— О! Ну эта идея уже давно будоражит умы моряков, — усмехнулся генерал-фельдцейхмейстер и с видимой жалостью вынужден был отойти от орудия, для доступа к нему расчёта. — Вот только дорого это. Очень. Одна бомба, начиненная порохом, выходит по цене как три десятка обычных ядер, а польза от нее… Не ну если конечно хорошо попасть, по польза есть. Но боюсь у нашего флота на стрельбу только бомбами денег не хватит. — А разве генерал Пексан не испытал удачный вариант такого орудия. Я вроде что-то такое слышал, — с сомнением уточнил я, поскольку не помнил, встречал ли упоминание об этом человеке в подаваемых мне списках. — Генерал Пексан… — Задумчиво протянул Михаил, явно напрягая память, — нет, не упомню такого имени. Француз что ли? — Ну да, — я рассеянно кивнул. То ли в этом варианте истории на новые пушки у Французской империи не нашлось лишних денег, то ли вообще этот генерал погиб в течении продлившейся существенно дольше общеевропейской войны. Явно же не мог Михаил, как увлеченный артиллерист, пропустить появления нового вида стреляющего железа. — Ладно, черт с ними, с бомбическими пушками, чем вы сейчас занимаетесь? Ведь не только тупой заменой чугунных и бронзовых пушек на стальные? — Конечно, — очень по-кошачьи облизнул губы брат, которому явно не терпелось рассказать о своих достижениях. — Сейчас занимаемся разработкой надежного затвора для заряжания пушки с казны. Там есть несколько перспективных конструкций, но, если честно, пока ни одна из них не работает как следует. То клинит, то газы прорывает, то просто разбалтывает всю конструкцию после десятка выстрелов. А еще пробуем переходить на пироксилин вместо дымного пороха. Там конечно свои проблемы, но и перспектива очевидна. Мы наконец сподобились довести технологию производства пироксилина до такого состояния, что его можно было не только как взрывчатое вещество применять в ракетах, минах или бомбах, но и как толкающее. По-простому говоря, теперь горение смеси было предсказуемым и равномерным, случаи, когда происходили неожиданности, и стволы ружей или орудия просто разрывало при выстреле, остались позади. Всего-то двадцать лет на это понадобилось, какая мелочь. Во многом этому способствовали регулярные поставки чилийской селитры, на базе которой было развернуто производство чистой азотной кислоты и соответственно всей линейки азотных взрывчатых веществ. На линии Чили-Санкт-Петербург к концу 1826 года уже работало полтора десятка судов, доставляющих в Россию порядка семи тысяч тонн ценного сырья в год. Такое количество позволяло не только перерабатывать селитру на химических предприятиях, но и использовать ее в качестве удобрения. Получалось дороговато, но чуть ли не полуторная прибавка к урожайности — особенно она была заметна в северных регионах с бедными песчаными и болотными почвами — с лихвой компенсировала затраты на перевозку селитры через полмира. Благо товар этот был к транспортировке не требовательный, влаги на боящийся и испортиться при первом же удачном случае не норовил, поэтому его доставка было делом хоть и долгим, но не сильно сложным и затратным. В эпоху парусников, когда на топливо для движения корабля тратиться нет необходимости, а команды торговых судов сокращены до самого минимума, — про отсутствие всяких обязательных страховок и прочей бюрократии, изрядно повышающей стоимость логистики в будущем, я и вовсе молчу — самой главной тратой был сам корабль. Ну и конечно, всегда существовала не малая вероятность того, что транспортник просто никуда не доплывет, а канет в бездну где-то по пути. Собственно, такое регулярно происходило, но сделать с этим было ничего невозможно, оставалось только смириться с данным риском. Конец же 1826 года запомнился мне пренепритняейшим, хоть и вполне ожидаемым событием. У меня закончились деньги. Понятное дело — не совсем, я не стал банкротом и не начал распродавать фамильные драгоценности, но те шестьдесят миллионов рублей, полученные в пятнадцатом году от покойного Ротшильда — земля ему не изобретенной еще стекловатой, — постепенно подошли к концу. Они конечно же позволили мне совершись невообразимый ранее рывок: отстроить несколько десятков больших и малых производств, дать жизнь новым учебным заведениям, начать строить железные дороги в стране, ускорить освоение и заселение Русской Америки, привязать кредитами к себе Пруссию. Много что было сделано: даже сама цифра в сто десять миллионов рублей — примерно во столько к этому моменту я оценивал свое совокупное состояние — была просто невообразима для обычного человека. Треть годового бюджета Российской империи, шутка ли. Однако именно свободная наличность, которую можно в любой момент вложить в подходящий перспективный проект, наконец закончились. Теперь придется жить по средствам в соответствии с тем, что падало в карман в виде непосредственной прибыли от многочисленных принадлежащих мне полностью или частично предприятий. В общем, событие хоть и ожидаемое, однако оттого не менее неприятное. Естественно, еще не дожидаясь окончательного опустения кубышки — ради справедливости совсем дно она не показала, но что такое несколько сотен тысяч рублей, когда привык деньги считать десятками миллионов — я начал продумывать новые варианты относительно быстрого и относительно законного обогащения. Грабеж, мошенничество, биржевые операции… К сожалению, ничего особо гениального кроме открытия кого-нибудь известного богатого золотого месторождения в голову не приходило. Но тут все было опять де неоднозначно. Да, в относительной доступности было золото Колымы, Клондайка и Калифорнии — все на «К», такое вот совпадение. Вот только во всех этих местах добыча была связана с очевидными трудностями: в Сибири и на Аляске они заключались в климате и географической отдаленности от цивилизации, а в Калифорнии — в близости Мексики и США, которые вероятно тоже захотят присоседится к такому богатству. Россия же пока — не смотря на все мои усилия — на тех берегах стояла недостаточно твердо, чтобы при случае надавать всяким-разным до чужого добра охочим по загребущим ручкам. Кроме двух вышеперечисленных источников золота я еще помнил про наличие презренного металла в Австралии и Южной Африке, но вероятность добраться до тех запасов мне виделась еще меньшей. Там плотно сидели англичане и шансов их подвинуть в обозримом будущем не предвиделось. Ну а то, что они согласятся поделиться с кем-то своим золотом, и вовсе виделась чем-то из разряда колонки анекдотов провинциальной газеты. Глупо и не смешно. Еще одной проблемой был собственно поиск природного клада на местности. Вот, например, помнил я, что алмазы в России добывались на Вилюе и где-то в Архангельской области. Если о первом месторождении в ближайшие годы и думать смысла не было, то Архангельск был, можно сказать, под боком, в шаговой доступности. Однако на практике все оказалось значительно сложнее: территория этого административного образования была примерно размером с Францию. Эту Францию, которая с Бельгией, куском Германии и куском Италии. Плюс лежали эти земли отнюдь не в районе Лазурного берега, а очень даже за Полярным кругом. Частично во всяком случае. В итоге, не смотря на пять лет поисков и потраченную сотню тысяч рублей, алмазы я пока так и не нашел. Да, параллельно много чего было сделано, включая и полноценную картографию, и геологоразведку тех краев. Провели инвентаризацию лесов, нашли залежи свинцовых руд, кое-что еще по мелочи, но все это было не то: лесов и в других частях страны имелось навалом, да и свинец было, где взять поближе. В общем, я опасался того, что на практике поиск золота выльется в очередную долгоиграющую эпопею, способную затянуться на годы. Тем не менее в конце 1826 года мною была организована небольшая — и тайная, поскольку раскрывать свои намерения раньше времени я совершенно не желал — геологическая экспедиция на Аляску, в район реки Клондайк для поиска драгоценного металла. Была в этом деле некоторая опасность столкновения с Британцами, поскольку граница между двумя государствами в тех краях была достаточно эфемерной. По представлениям Петербурга, — мы активно печатали политические карты тех мест, старательно закрашивая в нужные цвета «свою» землю — России принадлежало все побережье по водоразделу Скалистых гор и далее по безымянному пока хребту — у нас в картах он проходил как хребет Баранова в честь покойного директора РАК, много сделавшего для утверждения империи на тех далеких берегах — на север вплоть до Ледовитого океана. Англичане же готовы были «отдать» только узкую полоску земли западнее Берегового хребта и то не по всему побережью, а только до 54 параллели. Пока формально мы как бы владели этой спорной территорией совместно, но только потому что она в данный момент была особо никому не нужна. Там активно добывали зверя, и мы и англичане, и о реальном освоении этой земли речь пока даже не шла. Тем не менее несколько небольших поселений и крепостиц РАК все же в тех краях построила, исключительно для закрепления своих притязаний в будущем. Особенно радовал меня острог Хабаровский на острове Ванкувер. Хрен англичанам, а не выход к Тихому океану, по всей их наглой островной морде. В случае же нахождения золота в тех местах, был вполне возможен конфликт с лаймами. Его допускать не хотелось, но и откладывать добычу золота на будущее тоже возможности не было. Мне нужны были средства на коренное переустройство государства, поэтому приходилось рисковать. Ну и конечно я предпринял кое-какие шаги для того, чтобы подстраховаться и не загубить перспективное дело на корню. Благо комбинация задумывалась уже давно, и кое-какие подготовительные шаги были сделаны сильно заранее. Глава 18 — За умелое командование полком, за сохранение жизней вверенных ему солдат, за отличие в делах при Ведено, при Хасаукине, при Гимры, полковник Вадковский награждается орденом Святого Владимира третьей степени с мечами, а также золотым оружием «За храбрость» и производится в следующий чин генерал-майора, — указанный полковник, изрядно поседевший за прошедшие годы, с обветренным лицом человека давно не бывавшего в столичных салонах, на деревянных ногах вышел из строя и промаршировал в сторону стоящего перед ним великого князя. Начало 1827 года ознаменовалось приятным для столицы событием. Из ссылки на Кавказ вернулись Семёновцы, за минувшие пять лет искупившие по мнению Ермолова, на которого и была возложена функция надзирателя над исполнением наказания, свою вину он начала и до конца. Полк прошел через бесконечную вереницу походов, череду малых и больших сражений и потеряв как бы не половину состава убитыми, раненными и теми, кто предпочел бесчестие, вернулся в Санкт-Петербург. Насильно на Кавказе никого не держали, любой офицер мог покинуть состав штрафников уйдя в отставку без права ношения мундира, что, однако, считалось в высшем обществе немалым позором. Ну и конечно состав нижних чинов тоже поменялся в значительной степени: в отличии от офицеров, тех нижних чинов, которые дослуживали положенные сроки, отпускали на гражданку без всяких ущемлений, им на смену присылая разного рода проштрафившихся солдат из других полков империи. — За отличие в делах при Ведено, при штурме Геренчука, Шордан-Юрте орденом святого Георгия четвертой степени награждается майор Щербатов с производством в следующий чин подполковника! — Строй для получения заслуженной награды покинул следующий офицер. И вот теперь те, кто смог дотянуть до долгожданной амнистии, прибыли в столицу и из моих рук получили все заслуженные, но не полученные во время пребывания в штрафниках, награды и почести. На самом деле меня даже не сразу поняли, когда я попросил Ермолова составить наградные листы на каждого отличившегося — а учитывая, что их пять лет бросали в самые горячие места, не отличившихся там просто не было — штрафника. Мол как можно награждать тех, кто пытался поднять бунт: пусть радуются, что на виселицу не пошли. Но тут у меня было мнение совершенно четкое — любой негатив нужно перекрывать позитивом, особенно если этот самый Семеновский полк будет и дальше квартировать в столице под боком императорской резиденции. Ну вот зачем мне несколько сотен озлобленных и при этом не боящихся ни своей ни чужой крови бойцов. А так — все оставшиеся в строю офицеры получили ордена и повышения, солдаты — положенные кресты и медали, и все это сверху залакировали денежными премиями. Теперь Семеновцы вместо потенциальных бунтовщиков мгновенно превращались в самый преданный короне полк. Метод кнута и пряника, как он есть. В целом кроме этого события, да еще и празднования шестилетия Машеньки — быстро растут не только чужие дети, но и свои — январь и февраль 1827 года ничем особо не запомнились. А вот в марте случилось знаменательнейшее событие, которого я ждал с немалым трепетом. Между Москвой и Санкт-Петербургом был пущен первый пассажирский поезд. Сама дорога еще не была закончена полностью, пока был готов только один путь, а второй уложен только процентов на шестьдесят, не были закончены капитальные мосты, не доделаны разъезды, не достроены вокзалы и станции. Склады, водокачки, мастерские, локомотивные депо, домики для обходчиков-путейцев — доделывать еще было очень много чего нужно, но, тем не менее, по тонкой стальной нитке уже можно было перемещаться без пересадок от одной столицы до другой. Естественно такая однопутная конфигурация, а также необходимость продолжать работы на перегонах, доставлять для стройки материалы и так далее, накладывали серьезные ограничения на эксплуатацию дороги. Во-первых, по скорости: пассажирский поезд преодолевал расстояние в почти семьсот километров больше суток. Тридцать два часа, если быть точным, ну а грузовые поезда и того дольше. Ну а во-вторых, объем перевозок по началу был совсем мизерным: дорога позволяла продернуть всего восемь пар поездов в сутки, из которых минимум четверть были предназначены для обслуживания и стройки самой дороги. Впрочем, пока и на эти поезда спрос был не так чтобы сокрушающий. Люди еще просто не привыкли к возможности путешествовать быстро и с комфортом. И к тому же дешевле чем на курсирующих по тому же маршруту дилижансах. Вообще, даже прожив тридцать лет в этом времени, меня до сих пор удивляли некоторые выверты здешнего ценообразования. Например, цена проезда на том же дилижансе, курсирующем между двумя столицами, была около 60 рублей. А это на секундочку месячное жалование пехотного капитана — меньше на самом деле, там еще столовые и квартирные деньги шли отдельно — или три-четыре годовых жалования пехотного рядового. Страшно об этом говорить, но жалование строевого рекрута, не имеющего никакой ценной профессии — какой-нибудь кузнец или шорник даже в армии мог получать существенно больше — имел всего 15–18 рублей в год! Опять же без котловых и квартирных — они всегда шли отдельно. Разнорабочий получал 10–15 рублей в месяц, а имеющий квалификацию специалист мог получать вдвое и трое больше, в зависимости от своей ценности. Очень дешевыми при этом были простые повседневные продукты: фунт хлеба стоил 2–3 копейки, десяток яиц 15–20 копеек, фунт сливочного масла 25–35 копеек. Столько же стоил фунт парной говядины, а фунт творога и вовсе стоил 4 копейки. Лошадь стоила от 20 рублей, при этом строевая — пригодная для использования в войсках — шла от 60. Тяжеловозы стоили дороже и могли доходить до 100 рублей. Получалась очень странная ситуация, когда купить лошадь было порой дешевле чем оплатить проезд. Понятно, что четвероногий транспорт нужно еще кормить, лечить, обихаживать, но тем не менее. Как если бы билет на поезд Санкт-Петербург-Москва в будущем выходил в цену какого-нибудь мопеда. Или скорее даже полноценного мотоцикла. Достаточно точное сравнение, как мне кажется. В такой ситуации установленная цена билета Питер-Москва в 18 рублей для первого класса, 13 для второго и 6 для третьего была по-настоящему прорывной. Банально — это была никогда ранее не доступная по цене возможность перемещаться по стране. Что же касается железнодорожного строительства, по к началу 1827 года стало ясно что мы уперлись в потолок в первую очередь по выпуску рельсов. Зауральские сталепрокатные мощности вышли на свой пик и позволяли производить 400 километров полутрапудовых рельсов в год, что позволяло укладывать соответственно 200 километров одноколейного пути. Вернее, на практике даже меньше: всякие разъезды, стрелки, станционные ответвления тоже требовали дефицитных рельсов. Воткинске заводы, где был достаточно квалифицированный персонал, и которые были способны относительно быстро наладить выплавку стали ушли армейцам под литье пушек, и в ближайшие годы, пока не пройдет перевооружение, железнодорожникам оттуда явно ничего не светило. Начинать же осваивать Донбасс без прокладки туда ветки железной дороги… Честно говоря, вообще с огромным трудом представлял себе такую возможность. Возить уголь на правый берег Днепра или криворожскую руду на левый телегами? Бред. Попытка найти руду в районе Курска — о Курской магнитной аномалии тут уже прекрасно знали — с треском провалилась. Руда оказалась слишком глубоко, и ее добыча обещала обернуться такими сложностями, что казалось проще возить руду телегами. При этом земляные работы на участках Великий Новгород-Псков и Москва-Тула уже во всю шли, некоторым образом опережая производство рельс. Но тут как раз особой проблемы не было, все же именно создание насыпи и постройка разного рода мостов и путепроводов занимает большую часть времени, бросить шпалы и сверху рельсы можно потом достаточно быстро. Тем более после того как с моей подсказки собирать секции рельсо-шпальной решетки начали прямо на производстве, а на месте только укладывали их с помощью парового железнодорожного крана. В общем, были бы рельсы… Сам запуск железной дороги был обставлен с максимальной помпой. Несколькими составами из столицы в Москву было переброшены первые батальоны Преображенского, Семеновского, Измайловского и Егерского полков — за одно проверили саму возможность быстрой переброски войск по железке, и надо сказать, генералы от подобной мобильности были просто в экстазе — оркестр посреди новенького с иголочки вокзала играл военные марши, там же собрались лучшие люди города: старое московское дворянство, богатое купечество и духовенство, ну и появление императорского поезда, тоже новенького, блестящего надраенными до зеркального состояния латунными частями было встречено бесконечными и главное искренними овациями. Кому как не москвичам, находящимся вдалеке от морских торговых путей и оттого во многом проигрывающих конкуренцию товарищам из Лондона, Гамбурга и Амстердама было радоваться такому коренному перелому в плане упрощения и удешевления логистики. Впрочем, в полную меру осознать преимущества железной дороги московскому купечеству еще только предстояло. После торжественной церемонии на вокзале мы дружно погрузились в кареты — я вновь не желая расставаться с семьей, прихватил с собой в Первопрестольную Александру и детей — и двинули в сторону Кремля. Даже из окон кареты Москова производила весьма сомнительное впечатление. В этом варианте истории ее не сожгли в двенадцатом году, и теперь я уже совсем не был уверен, что это пошло городу на пользу. — Какой разительный контраст, — в том моим мыслям, пробормотала Александра тоже задумчиво поглядывающая в окно. — Это да, — согласился я. — По сравнению с Санкт-Петербургом выглядит убого. Во-первых, в Москве было грязно. Мостовые, даже там, где они были уложены, находились в достаточно плачевном состоянии, но тут как раз ничего удивительного не было. По действующим в эти времена правилам каждый домовладелец был обязан следить за куском дороги, прилегающим к его владению. В том числе и подновлять поломанные доски и заменять выщербленные булыжники. Можно представить себе, насколько хорошо работала эта норма. Но дело было даже не только в дорогах. Немалая часть города продолжала оставаться деревянной и при этом несла в себе невооруженным глазом заметную печать провинциальности. Тут было гораздо меньше красивых новых зданий, могущих считаться памятниками архитектуры и гораздо больше купеческих домов, а то и вовсе деревянных лачуг в которых ютились работники достаточно активно расширявшегося московского промышленного района. Улицы были кривые, узкие и темные, а кое где вполне себе еще сохранились даже огороды внутри городской черты. Все это совсем не добавляло шарма Первопрестольной, вопрос о коренной реконструкции города давно назрел и перезрел. — Ничего, все это исправим, наведем такую красоту, что глаз не сможешь отвести, — улыбнулся я и наклонившись чмокнул жену в щеку. Переехали по мосту через ров у стен Кремля — все еще белого — и оказались внутри крепости. Тут нас уже встречали. — Ваше императорское высочество, — поклонился комендант Кремля. — Как вы и приказывали архитекторы ждут вас. В Кремле императорской резиденцией, во всяком случае местом, где квартировали Романовы пребывая в Москве, был так называемый Малый Дворец, построенный на месте вынесенного за пределы древних стен Чудова монастыря. По меркам императорской фамилии это была весьма небольшая постройка, можно даже сказать аскетичная, однако ничего лучше в наличии просто не было. Екатерининский дворец был, по сути, за городом, а Лефортовский и вовсе передан военному ведомству. — Солнышко, — я повернулся к супруге, — едете, наверное, сразу во дворец, а я тут осмотрюсь и тоже приеду. — Папа, — из кареты выскочил маленький Саша, ему в этом году должно было уже девять исполниться, — можно с тобой? — Конечно, — улыбнулся я. Мои потуги по привлечению наследника к государственному управлению дали свои плоды. Во всяком случае ребенку было интересно присутствовать со мной на всяких совещаниях и «полевых» выездах, что как минимум давало надежду, что и в будущем из него получится хороший управленец. Я повернулся к группе из трех архитекторов, с которыми хотел предварительно обсудить план реконструкции Кремля и возможно общую концепцию дальнейшего устройства Первопрестольной. — Господа, показывайте, я подозреваю, что к моему приезду вы уже подготовили какие-нибудь предложения. Василий Петрович, ведите. — Да, ваше императорское высочество, — кивнул архитектор Стасов, который для меня уже составлял проект московского вокзала и, как я надеялся, успел немного понять, что именно мне нравится в плане архитектуры. — Давайте для начала посмотрим на место будущего дворца. Он станет визуальной доминантой, от которой мы будем отталкиваться в дальнейшем. — Хорошо, — я кивнул, переступая здоровенную мутную лужу, еще не успевшую высохнуть по весеннему времени после таяния снега. Что говорить о всей Москве, если даже в ее сердце со всех сторон так и веет неустроенностью. — Но сначала я бы хотел обозначить принципы, которых я бы хотел придерживаться. — Да-да, — закивал Стасов, выражая готовность выслушать пожелания заказчика. — Во-первых, нужно сохранить все здания и постройки, имеющие историческую и культурную ценность, — принялся я перечислять по пунктам, — а те, которые были перестроены в угоду сиюминутным архитектурным веяниям по возможности привести в исходный вид. Никаких сносов стен ради более удачного вписывания дворцов на местности. Нужно оставить потомкам как можно больше древностей. — Да, мы так и думали, ваше императорское высочество, — кивнул архитектор. Меж тем мы вышли на соборную площадь, где на небольшом пятачке располагалось сразу три важнейших для русского православия собора. Сразу за Архангельским собором, наиболее пострадавшим от неудачной строки середины прошлого века виднелись остатки недостроенного дворца. Пока деревья и кусты еще не полностью оделись в зелень, вся убогость обстановки, особенно в сравнении с великолепием Питера, особенно сильно бросалась в глаза. Я топнул посильнее, сбрасывая с сапога куски налипшей на него глины и повернувшись к сопровождающим — кроме архитекторов и сына еще за нами следовал десяток бойцов неусыпно бдящего конвоя — и продолжил. — Кроме того я хочу вернуть стенам Кремля красный цвет, — давно надо было это сделать, а то их даже белыми назвать-то нельзя было. Серо-грязно-щербатые в лучшем случае. Зимний дворец в привычный мне зелено-бирюзовый я, кстати, приказал перекрасить еще в 1825. — Наша цель — сделать центр Москвы не похожим ни на один другой город мира. Подчеркнуть древность этих каменных стен и при этом добавить изюминки. Что касается других построек, то мне видится необходимым отойти от практики сооружения одинаковых безликих дворцов, похожих друг на друга как братья-близнецы. Я хочу увидеть яркую индивидуальность, основанную в первую очередь на традиционных присущих русской архитектуре мотивах. — Хорошо, ваше императорское высочество, — улыбнулся Стасов, — поскольку данное задание уже не первое, мы с коллегами взяли на себя смелость набросать несколько эскизов, которые в целом как раз укладываются в эти требования. — Попробуйте меня удивить, — немного скептически ответил я.