И потом я вспомнила! Сегодня ведь должны приехать незваные гости из Лондона. Как я могла забыть? Прошло больше месяца с того дня — 11 ноября, того серого и тоскливого осеннего дня, когда все в Бишоп-Лейси безмолвно оплакивают погибших в войнах, — когда отец собрал нас в гостиной и объявил мрачные новости. «Боюсь, я должен сказать вам, что случилось неизбежное, — наконец произнес он, отвернувшись от окна, в которое он до этого угрюмо смотрел минут пятнадцать. — Нет необходимости напоминать о наших прискорбных финансовых обстоятельствах…» Он сказал это, забыв о том, что напоминает нам ежедневно — иногда дважды в день — об истощающихся резервах. Букшоу принадлежал Харриет, и, когда она погибла, не оставив завещания (кто, в конце концов, мог представить, что человек, настолько полный жизни, как она, найдет свой конец на горе в далеком Тибете?), начались трудности. Вот уже десять лет отец обменивается учтивыми па «танца смерти», как он это называет, с серыми людьми из министерства налогов ее величества. Тем не менее, невзирая на растущую кипу счетов на столике в вестибюле и несмотря на учащающиеся телефонные звонки с требованиями от хриплоголосых людей из Лондона, отец кое-как умудрялся сводить концы с концами. Как-то раз, из-за его фобии по отношению к «инструменту», как он именовал телефон, я сама ответила на один такой звонок, и это оказалось довольно забавно, потому что я притворилась, что не говорю по-английски. Когда телефон снова зазвонил через минуту, я схватила трубку и начала елозить пальцем по трубке. «Алло! — кричала я. — Алло! Алло! Извините, не слышу вас. Ужасная связь. Перезвоните позже». В третий раз я сняла трубку и плюнула в микрофон, который сразу же затрещал. «Пожар, — произнесла я слабым монотонным голосом. — Дом в огне… стены и пол… Боюсь, я должна положить трубку. Простите, но пожарники разбивают окна». Сборщик налогов больше не перезванивал. «Мои встречи в комитете по земельным делам, — продолжал отец, — ни к чему не привели. Все кончено». «Но тетушка Фелисити! — запротестовала Даффи. — Наверняка тетушка Фелисити…» «Ваша тетушка Фелисити не имеет ни средств, ни намерения облегчить ситуацию. Боюсь, она…» «Приезжает на Рождество, — перебила Даффи. — Можно спросить у нее, когда она будет тут!» «Нет, — печально ответил отец, покачивая головой. — Все способы оказались неудачными. Танец кончен. В результате я был вынужден отдать Букшоу…» У меня перехватило дыхание. Фели подалась вперед, нахмурив брови. Она грызла ноготь — неслыханная вещь для такой тщеславной штучки. Даффи смотрела из-под полуопущенных век, непроницаемая, как всегда. «…киностудии, — продолжил отец. — Они приедут за неделю до Рождества и будут распоряжаться здесь, пока не закончат съемки». «Но как насчет нас? — спросила Даффи. — Что будет с нами?» «Нам позволено остаться в наших владениях, — ответил отец, — при условии, что мы будем держаться своих комнат и никоим образом не вмешиваться в работу кинокомпании. Прошу прощения, но это лучшие условия, на которых я смог договориться. В обмен мы получим достаточное вознаграждение, чтобы продержаться на плаву — во всяком случае до следующего Женского дня[3]». Мне следовало предполагать что-то подобное. Всего пару месяцев назад нас навестила пара молодых людей в шарфах и фланелевых костюмах, которые провели два дня, фотографируя Букшоу под всеми мыслимыми углами, снаружи и внутри. Они звались Невилль и Чарли, и отец был крайне туманен насчет их намерений. Предположив, что это просто очередное фото в «Сельскую жизнь», я выбросила произошедшее из головы. Отец снова повернулся к окну и устремил взгляд на свои злосчастные владения. Фели поднялась и с небрежным видом подошла к зеркалу. Наклонилась вперед, разглядывая свое отражение. Я знала, что у нее на уме. «Есть предположения, о чем он? — поинтересовалась она не совсем своим голосом. — Имею в виду фильм». «Очередная дурацкая мелодрама, полагаю, — ответил отец не поворачиваясь. — Я не потрудился спросить». «Известные актеры?» «Никто из тех, кого я знаю, — сказал отец. — Агент трещал о ком-то по фамилии Уиверн, но мне это ничего не говорит». «Филлис Уиверн? — Даффи пришла в возбуждение. — Не Филлис Уиверн?» «Да, точно, — отец просветлел, но не надолго. — Филлис. Имя было знакомое. Так зовут председательницу Гемпширского филателистического общества. Только она Филлис Брамбл, — добавил он, — не Уиверн». «Но Филлис Уиверн — величайшая кинозвезда в мире! — изумленно произнесла Фели. — В галактике!» «Во вселенной, — торжественно добавила Даффи. — „Дочь сердитого сторожа“ — она играла Минну Килгор, помнишь? „Анна из степей“… „Любовь и кровь“… „Облаченная для смерти“… „Лето тайны“… Она должна была играть Скарлетт О’Хара в „Унесенных ветром“, но подавилась персиковой косточкой перед пробами и не могла говорить». Даффи была в курсе всех последних киносплетен, поскольку пролистывала журналы в газетном киоске Бишоп-Лейси. «Она приезжает в Букшоу? — уточнила Фели. — Филлис Уиверн?» Отец изобразил подобие пожатия плечами и продолжил мрачно смотреть в окно. Я поспешила вниз по восточной лестнице. Столовая была погружена во мрак. Когда я вошла в кухню, Даффи и Фели подняли кислые взгляды от лоханок с кашей. — О, вот и ты, дорогуша, — сказала миссис Мюллет. — Мы только что говорили о том, что надо отправить поисковую партию, чтобы узнать, жива ли ты. Давай-ка поторопись. Эти киношники будут здесь, не успеешь и глазом моргнуть. Я проглотила завтрак не жуя (комковатую кашу и подгоревший тост с лимонным йогуртом) и собиралась сбежать, когда кухонная дверь открылась и вместе с порывом холодного свежего воздуха появился Доггер. — Доброе утро, Доггер, — сказала я. — Будем сегодня выбирать дерево? Сколько я себя помнила, по традиции за неделю до Рождества сестры и я вместе с Доггером отправлялись в лес в восточной части Букшоу, где серьезно изучали деревья, оценивая каждое по высоте, форме, густоте и общему виду, перед тем как наконец выбрать победителя. На следующее утро, словно по волшебству, избранное дерево появлялось в гостиной, прочно зафиксированное в ведерке для угля и предоставленное нашим заботам. Мы все, за исключением отца, проводили день в ворохе древней мишуры, серебряных и золотых гирлянд, разноцветных стеклянных шаров и маленьких ангелочков, трубящих в картонные трубы, растягивая как можно дольше выполнение наших маленьких поручений до тех пор, пока, к нашему сожалению, дело не было сделано. Поскольку это единственный день в году, когда мои сестрицы ведут себя по отношению ко мне чуть менее мерзко, чем обычно, я нетерпеливо жду его с едва сдерживаемым волнением. Один-единственный день — или, по крайней мере, несколько часов — мы будем вести себя друг с другом аккуратно-вежливо, поддразнивая и шутя, иногда даже смеясь вместе, как будто мы бедная, но жизнерадостная семья из романов Диккенса. Я уже улыбалась в предвкушении. — Боюсь, нет, мисс Флавия, — сказал Доггер. — Полковник распорядился оставить дом как есть. Таковы пожелания людей из съемочной группы. — О, к черту съемочную группу! — воскликнула я, вероятно, слишком громко. — Они не могут помешать нам отпраздновать Рождество. Но по печальному выражению лица Доггера я тут же поняла, что могут. — Я поставлю маленькое деревце в оранжерее, — сказал он. — В холодном воздухе оно простоит дольше. — Но это будет не то же самое! — запротестовала я. — Будет, — признал Доггер, — но мы сделаем, что можем. Не успела я придумать ответ, как в кухню вошел отец, сердито глядя на нас, как будто он управляющий банком, а мы предатели-вкладчики, как-то ухитрившиеся проникнуть сквозь преграды до открытия банка. Мы сидели, опустив глаза, пока он не открыл «Лондонского филателиста» и не приступил к намазыванию тоста бледным маргарином. — Хороший снежок выпал ночью, — жизнерадостно заметила миссис Мюллет, но по ее обеспокоенному взгляду в сторону окна я поняла, что она неискренна. Если ветер продолжит дуть с такой силой, когда она закончит работу, ей придется пробираться домой сквозь сугробы. Конечно, если погода будет очень сурова, отец велит Доггеру вызвать Кларенса Мунди с его такси, но с таким сильным встречным ветром никогда не знаешь, сможет ли Кларенс проехать по глубоким сугробам, которые неизбежно образовались между зазорами в изгородях. Как всем нам известно, иногда до Букшоу можно добраться только пешком. Когда Харриет была жива, пользовались санями с колокольчиками и одеялами — на самом деле сани до сих пор стоят в темном углу в гараже, позади «роллс-ройса фантом II», принадлежавшего Харриет, то и другое было памятником покойной хозяйке. Увы, лошадей давно не было: их продали с аукциона после ее смерти. В отдалении что-то загромыхало. — Послушайте! — сказала я. — Что это было? — Ветер, — ответила Даффи. — Ты будешь последний тост, или я его съем? Я схватила ломтик хлеба и проглотила его всухомятку, выбегая в вестибюль. 2 Порыв холодного ветра швырнул мне в лицо шквал снежных хлопьев, когда я с трудом открыла тяжелую входную дверь. Я обхватила себя руками, дрожа, и выглянула наружу, в зиму. В первом свете дня окрестности казались черно-белой фотографией — обширные пространства заснеженных лугов с чернильно-черными силуэтами нагих безлиственных каштанов, окаймляющих подъездную аллею. Там и тут на лужайках к земле приникли кусты под снежными шапками, как будто сгибаясь под тяжелой ношей. Из-за валившего снега Малфордские ворота было не разглядеть, но там что-то двигалось. Я стерла растаявшую влагу с глаз и снова всмотрелась.