«Сегодня какой-то особенно ужасный день, — подумал Коля, накрывшись пледом. — И убийство, и семейный разлад! Я прошел определенный семилетний цикл и оказался в черной точке, именуемой задница? Пора начать верить в гороскопы…» Глава 9 Из Дневника Родиона Эскина «Даже не верится, что я артист. Нет, я Артист с большой буквы! Так сказал Маэстро. Восторженно, страстно. И аплодировал мне стоя. Этого никто не видел, ведь мы были одни, он прогонял со мной монолог главного героя. Я выложился и получил не просто похвалу — признание! Раньше я всего лишь играл роли, и у меня это получалось неплохо. Но Маэстро научил меня перевоплощаться. Или, как он говорил, перерождаться. Сегодня я был не Родионом Эскиным, а Евгением Онегиным (мы ставим отрывок из поэмы к юбилею Александра Сергеевича), взрослым, пресыщенным, страдающим. И это я, мальчишка двенадцати лет. Маэстро настоящий мой наставник. Он учит меня не только играть, но и думать, грамотно выражаться. Перечитал текст и понял, что он хорошо написан, не по-детски. И ошибок я не допустил. Павел развивает меня всесторонне, и я безмерно ему благодарен… (Безмерно благодарен! Разве так выражаются мои ровесники? Нет, но мне нравится быть не таким, как они!) Я особенный. Маэстро не устает повторять это. Обычно, когда мы тет-а-тет. Он не хочет принижать других ребят, поэтому хвалит и их. Но я-то знаю, кто любимчик Маэстро. Правда, Марго он тоже выделяет. Поэтому мы играем в паре. Роль Татьяны досталась именно ей. Все думают, у нас любовь. И в этом нет ничего странного, ведь мы убедительно ее играем. Но Марго мне даже не нравится. Как и ни одна другая девочка. Да, было время, когда я влюблялся в них по три раза в году. Мне безумно нравилась то одноклассница, то соседка по подъезду. А как-то я втюрился в Джоанну из сериала „Элен и ребята» и не отлипал от телевизора, когда его показывали. Даже во время рекламы не отходил, чтобы ничего не пропустить. Но сейчас мне не до глупостей. Я весь в искусстве. С Маэстро я провожу все свободное время. Он репетирует со мной, читает, листает журналы с репродукциями. Мы слушаем музыку, но не ту, что популярна сейчас, а классическую. Он удивительный человек! Тонкий, талантливый… А какой красивый! Раньше я смотрел на мужчин его возраста и считал их стариками. В глаза бросались морщины, седина. Мне казалось, они пахнут затхлостью. Но это не так. Маэстро очень чистоплотен, душится французским парфюмом, курит дорогие сигары. А какое свежее у него дыхание. Когда он целует меня, я ощущаю вкус мяты — он носит при себе баллончик с жидкостью для полости рта. Да. Маэстро целует меня! В лоб, щеки. Иногда в губы, но вскользь. И он обнимает меня. Поглаживает. Мне приятно. И я не вижу в его действиях ничего отвратительного. Думаю, он просто ласковый. Ведь не только женщины, но и мужчины такими бывают? Маэстро со всеми ребятами обнимается, пусть не так часто, как со мной. И только сыну не достается от него ласк. Я как-то спросил, почему Павел так холоден с Леней. „Мой брак был ошибкой молодости, — ответили мне. — Я понял это чуть ли не в медовый месяц. Хотел развестись, но жена мучилась токсикозом, была беспомощна и напугана, и мне пришлось с ней остаться. Я поддерживал ее в период беременности и после. Терпел сколько мог. И все равно ушел. Но меня окончательно не отпустили. Требовали не только денег, на содержание сына я давал без разговоров, но и внимания, опеки, заботы. Но он не интересный. Бесталанный, ленивый, ограниченный. А еще изнеженный и капризный. А я люблю только тех, кем восхищаюсь. И хочу быть рядом, помогать. Мне же сначала бывшая навязывала общество Лени. Потом он начал сам ко мне липнуть. Но насильно мил не будешь, не так ли?» *** Мой Онегин сразил всех. Мне рукоплескали не только в Приреченске, но и в других городах. Маэстро возил нас по области, мы выступали в школах, на сценах домов культуры. Мы участвовали в конкурсе театральных постановок и взяли главный приз. Маэстро был очень горд нами. Особенно мной. В качестве поощрения он повез нас, своих подопечных, в Болдино, выбил деньги у администрации города. Именно там, в имении Александра Сергеевича, я понял, что люблю Маэстро. Я написал ему письмо, как Татьяна Евгению, но не осмелился отдать… Сжег. В качестве сопровождающей с нами отправилась Эмма Власовна, заведующая библиотекой. Взяла с собой троих своих птенчиков из литературного кружка. Она терпеть не может Маэстро. И следит за нами, как агент КГБ. И все же мы умудряемся скрыться от ее всевидящего ока. И даже если гуляем все вместе, Маэстро находит возможность выказать мне особое расположение. Он дарит мне красивый желтый лист, отдает свой шарф, просто смотрит в глаза, рассказывая о Пушкине. Этого никто не замечает. Только я. Мама думает, что я тянусь к Маэстро, потому что рос без отца. Но я не вижу в нем папку. Наставника. Даже гуру. Я счастлив тем, что являюсь наиболее приближенным к нему. Увы, мне приходится скрывать свой восторг. Никто не поймет его. Даже сам Маэстро. Он очень боится влияния, которое оказывает на людей. Он рассказывал мне о тех, кто сходил по нему с ума. Бывшая супруга была из их числа. Она влюбилась так, что не давала ему прохода. Вены себе резала, чтобы привлечь внимание. Топилась на его глазах. По молодости и глупости Маэстро воспринимал эти выходки как доказательства безграничной любви, а не психического расстройства. К тому же эта женщина была художницей-авангардисткой. Кровью, что вытекла из ее запястья, она нарисовала портрет Маэстро. Проявила креатив, чем заслужила внимание. Он и связал судьбу с ней, предполагая, что это будет творческий союз в первую очередь. Да, девушка забеременела, и Павел позволил себя захомутать. Но, я думаю, он мог отказаться. Оба совершеннолетние, так какого черта? Залетела — твоя ответственность. Хочешь, рожай. Нет, аборт делай. Мадам решила оставить чадо. А Маэстро, как честный человек, на ней женился. Думал, у них получится что-то. Две творческие личности в союзе — это по меньшей мере интересно. Тем более когда в паре один классик, второй авангардист. Но жить приходится не с персонажем, а с человеком, и если он тебе не подходит, нужно разводиться… Что Павел и сделал, но через три года, когда понял, что благоверная стала адекватной. Материнство повлияло на нее благотворно. Она перестала творить дичь, устроилась на постоянную работу, сбрила ирокез. От былой оторвы и следа не осталось. Но ее заменила матушка-наседка, злящаяся на бывшего мужа за то, что он недостаточно любит своего отпрыска. А тот, надо сказать, действительно бездарен. Но красив. Маргарита ему строит глазки. Считает душкой. Но он на нее ноль внимания. Слишком молода. Леня тянется к мамкам. Мне даже кажется, что он Эммой Власовной увлечен, хоть она старше даже его папы. Но не мне его осуждать! Я люблю не просто взрослого человека, а еще и мужчину. МАЭСТРО! Не знаю, есть ли у нас будущее, но надеюсь, что мир изменится и наш союз не будет казаться всем отвратительным…» Часть вторая Глава 1 Болела шея. И ноги. Почему они, Николай не сразу сообразил, пока не вспомнил, что за вчерашний день прошел километров семь. Когда-то он носился по баскетбольной площадке с утра до ночи, и единственное, что чувствовал потом, это небольшую ломоту в икрах, которая проходила после теплой ванны. Он играл и в школе, и в универе. Даже в армии. Там реже, потому что марш-броски отнимали много сил. Когда только женился, тоже ходил в зал. Сначала два раза в неделю, потом один. Когда появился Мишаня, выбирался от случая к случаю. В последний же год вообще перестал это делать. И не потому, что не мог выкроить время. Просто не особенно хотелось. Лучше съездить на стрельбище с коллегами, покататься с сыном на каруселях во дворе, помочь маме с ремонтом, с дедом на веранде посидеть, прополоть его грядки… И он не сбегал от Наташи. Всегда звал ее с собой. Даже на стрельбы. Некоторые брали жен в тир или на полигон, и они с удовольствием палили по мишеням. Но Колина не хотела этого делать. А тем более помогать свекрови с ремонтом. В «Лире» бывала, но, как верно отметил Ильич, быстро сбегала. Ей было неинтересно там! Мужчины на своей волне, сын носится, довольный, по участку, а ей хочется в кино, в ресторан, на море, наконец. Они всего раз в отпуск ездили в Крым. Да, было свадебное путешествие и за границу, да не в традиционную Турцию, а в Италию. Они провели дивную неделю на Лигурийском побережье. Через год съездили в Ялту. Потом Наташа забеременела, родился Мишка. Малыша тащить куда-то Наташа не хотела, как и оставлять с бабушкой. Решили, что как сыну исполнится два, поедут на море. Но ему уже пять, а они купаются только в реке. Колю это устраивало, а Наташу нет. И она высказывала свое недовольство, но мягко… А не как вчера! Грачев встал рано. Жена с сыном еще спали, воскресенье же, не надо в сад и на работу. Шею, что затекла, потому что диван был коротковат для Коли, смазал меновазином. Быстро почистил зубы, умылся, оделся и покинул квартиру. Не хотел встречаться с женой. Не знал, как себя вести с ней. До отделения он обычно ходил пешком. Но ноги болели, и он прыгнул в машину. Завел. Дождя ночью не было. Все высохло, зелень расправилась. Наступила та весна, которую любят все жители средней полосы: яркая, сочная, оптимистичная. А в душе у Коли осень… Дождь, грязь, серые тучи. Но лучше так, чем одно и то же время года и внутри тебя, и вокруг. «Родион Эскин убил себя как раз в октябре, — промелькнуло в голове. — Все совпало!» Он еще вчера просмотрел старое дело. Оно нашлось в архиве. И Коля, пробудившись, пришел к тому, что Родя покончил с собой. Утро вечера мудренее, не так ли? Если его кто-то из ребят и подтолкнул, то не физически. Довели, скорее. Подростки жестоки. Как и ранимы. Один оскорбил, второй ощутил себя ничтожеством, а третий не вмешался, и случилась трагедия. Николай добрался до отделения за пять минут. В Приреченске не случалось пробок и было всего с десяток светофоров. Идти четверть часа, а ехать всего ничего. Его встретил сонный дежурный. Сообщил, что утром привезли двух дебоширов и они сейчас в КПЗ. — Больше никого в здании? — спросил Коля. Тишина стояла звенящая. — В морге пара человек. — Живых? — Да, мертвяков я не считаю. — В их морг свозили тела со всех окрестных сел и деревень. И там, как выражался циничный судмедэксперт Бондарев, бывал аншлаг. — Кто, кроме санитара? — В холодном подвале всегда кто-то дежурил. Деревенских алкашей да бомжей с трассы могли привезти в любое время. — Сам! — И возвел палец к небу. — Бондарев? — Его очень уважали в участке. И не только за профессиональную деятельность. — Да. — Бухает с санитаром? — Когда я видел его, был трезвым. Но то было три часа назад… Женя Бондарев, он же Бонд, был уважаем в первую очередь за то, что мог выпить дикое количество спирта, но остаться при этом в адекватном состоянии. Его мозг как будто даже лучше работал после дозы, которая убила бы среднестатистического человека. Вскрытия Бонд производил всегда трезвым, чтобы руки слушались, зрение не затуманивалось, но после этого накатывал и начинал осмысливать. Тогда-то его и осеняло! А бедные санитары, которым он тоже подносил чарки, превращались в кашу, и их приходилось увольнять одного за другим. Грачев решил спуститься в морг. Если Бондарев до четырех проводил вскрытие, значит, его что-то заинтересовало. Потом он, естественно, накатил и теперь спит на диванчике, потому что домой топать лень, служебную машину не дадут, а на такси денег жалко. Он не ошибся, Бонд, свернувшись калачиком на диване, спал. Из-под фуфайки, которой он накрылся, торчала лысая голова. Евгений был маленьким и худым, поэтому его согнутое тельце легко пряталось под коротким ватником. Однако этот гномик мог перепить здоровенных омоновцев. На День милиции даже соревнования устраивались. Но Бонд оставался абсолютным чемпионом. Коля считал, что он мухлюет. Имея медицинское образование и огромный опыт работы не только патологоанатомом, но и фармацевтом (с этого начинал, но заскучал и переквалифицировался), Бондарев пропивал что-то перед алкобатлом. Не съедал кусок сливочного масла, как делали это непрофессионалы, не пил активированный уголь, а варганил себе какое-то чудо-средство. Спросил как-то, правда ли, но Бонд, как говорится, в отказ пошел. Коля подошел к спящему и потряс его за плечо. — Идите в пень, — пробормотал тот и, съежившись еще сильнее, накрылся фуфайкой с головой. Грачев сорвал ее и гаркнул: — Бондарев, подъем! Тот не прореагировал. Тогда Коля взял его, поднял с дивана и встряхнул. — Грачев, ты, что ли? — Я. — Чего тебе надо?