда умер. Я непременно должна убедиться в том, что сделанные Бриггсом выводы совпадают с моими. Это относится и к причине, и к роду смерти[66]. Подвал каменный, с побеленными стенами, сводчатым потолком и без окон. Народу здесь слишком много, все одеты примерно так же, как и я, в желтые защитные костюмы, на всех каски, на руках — черные резиновые перчатки, на ногах — зеленые сапоги. Лица у некоторых скрыты под защитными щитками и хирургическими масками. Я узнаю троих своих подчиненных из лаборатории ДНК. Они берут мазки с каменного пола, усеянного осколками разбившихся стеклянных пробирок с черными пластиковыми пробками. Неподалеку обогреватель, о котором упоминал Марино, и стальной криогенный морозильник той же марки, что и у нас, — для хранения биологических образцов. Дверца морозильника распахнута, на полочках ничего нет — кто-то, вероятно Филдинг, разбил содержимое о каменный пол, а потом включил обогреватель. Замечаю на некоторых осколках обрывки ярлычков. Если не считать стекла, пол чистый. Стены покрыты чем-то матовым, вроде грунтовки. Подвал напоминает переделанный в лабораторию погреб винодела — стальная раковина, стальной стол, штативы для пробирок, большие стальные емкости для жидкого азота. Есть еще металлический стол и несколько стульев, один из которых выдвинут, как будто на нем только что сидели. Я смотрю на стул, ищу кровь, но ничего не нахожу. Стол накрыт белой оберточной бумагой, и на нем лежат ярко-голубые длинные криоперчатки, ампулы, ручки-пятновыводители, длинные пробки, измерительные штанги. Под столом несколько белых картонных ящиков с надписью «криокуб» для алюминиевых контейнеров, используемых при транспортировке биологических образцов. Температура минус 150 в таких контейнерах может сохраняться на протяжении пяти дней. Можно перевозить и замороженную сперму, поэтому второе их название — «семенной танк». Они особенно популярны у заводчиков скота. Можно только предполагать, что оборудование и материалы для своего нелегального бизнеса Филдинг получал через ЦСЭ, вынося необходимое под покровом ночи мимо бдительной охраны или же указывая в заказах другой адрес получателя. Не исключено, что-то приходило прямиком сюда, в домик на берегу. Пока я складываю кусочки мозаики, сам Филдинг находится рядом, лежит под синей простыней на чистом каменном полу. Под головой у него, насколько можно судить, большая лужа крови. Кровь уже разделяется и свертывается, но процесс разложения замедлился из-за низкой температуры в подвале. Холодно здесь так, что можно видеть парок от собственного дыхания. Вспыхивает и гаснет фотовспышка. Кто-то широкоплечий в желтом костюме фотографирует угол подвала с установленной желтой треногой. Насколько я могу судить, электрооптическая дальномерная система уже выполнила свою работу, записав координаты каждой мелочи, включая и то, что фотографирует полковник Прюитт, — почерневший участок стены над полом. Поймав мой взгляд, Прюитт опускает камеру. Я подхожу к омерзительному черному пятну и улавливаю запах смерти, тяжелый, едкий, густой запах крови, пролившейся и высыхавшей на протяжении месяцев в этом не знающем солнца, холодном подвале. Я чувствую плесень. Чувствую пыль. Замечаю клочья старого грязного ковра и куски фанеры у дальней стены. Судя по пыли и грязи на белом полу, ковер и фанеру принесли сюда не так уж и давно. К стене, на высоте моей головы, прикручены якорные скобы, напоминающие те, что используют в подъемниках. Веревки, шприцы для смазки, крепления, тележки, захватные крюки, вертлюг с кольцами на потолке… Оглядывая все это, я понимаю, что Филдинг создал здесь механизм для перемещения тяжелых емкостей с жидким азотом, и в какой-то момент, когда он занялся своим нелегальным бизнесом, вся эта система обратилась против своего создателя. — Насколько я смог понять, пользовались колуном — отсюда и сила удара, и резаные повреждения, — говорит Прюитт вместо приветствия, как будто наша встреча здесь в порядке вещей, обычное продолжение того, что было в Довере. — По сути, кувалда с одной стороны и что острое, вроде ледоруба, с другой. Плюс длинная рукоять. Лежала под ковром, вместе со спортивной курткой бостонского колледжа, кроссовками и другой одеждой. Предположительно, все принадлежало Уолли Джеймисону. Здесь все этим было накрыто. — Он показывает на ковер и фанеру, и я понимаю, что ими прикрывали место преступления. — Вещи, включая, разумеется, и колун, уже отправили в вашу лабораторию. Вы орудие убийства не видели? — спрашивает он. — Нет. — Представляю, что бы я почувствовал, если бы ко мне с таким заявились. Господи. Сразу Лиззи Борден[67] вспоминается. Да еще окровавленные веревки болтаются. — Он указывает на привинченные к стене кольца, почерневшие от старой, давно высохшей крови, и я почти ощущаю запах страха, невообразимого ужаса, который испытал тот футболист, замученный и убитый на Хеллоуин. — Почему он все это не убрал? — Я задаю первый пришедший в голову вопрос. Подвал выглядит так, как будто в нем и не прибирались после жестокого, садистского убийства Уолли Джеймисона. — Выбрал путь наименьшего сопротивления. Забросал тряпками и фанерой и махнул рукой. Поэтому здесь столько грязи и прочей дряни. Такое впечатление, что после убийства он даже ничего не помыл. Собрал в кучу и сдвинул к стене — вот и все. — Не понимаю, почему он ничего не вымыл, — повторяю я. — Ведь прошло три месяца. Оставил все как есть. Странно… — По одной версии, это его возбуждало. Есть такие люди, они что-то фотографируют и снимают, а потом дома как бы продолжают делать то же самое. Филдинг каждый день возвращался сюда, зная, что его здесь ждет, и от этого получал кайф. Он или кто-то другой. Джек не мог получать кайф от вида крови. Его даже на вскрытии иногда тошнило. Бентон скажет, что это все наркотики. И остальные тоже так скажут. Может быть, так оно и есть. Филдинг изменился, стал другим — этого я отрицать не могу. — Наши специалисты могут вам помочь, — говорит Прюитт, глядя на меня через пластиковый щиток, который постоянно запотевает от дыхания. Живые карие глаза смотрят дружелюбно, но в них заметно беспокойство. Чувствует ли он то же, что и я? Чувствует ли, что здесь что-то не так? Может быть, глядя на почерневшую стену с привинченными к ней якорными скобами, он задается тем же вопросом, что и я. Почему Джек это сделал? Экстракция семени для продажи безутешным семьям — дело почти понятное. Можно, конечно, обвинять его в жадности и стремлении к наживе. Но он мог пойти на это и по другой причине: он чувствовал свое могущество каждый раз, когда возвращал жизнь взамен отобранной. Но я вспоминаю фотографии и видеозаписи изуродованного тела Уолли Джеймисона и те мысли, что пришли ко мне тогда. Его убийство называли преступлением на сексуальной и эмоциональной почве, как будто тот, кто набросился на парня со страшным оружием, питал к нему какие-то чувства. Разве что так можно сказать о ярости, утихшей лишь после того, как на теле футболиста не осталось живого места. А потом убитого отвезли на катере, может быть на боте Филдинга, в бухту и сбросили в воду у пункта береговой охраны — акт, по мнению Бентона, дерзкий и вызывающий в отношении правоохранительных органов. И тоже плохо совместимый с характером Филдинга, которому просто не хватило бы смелости сыграть такую роль. — Спасибо. Давайте посмотрим, что еще нужно, — говорю я Прюитту. — Нужно только ДНК. У нас уже сотни образцов, которые требуется связать с донорами. — Знаю. Работа предстоит огромная и закончится еще не скоро, потому что мы не знаем всего, что здесь произошло. Нам известно о содержимом морозильника, известно об убийстве студента Бостонского колледжа Уолли Джеймисона. — Я называю имя, и он как будто встает передо мной — крепкий, с решительным подбородком, черноволосый, с ясными голубыми глазами. — Вы когда сюда попали? — Мы с Джоном прилетели рано, а сюда приехали часов семь назад. Я не спрашиваю, где Бриггс сейчас. — Он провел внешний осмотр и передаст материалы, когда вы будете готовы, — добавляет Прюитт. — И до вас никто ничего не трогал? Тело Филдинга обнаружили в начале четвертого ночи. По крайней мере, мне так сказали. — Когда мы приехали, он лежал так же, как и сейчас. И накрыт был так же. Пистолета здесь нет. ФБР восстановило спиленный номер, и «глок» отправили в вашу лабораторию. Об этом мне уже говорил Бентон. — Я узнала обо всем совсем недавно. По дороге сюда.