— Ты над этим сейчас работаешь? — Роджер взял пряжку грязными пальцами. Я наклонился, затем перевел взгляд на перстень Роджера и вопросительно поднял брови. (Интересно, почему в присутствии глухих мы либо стараемся обойтись без слов, либо орем?) Роджер кивнул. — Дэнни многое тут для нас делает. А какой механик! Мы все неплохо разбираемся в двигателях, но до Дэнни нам далеко. Иногда мы сажаем его на метлу и везем в Хайнсвиль подработать. — Еще один источник дохода? — Верно. Тут между огнями прошла Питт. В руке она держала полбуханки свежего хлеба. — Эй, Дэнни! — закричала она, чтоб глухой ее услышал. — Я тебе принесла… — Она увидела нас и замолчала. Дэнни поднял голову, улыбнулся, одной рукой обнял девушку за плечи, другой взял хлеб и вгрызся в него зубами. Лицо Питт, как зеркало, отразило его улыбку. Страх в ее глазах исчез, когда она смотрела, как он хрустит коркой. В эти мгновения она казалась почти хорошенькой. Я этому порадовался. По-прежнему обнимая Питт, Дэнни повернулся к верстаку, порылся в куче колец, выбрал для нее какое поменьше. Она потянулась вперед, и золото блеснуло в ее ладони. Улыбка блуждала по ее лицу, словно отсветы пламени. (На поясе позвякивали метательные лезвия.) У Дэнни было блаженное выражение человека, который сумел кого-то осчастливить. — Они что, уже всю первую партию из печи вытащили? — Фидесса глянула на хлеб, сердито цыкнула зубом, резко повернулась и ушла. — Скажи, — спросил я Питт, — тебе здесь нравится? Она положила кольцо, глянула на меня, и на ее лице снова мелькнул страх. Дэнни, вероятно, не слышал моих слов, но увидел перемену в лице Питт. Переводя взгляд с меня на нее, он медленно наливался злостью. — Пошли. — Роджер двинул меня кулаком в плечо. — Не будем мешать маленьким. Идем. Я, вообще-то, не привык к такому обращению и раскрыл было рот, но вовремя сообразил, что Роджер со всеми так разговаривает. Мы вышли. — Знаешь что, — сказал Роджер, внимательно глядя себе под ноги, — я хочу тебе кое-что объяснить. — Мы миновали огни. — Не нужна нам никакая энергия. — Это мне уже сказали. — Я старался говорить так же искренне, как и он. — Но есть закон. Искренность — моя любимая форма агрессии. Роджер остановился перед окном (не разбитым), сунул руки в задние карманы и стал смотреть на горный поток. Я сообразил, что это та река, на которой милей ниже стоит Ядозуб. — Понимаешь, Блэки, я в этом новичок, — сказал он после недолгого молчания. — Всего пару недель как стал архангелом. И взял это дело в свои руки только потому, что считал: у меня получится лучше, чем у чувака, который был до меня. В частности, я считаю, что надо по возможности избегать неприятностей. — А кто раньше был у вас главным? — Сэм был архангелом до меня, а Фидесса — главным херувимом. Они тут всем заправляли довольно жестко. — Сэм? — Возьми побольше дерьма, сунь в шкуру раза в три пострашней моей — получится Сэм. Это он выбил Дэнни глаз. Когда нам случается добыть пару ящиков выпивки, тут начинается черт-те что. Сэм спустился в кузницу, раскалил в горне конец трубы и начал ею на всех замахиваться. Ему нравилось, как они отпрыгивают и орут. Вот какое он был дерьмо. А Дэнни вообще не любит, когда балуются с его инструментом. Сэм с трубой погнался за Питт, Дэнни на него бросился. А Сэм возьми и ткни раскаленной трубой ему в лицо. — Роджер сжал кулаки. — Когда я это увидел, сразу понял: надо что-то делать. Пару недель назад у меня с ним была разборка. — Он рассмеялся и опустил руки. — И произошла на небе война в тот день![27] — Как это было? Он смотрел на воду. — Видел верхнюю террасу? Я сбросил его оттуда на следующую. Потом спустился и скинул на нижнюю. — Он указал в окно. — Потом снова спустился и швырнул его в реку. Он некоторое время тут ошивался, пока я не сказал ребятам взять пару факелов и отогнать его за камни, чтоб я его больше не видел. — Роджер, держа руки за спиной, покрутил перстень на пальце. — Больше я его не вижу. Может, он в аду… или в Хайнсвиле. — А Фидессу… это устроило? — Да. — Он вытащил руки из-за спины. Солнце заиграло на неровностях перстня. — Вряд ли я бы решился, будь она против. Крутая женщина. — Шлепнул короля и взял королеву? — Да нет, сначала я взял Фидессу. Потом пришлось… шлепнуть короля. Такие здесь порядки. — Роджер! Он не смотрел на меня. — Послушай, Роджер, там у наковальни парень, которому срочно нужен врач. Ты сам сказал, что он в основном зарабатывает вам на хлеб. А ты ничего не делаешь. Чего ради это все? — Сэм говорил, наша цель — прожить столько, чтобы показать этим ублюдкам, как мы круты. А я говорю, что мы стараемся просто жить. — Что, если инфекция в глазу пойдет дальше? Я не развожу мораль, я спрашиваю: действительно ли ты делаешь что хочешь? Он играл перстнем на пальце. Я продолжал: — Ты отомстил за Дэнни, получил в награду прекрасную даму… Так что насчет инфекции? Роджер повернулся ко мне; шрам на щеке дергался, лоб прорезали гневные морщины. — Ты правда думаешь, мы не пытались его лечить? Мы возили его в Хайнсвиль, в Кингстон, снова в Хайнсвиль и, наконец, в Эджвер. Таскали вопящего от боли придурка всю ночь. — Он ткнул пальцем в сторону кузницы. — Дэнни вырос в приюте. Если приволочь его в город, он пугается и старается убежать. Мы не смогли отвести его к врачу. — Он не убежал отсюда, когда ему выжгли глаз. — Он здесь живет. Здесь у него есть место, чтобы делать то немногое, что у него хорошо получается. Здесь у него женщина. Здесь он всегда сыт, вокруг него люди, которые о нем заботятся. А с Сэмом… думаю, Дэнни даже не понял, что к чему. Допустим, ты идешь по лесу, на тебя падает дерево и ломает тебе ногу. Ты не бежишь из леса. Дэнни не понимал, что был в Обители важнее, чем Сэм с его командирскими замашками и угрозами сделать из тебя отбивную, если косо на него посмотришь. Потому-то Сэм и ткнул его трубой. Но попробуй объясни это самому Дэнни! — Он указал в сторону кузницы. — А мне объяснять не нужно. Когда он взмахнул рукой, солнечный луч вспыхнул на перстне. Роджер снова покрутил его на пальце. — Дэнни делал эту штуку для Сэма. А я снял ее у Сэма с пальца на нижней террасе. — И все-таки я хочу знать, что будет с Дэнни. Роджер нахмурился: — После того как мы не убедили его пойти к врачу в Эджвере, мы вернулись в город, разбудили врача в два часа ночи, уговорили его выйти за город и осмотреть Дэнни там. Врач вколол ему два шприца антибиотика, дал мазь, и Питт следит, чтобы Дэнни мазал глаз каждый день. Врач сказал, перевязка не нужна, на воздухе заживает быстрее. На следующей неделе мы снова покажем Дэнни этому врачу. За кого ты нас, черт возьми, принимаешь? — (Непохоже, чтобы он ждал ответа на свой вопрос.) — Ты сказал, что хочешь посмотреть, как мы тут живем. Ну давай, смотри. Как закончишь, приходи, я отвезу тебя обратно, и ты скажешь своим, что нам тут энергетические линии не нужны. Последние слова он подкрепил тем, что потряс перед моим носом пальцем с перстнем. Я погулял по Обители (раздумывая, пока взбирался по хлипким лестницам, что даже у ангелов есть собственный ад), изображал, будто радуюсь солнцу и ветерку, заглядывал через плечо парням, которые ковырялись в своих птероциклах. При моем появлении разговоры умолкали. Всякий раз, как я поворачивался, кто-нибудь отводил взгляд. Стоило поднять голову, как с верхней террасы исчезала чья-нибудь фигура. Через долгие двадцать минут я наконец оказался в комнате, где сидела улыбающаяся Фидесса. — Голодный? В одной руке она держала яблоко, в другой половинку исходящего паром черного хлеба. — Ага. Я сел рядом с ней на скамейку из расколотого пополам бревна. — Меда? Мед был в заржавленной по краям консервной банке, из которой торчал кухонный нож. — Спасибо. Я намазал мед на хлеб; он таял в порах, будто что-то в ювелирном горне Дэнни. А я ведь еще не завтракал. Яблоко оказалось сочным и таким холодным, что ломило зубы. А хлеб горячим. — Ты очень любезна. — Это экономит время. Ты пришел посмотреть, как мы живем. Отлично. Что ты увидел? — Фидесса… — сказал я после молчания, за время которого пытался увязать ее улыбку с последними словами (они ведь значили «вали к черту»?), но так и не смог. — Я не дурак. И я не вижу ничего дурного в том, что вы приезжаете сюда жить вдали от людей. Цепи и кожа не совсем в моем вкусе, но я не видел тут никого младше шестнадцати, значит вы достаточно взрослые, чтоб голосовать, а для меня это значит — чтобы жить, как считаете нужным. Скажу даже, что ваш образ жизни открывает путь ко всякой мифической и стихийной хрени. Я говорил с Роджером, и да, на меня произвело впечатление, насколько его представление об ответственности сходно с моим. Я тоже новичок в своей должности. И все равно не понимаю этих страданий из-за полудюжины розеток. Мы пришли с миром, и через пару часов нас тут не будет. Оставьте нам ключи, полетайте с грохотом над какой-нибудь тихой деревушкой поблизости, попугайте местных. Перед уходом мы запрем дверь и положим ключи под половик. Вы даже не заметите, что мы здесь побывали. — Послушай, линейный демон… Моя восьмидесятисемилетняя бабка, участница детройтских расовых беспорядков тысяча девятьсот шестьдесят девятого, вероятно, таким тоном обращалась в свисте пуль к ясноглазому гражданскому активисту, который через три года стал моим дедом: «Послушай, белый мальчик…» Теперь я понимал, что бабка хотела этим сказать. — …ты не знаешь, что тут происходит. Ты провел у нас полчаса, и никто, кроме меня и Роджера, с тобой не разговаривал. Что ты мог понять? — Не демон. Дьявол. — Ты видел срез процесса. Знаешь ли ты, что тут было пятью, десятью, пятнадцатью годами раньше? Что будет через пять? Когда я впервые сюда попала, почти десять лет назад… — С Сэмом?