– На вечеринку? – изумилась мама. – На какую еще вечеринку, Зои? Я резко повернулась: – Папа разрешил мне пойти! Мама свирепо вскинула глаза на папу, а тот подобрал пальцем кетчуп на тарелке, облизал его. – Она же хорошо вела себя весь день. На такое я и надеяться не могла. Еле удержалась, чтоб не кинуться его целовать. – А мне ты не собирался хоть словечко об этом сказать, Саймон? – Я что, должен обсуждать с тобой каждое свое решение? – Ах, вот как, значит, у нас теперь будет? – вспыхнула мама. – Ты будешь принимать решения – смехотворные решения, касающиеся всей семьи, не учитывая… Папа побагровел: – Не заводись, Джейн! Не перед девочками. Мама шумно выдохнула, но примолкла. Я двинулась к кухонной двери, а Дот в это время взяла стручок зеленой фасоли и метнула его на тарелку на манер копья. – Золотая олимпийская медаль! – объявила она (жестами, конечно). – И золото в толкании ядра! – Дот метнула морковку. Та отскочила от локтя Соф и угодила в солонку. – Мам, скажи ей! – заныла Соф. – Девочки, прекратите! – прикрикнул папа. – Опять я виновата, да? – вспылила Соф. – Оставь, Соф, – вмешалась мама. – Это несправедливо! – воскликнула Соф, вскинув вверх руку, и при этом ненароком задела стакан. Стакан покатился по столу, заливая все вокруг черносмородиновым соком. Папа чертыхнулся, мама кинулась за полотенцем. – Так я пошла? – осведомилась я. – Нет! – рявкнула мама. – Да! – в ту же секунду отчеканил папа. Они гневно пожирали друг друга глазами, а капли черносмородинового сока тихо капали на пол. – Прекрасно! – процедила мама. – Но учти, в одиннадцать я тебя забираю. Пока мама не передумала, я вылетела из кухни и галопом помчалась к себе в комнату. Там, конечно, был полный порядок – мама приучила. Одежда аккуратно развешана в шкафу, на пурпурном одеяле – ни морщинки. Лампа того же пурпурного цвета точнехонько посередине ночного столика, все до единой книги на полке в изголовье кровати смотрят корешками в одну сторону. Только на письменном столе кавардак – страницы из Биззл Бэззл-бога рассыпаны по всей столешнице, доска для заметок сплошь заклеена стикерами, исписанными подробностями характеров героев и поворотов сюжетной линии. Никогда в жизни я еще так быстро не собиралась – просто натянула черные джинсы и майку. По-хорошему следовало бы вымыть голову, но, мистер Харрис, не было же времени. Кое-как завязала волосы в хвост, вдела сережки: ничего особенного, ничего девчачьего – простые серебряные кольца. Потом сунула ноги в туфли без каблуков, выскочила из комнаты и запрыгнула в папину машину. Нужный дом мы сначала услышали, а потом уж увидели. От ударной музыки воздух буквально дрожал. Папа остановился в начале улицы, вдоль которой выстроились одинаковые дома. Маленькие, незатейливые. Такой домик нарисовала бы Дот, если дать ей листок бумаги и карандаш. Два окна сверху, два внизу, дверь посередине и жалкий садик с одним деревцем, террасой и лоскутом газона. Поодаль, над воротами последнего в ряду домика, танцевали на серебряных тесемках воздушные шары в виде пивных бутылок. Я вылезла из машины, должно быть, с горящими щеками и определенно с пересохшим ртом – помню, я все пыталась сглотнуть и никак не получалось. – Будь умницей, ладно? – сказал папа, покосившись на шары. – Хватит с меня неприятностей на сегодня. Это прозвучало так тоскливо, что я снова сунула голову в дверь: – Ты в порядке? Папа зевнул, сверкнув пломбами. – Ничего, справлюсь. – Дедушка выздоровеет, вот увидишь, – сказала я просто так, чтобы хоть что-нибудь сказать, но мне не терпелось попасть на вечеринку. Папа пристально смотрел в окно, не замечая расфуфыренных девчонок, проковылявших мимо на высоченных каблуках. Сантиметров десять, не меньше. А я-то? Смешно небось выгляжу в своих джинсах и туфлях без каблуков. – Просто он выглядит таким… Ну, не знаю, старым, что ли. Я уставилась на свои ноги – пыталась увидеть их чужими глазами. – Он и есть старый, пап. – Раньше он марафоны бегал. Я удивленно вскинула глаза. – Серьезно? – Абсолютно. В хорошей был форме. Один раз выбежал из трех часов. – Это хорошо? Папа печально улыбнулся. – Еще как хорошо, детка. И он умел танцевать. И бабушка тоже. Они были той еще парой! Музыка в доме стала еще громче. К нему стекался народ: парочка под ручку, два парня в клетчатых рубашках, девчонка из старших классов в пестром платье. Я уже не могла устоять на месте. Папа унесся мыслями куда-то далеко-далеко, а вечеринка – вот она, в двух шагах. Мне не хотелось быть невежливой, но время-то уходило – тик-так, тик-так, тик-так. Выждав для приличия несколько секунд, я чмокнула папу в щеку и зашагала к дому, прикидывая на ходу, какая музыка могла нравиться дедушке. И как, интересно, он танцевал, когда ему было столько, сколько мне сейчас, и руки-ноги у него двигались так же хорошо, как у меня. Я ускорила шаг. Здорово быть сильной, ловкой; здорово не лежать прикованной к больничной койке после удара. Здорово быть молодой. Когда я подошла к террасе, сердце у меня отчаянно стучало. Входная дверь была распахнута настежь, и народ валом валил. У ворот я приостановилась и, сдвинув шары в сторону, загляделась. Честное слово, передо мной открылся не просто холл со старым ковром на полу, а совершенно новый мир. У меня засосало под ложечкой, адреналин покалывал иголочками, словно газировка. Я, мистер Харрис, ощутила собственную молодость как драгоценный дар. Несколько секунд я смаковала это ощущение, затем торопливо зашагала по дорожке, стараясь не наступать на трещины между плитами. – Перебираешься по камням через быструю речку? Или участвуешь в беге с барьерами на Олимпиаде? – Незнакомый парень сидел на скамейке в палисаднике и в упор разглядывал меня. Карие глаза. Растрепанные светлые волосы, которые, похоже, отроду не встречались с расческой. Довольно высокий. Худощавый. Мускулистые руки скрещены на груди. – Что ты себе представляла? – перекрикивая музыку, спросил он и показал на трещины. Я пожала плечами. – Ничего не представляла. Я суеверная, а наступать на трещины дурная примета. Парень отвернулся. – Жаль. – Жаль? – Я думал, ты во что-то играешь. – Если хочешь, я и поиграть могу, – откликнулась я, и собственный голос меня поразил. Такой уверенный. Даже кокетливый. Совершенно новый голос. Заинтригованный, парень снова повернулся ко мне: – Ладно… вот тебе вопрос. Если бы трещины были чем-то опасным, чем они были бы? Я на мгновение задумалась; мимо ковыляющей походкой, с ухмылкой оглядев мой наряд, прошествовали три девицы. – Мышеловками, – ответила я, пытаясь не обращать внимания на девиц. – Мышеловками? Ты могла бы вообразить все что угодно, а ты выбираешь мышеловки? – Ну да… – Ни крокодилы, ни черные расщелины, полные змей. Малюсенькие мышеловочки с кусочками сыра на пружинке. Я сделала шаг, другой. Мне стало весело. – Кто говорит про малюсенькие мышеловки? – Я ткнула трещину мыском туфли. – Они могут быть громадными, с ядовитым сыром, с шипами, способными насквозь проткнуть мне ноги. – Они такие и есть? Я помедлила. Улыбнулась: – Нет. Это малюсенькие мышеловочки с кусочками сыра на пружинке. Кто-то, пролетев у нас над головами, заухал на дереве. – Сова! – воскликнула я. – Ну вот, ты опять. – Что я опять? Он со вздохом встал. У него были широкие плечи; такие весь мир выдержат или, по крайней мере, отлично прокатят меня. На нем были выцветшие синие джинсы и черная футболка, которая пузырилась в неправильных местах. Он приложил даже меньше стараний, чем я. Мне вдруг показалось, что мои туфли приподняли меня над землей, что я парю.