– Это как большая тюрьма? Общая тюремная камера, да? Они хотят узнать, что случилось? – Да не парься ты, говорю же! Ещё не понял? Им и так всё известно! – К тебе тоже приходили с бумагами? Двое? – Двое… Трое… Целая толпа! Уж не знала, куда деваться от них… Прям задрали! – Что? – Да ничего… Х-ха! Ознакомили меня с «заочным приговором». Что-то там о нарушении конституционных прав человека. И ещё так, по мелочи. Массовые пытки и казни… Не признали, что я тоже находилась под действием Препарата. Толь… Ай, ладно… В общем, предъявили мне ультиматум. Либо за решётку, а либо… И вот тут-то самое интересное… Первый изогнул бровь. – Предложили прикинуться больной? Ну… – он многозначительно прикоснулся к виску, зашуршав просторной рубашкой. Ханни усмехнулась. – Да как же!.. Говорю же, не поверили про Препарат! – Но тогда… Они так и не сказали, кто они такие? Просто дали подписать странные бумаги? – А ты, я вижу, шаришь… Ага. Только не всё так просто. Я читала бумаги. С виду там всё в порядке. Вроде как… наше дорогое правительство помещает меня сюда, в «частную трудовую колонию». Пожизненный рабочий контракт без оплаты труда. Круто, да? Первый не ответил. До него со скрипом доходил смысл её слов. На автомате он доедал остатки обеда, механически пережёвывая пищу и запивая чаем. Ханни тоже орудовала вилкой, уминая за обе щеки. Первый вытер рот и руки салфеткой. Всё-таки дождавшись, когда официант с грязной посудой отойдёт подальше, спросил: – Так ты не знаешь, у кого мы? Что-то опять начинается?.. – Похоже на то. Они называют себя «СЛОМ». – Слом?! – ИССЛ-ОМ, – раздражённо отчеканила Ханни. – Аббревиатура, разговорное сокращение… «Исследовательский лагерь опасных механизмов». Очень весело. Согласить, говорить «ИЛОМ» было бы совсем стрёмно. – Чего?! – поперхнулся Первый. – Лагерь? Механизмов? Что за бред? – Ага. Я тоже так подумала, но… Форма предприятия – акционерное общество. Это может означать что угодно. Возможно, нам вообще показали поддельные документы, распечатанные на цветном принтере. Может быть, нас похитили, вязли в плен… А может, и нет. Может, у них и правда контракт с правительством. Поэтому тут одни додики в форме… – Додики? – не удержался Первый, прыснув от смеха. – Кто это? Она не успела ответить, лишь сверкнула глазами. К столу тихо подошёл санитар, положив Первому руку на плечо. Значит, пора было закругляться с обедом. Тем более что разговор сполз в какое-то несерьёзное русло. Видимо, кто-то отдал приказ сворачивать этот балаган. Первый, глянув на Ханни, заметил, как забавно взмыли вверх её брови. Мол, хорошенького понемножку, ага? К ней тоже подошли, ну а Первого потянули в коридор. Обратно их с Ханни вели разными переходами – может быть, даже в разные корпуса. Первый не слышал за спиной её шагов, да и окон так и не попалось по дороге. Первый укрепился в мысли, что это подземный этаж, и постарался запомнить все повороты и двери. Если верить Ханни, они с ней в самом начале пути. Им ещё предстоит всё узнать. А пока надо просто присматриваться ко всему и запоминать. И тогда в голове сформируется общая картина и план. *** После этой встречи обед и ужин Первому приносили в палату, так что в тот день им с Ханни больше видеться не довелось. Потянулись унылые будни. Первый лежал в своей комнате и глядел в потолок, пытаясь систематизировать крохи недавних наблюдений. Но как он ни старался, всё не мог определить, где здесь спрятаны скрытые камеры, хоть и был совершенно уверен в том, что они есть. Когда его привели сюда после встречи с Ханни, то выяснилось, что за время обеда в палате демонтировали все медицинские приборы. Больше не было ни кардиомонитора, ни аппарата искусственной вентиляции лёгких, ни центрифуг для экспресс-анализов, ни стоек для капельниц. Только дырочки остались в стенах от крепежа устройств да призрачные следы от ножек тяжёлых тумб на полу. А высокотехнологичную койку с фиксаторами в различных положениях заменили обычной одноместной, заправленной белым бельём и накрытой голубым покрывалом. На кровать кто-то бросил пару рекламных журналов. В журналах были фото косметики и других «товаров по почте», но текст был настолько банальным, такого общего содержания, что Первому не удалось по нему что-либо определить. Номера телефонов с трёхзначным кодом впереди ничего ему не говорили. Печально, но именно сейчас подсознание его подвело, отказавшись выдать нужные данные. Первый пялился на фото глупо улыбающихся девок и парней, читал названия бесполезных товаров или просто лежал на койке, затаив дыхание: пытаясь расслышать хоть что-то, кроме шагов санитаров и лязганья столов на колёсах… Но ведь и это уже кое-что. Да, в своей палате он был единственным «больным», но по звукам заключил, что за стенами всё же ещё кто-то есть. На следующий день его вновь повели в столовую. Санитар отомкнул дверь магнитным ключом, мягко выпроводив «пациента» из комнаты. И хоть отношение к нему здесь и чистая палата с удобствами разительно отличались от камеры с решёткой на базе Толя, и от Первого пока ничего не требовали, но в целом его положение можно было назвать заключением. В столовой он опять встретил Ханни. Они ели и тихо, сдержанно обсуждали свои скудные новости. Затем они вновь расстались. Но Первого стали водить в столовую регулярно. Правда, порою он завтракал и обедал совсем в одиночестве, и тогда начинал беспокоиться. Но вот приходило время ужина, и за столиком его снова ждал пристальный взгляд синих глаз. Или наоборот: ужинал он один, а Ханни встречал уже утром. Тогда Первый понял, что ему дают её видеть не чаще одного раза в день. А сама она объяснила, что днём её водят на физиотерапию, чтобы вернуть подвижность только-только сросшимся пальцам. Скоро ей даже обещали разрешить посещать спортзал. Это тоже было занятным фактом. Выходило, у загадочного СЛОМа тут целый спортивно-оздоровительный комплекс. Первый даже слегка расстроился – позавидовал Ханни, ведь его самого пока никуда не водили, кроме маленького обеденного зала. Но вскоре случилось и кое-что поинтереснее. В его комнату повесили электронные часы, выдали ему пластиковую ключ-карту от двери и объявили, что теперь он может свободно передвигаться по маршруту «палата – столовая». А в столовой произошло просто нечто. Там начали появляться новые люди. *** Сначала с Ханни и Первым стал обедать один незнакомый парень. На вид он казался совсем ненамного старше Первого и внешне ничем не отличался от людей, которых Первый уже видел здесь и на базе Толя. Не отличался парень, как думал Первый, и от него самого. Хоть он ещё и не видел себя в зеркале целиком, а лишь замечал фрагменты отражений в блестящих поверхностях. Но он чувствовал, что всё именно так. Что парень – такой же, как он. Это было важным моментом. Кажется, это следовало назвать «этнической принадлежностью». Первый не был до конца уверен в значении этих слов, но они составляли часть анализа сложившейся картины. Относились к догадкам о том, где они с Ханни оказались. Хотя всё равно вариантов могло быть бессчётное множество. Первый знал географию мира только в очень абстрактных понятиях. Они с Ханни, как это ни странно, поначалу прямо-таки не решались подсесть к новичку. Оглядывались на «боевого официанта», а тот едва заметно качал головой. Посещения парнем столовой тоже были хаотичными, как и встречи Первого с Ханни. Иногда Первый завтракал один, иногда обедал с Ханни, иногда ужинал в молчаливом соседстве незнакомца. Затем появилось ещё двое гостей. Вернее, это были не гости, а гостьи. Их появление вызвало крайнее любопытство у Первого и, кажется, удивление Ханни. И даже небольшой интерес у угрюмого новичка. Первый прямо-таки впервые в жизни (во всяком случае, в осознанной) увидел настолько отличавшихся от него людей. Дело в том, что это были две азиатки. Одна из них – взрослая. Даже, может, пожилая. Маленькая сухонькая женщина с кожей цвета разбавленного йода, прорезанной мелкими морщинками. Треугольное лицо, тонкие суровые губы, небольшой и какой-то уж очень необычный нос, сильно вдавленный на переносице и загнутый на конце книзу. Непонятного оттенка волосы коротко острижены. И у этой незнакомки, как у Ханни, была некая черта, проявлявшаяся в каждом движении. Что-то вроде натянутой жилки где-то глубоко внутри. Женщина сидела очень прямо, движения её были скупыми и точными. Первый даже поначалу решил, что это и есть то самое, что зовут «военной выправкой». Бросив взгляд на взрослую женщину, Ханни шепнула: «Казашка. Или, может, узбечка». А вот с национальной принадлежностью второй женщины было ещё любопытнее. К тому же, на самом деле это была совсем молодая девушка. Высокая, стройная, со светлой кожей и очень изящной фигой, хоть какой-то слишком уж «длинной», говоря не конкретно о росте, а об узких хрупких костях и, пожалуй, слегка низковатой посадке аккуратного таза. Девушка отличалась от женщины, сидевшей напротив неё, боком к столику Ханни и Первого. И в то же время у них были общие восточные черты. Эта парочка появлялась в столовой всегда вместе и держалась чуть поодаль. Чувствовалось некая близость между ними, забота со стороны старшей по отношению к младшей и почтение со стороны юной. Первый даже грешным делом подумал, уж не мать ли это и дочь. Только кожа девушки была не тёмной, а наоборот очень белой. Лицо – вовсе не маленькое, а довольно широкое, хоть и приятно овальное. По бокам его закрывали пряди длинных прямых волос, опускавшихся ниже плеч. Волосы были тёмные, блестящие, но не чёрные. Скорее, густо-русые, и вот удивительно, хранили на себе следы краски. Либо уже отросли, либо сразу были выкрашены градиентом: на концах – в ярко-медный цвет. Нос у девушки был прямой, тоже слегка загнутый книзу, но не вдавленный, а с аккуратной горбинкой. И при этом не гигантский шнобель, а очень даже красивый носик, гармонирующий с чертами лица. Брови – тёмные, густые, с небольшим изящным изломом. Губы – аккуратненькие и полные, как у куклы. Первый и Ханни поначалу решили, что ей нет и двадцати. Впрочем, они немного ошиблись: не учли особенностей расы, наделённой столь необычными отношениями со временем. Ну а самое странное творилось у девчонки с глазами. Первый даже слегка испугался. Но Ханни потом объяснила: контактные линзы. Чёрт, да это было ещё более странным, чем крашенные патлы! Все они здесь одевались в светлые больничные робы и в мягкие тряпичные тапки. Ни на Первом с Ханни, ни на парне-новичке не было никаких украшений и излишеств. А тут – на тебе! Цветные линзы! И не какие-нибудь, скажем, фиалковые, с имитацией естественного сосудистого узора, а наоборот: очень большого радиуса, без рисунка и просто сплошного… ярко красного цвета! Как у кролика или лабораторной мыши. А затем ещё и выяснилось, что девчонка шикует, меняя цвета! То линзы были красными, то жёлтыми, то ядовито-розовыми, а то радиоактивно-зелёными! Также у неё на запястье болтался браслетик из мелких красно-розовых бусин. Ну вообще чудеса! Ханни даже возмутилась таким пристальным вниманием Первого, кажется, к юной японке, прошив его негодующим взглядом. – Не привык ещё? Только на неё и смотришь… Так и прилепился глазами! Первый аж вздрогнул. Ведь он просто разглядывал линзы! Однако он тут же нашёлся с ответом (ему давно ничего не кололи в вену – голова варила как надо). Одарив Ханни обезоруживающей улыбкой, он произнёс: – А вот и нет, Ханни. Я смотрю только на тебя. И от этого сам покраснел, но зато сумел вызвать у Ханни сдержанный польщённый смешок. Глава 3. Другие Прошло две недели. Вокруг Первого и Ханни продолжали появляться новые люди, и маленький зал столовой заполнился почти под завязку. Все запреты давно были сняты. «Пациенты» свободно общались, подсаживаясь друг к другу за столики. В первую очередь Ханни и Первый установили контакт с молчаливым новичком. Оказалось, парень носит забавную кличку: Фид, от английского слова «feed» – «поддержка». И он – самый что ни на есть обычный парень с обычными именем и фамилией, двадцати четырёх лет от роду. «Федя Филиппов» – смущённо отрапортовал он в ответ на расспросы Ханни. Она тоже представилась (правда, опустив военное звание). Выяснилось, что Фид попал сюда примерно так же, как Ханни. То есть СЛОМ буквально выкупил его у исполнительной системы. Только проступок Фида всё же был куда безобиднее. Обычный сетевой фишинг[1] и мошенничество с банковскими картами. Попался он по глупости и, чего уж там, сильно испугался. В общем, согласился работать здесь на добровольно-принудительной основе. Заполнил многотомные анкеты и подписал соглашение о неразглашении. Хотя разглашать-то ему всё равно пока было нечего. Да и некому, потому что телефон у него забрали ещё при аресте, да так и не вернули. Привезли его сюда в фургоне без окон и тоже заперли в палате, как других. На вопрос Ханни о том, сколько времени он провёл в пути, Фид ответил, что примерно два дня. Еду ему приносили в фургон, снабжённый биотуалетом. Если он и видел какие-то обрывки местности сквозь приоткрытые двери, то ничего конкретного сказать по этому поводу не мог. Старый и не очень старый асфальт, белая разметка дороги, обрывки чахлой зелени по бокам, обычные магазинчики. Ханни присвистнула и впилась в него допросом с пристрастием. Фид занервничал и поспешно заверил её, что не видел никакого моря и пальм, или надписей на другом языке. – Два дня… – протянула Ханни. – Это не так много… Что ж… Кажется, мы по-прежнему в своей стране. И Первый не стал уточнять, какую такую страну она считает своей. Подумал, что речь всё о той же, в которой жил и работал Толь. А с национальной идентификацией дока у Первого не было проблем. Да и Ханни, пожалуй, тоже, несмотря на её странноватое имя. Хотя… Он мог сильно ошибаться, учитывая, что все знания о внешнем мире всплывали у него из глубин подсознания. До названий конкретных стран и до их расположения на карте дело доходило с трудом. Эти знания у него появились в результате опытов Толя. «Информационное воздействие в сочетании с эффектом Препарата» – так называл это док. И знания были обрывочными. Первый не ведал, откуда взялся он сам и имел ли вообще гражданство какой-либо страны. Судя по тому, что его просили расписаться в бумагах, вроде бы имел. Или, может, собирался обрести. А может, и нет. Может, эпизод с бумагами – просто театр. Комедия для отвода глаз. *** Пару дней Первый снова не видел Ханни, но уже не так волновался, полагая, что у них просто что-то не совпало в расписании. Или это замысел СЛОМа? Не важно. Он садился за столик к Фиду. Тот всегда был немногословен. Даже молчалив. Не говорил почти ничего кроме: «Привет, как дела?» Но обедать с ним всё же было лучше, чем совсем одному. Первый как-то привык к компании. Недаром же большую часть своей осознанной жизни он провёл за решёткой, сквозь которую абсолютно всё видно. На следующее утро у Первого произошло кое-что новенькое: санитар пришёл за ним в комнату и провёл его путаницей коридоров в анфиладу сообщающихся помещений. Там обнаружился небольшой спорт-зал, после него – туалет, общий душ, а дальше (вот сюрприз!) полноценный двадцатипятиметровый бассейн. Рядом не было никого, кроме конвоира, и вокруг стояла тишина. Первый сделал неуверенный шаг. Его не заинтересовали тренажёры, и он с отвращением покосился на боксёрскую грушу, вспомнив опыты Толя. А вот к бассейну подошёл вполне охотно. Даже ещё не зная, умеет ли он плавать, Первый присел на корточки у бортика и потрогал воду. Вода была холодной, но не ледяной, и ему ужасно захотелось залезть в неё. Он с сомнением оглянулся, но конвоира уже не оказалось у двери. Значит, Первому предоставили полную свободу действий. Задрав голову, он глянул на потолок. Там висела одна единственная видеокамера, направленная прямо на него. Понадеявшись, что его всё же не бросят – прибегут спасать, если он начнёт тонуть, – Первый скинул больничные штаны, балахон и, оставшись в трусах, подошёл к хромированной лесенке. Ступеньки были ребристыми и приятно холодили стопы. А уж когда он опустил ноги в воду, то по яркости и новизне ощущений это было почти сравнимо с тем, что он испытал тогда с Ханни. Первый решительно ступил на дно бассейна, жмурясь от удовольствия, но не вполне понимая, что же делать дальше. Вода была ему по грудь, и выложенное плиткой дно плавно уходило вниз. Нежная голубизна воды превращалась в густую синеву. На противоположном конце бассейна были установлены тумбы для ныряльщиков и хромированные поручни для какого-то особого старта. Первый не был уверен в своих силах. Он давно позабыл то состояние, в котором пребывал в день побега. Может, дело было в «лечении» СЛОМа. Возможно, оно свело на нет действие Препарата. Или просто последний укол, сделанный на брудершафт с Толем, как-то ему «не зашёл». Он опять поднял голову. Камера чуть повернулась, нацелившись точно на него. Странно, но это придало Первому уверенности. Он закрыл глаза, и ряд видеообразов пронёсся в его голове. Не размыкая век, Первый мягко лёг на воду и поплыл. Совершенно легко, естественно, неспешно выбрасывая вверх прямые руки и вновь опуская их в воду почти без всплеска. Поворачивая голову то вправо, то влево и глубоко, свободно вдыхая. Чувствуя, как вода образует вокруг тела водовороты, наслаждался её прохладным скольжением по коже. Энергично, но плавно загребая руками, используя инерцию толчка. Он был у противоположного бортика за каких-нибудь десять гребков и на автомате, не думая, оттолкнулся от него, сделав полу-кувырок. Судя по ощущениям, плавал он не меньше часа, пока не начал мёрзнуть. Когда наконец поднялся по хромированным ступенькам, подрагивая и роняя на кафель холодные капли воды, электронные часы у входа показывали тринадцать ноль два. Первый грелся под струями душа, поворачиваясь из стороны в сторону, подставляя им то грудь, то спину – зная, что его никто не поторопит.