— Нас снаружи вытаскивают. — Кто? — Попович! У кого в Берендии на это сил хватит? — Ребята! — проорала я в потолок, подпрыгнув. — Иван, Эльдар, мы здесь! — Евангелина Романовна, — раздалось издалека, — ваше высокоблагородие! Это я, Старунов. Мы уже близко… — Старунов? — удивился Семен. — Запасной девственник, — махнула я рукой. — И тоже Иван, как Зорин, видно, решил, что я его зову. Со звуком сходящей горной лавины сфера раскрылась по огненным линиям, как разрезанный арбуз, осыпалась хлопьями серого пепла. Солнце, небо, люди! От свежего воздуха голова немного закружилась, но я прыгнула, побежала по сухой земле, успев крикнуть Семену: — Этих держи! Толпа, нахлынувшая со все сторон, движению мешала, я толкалась, вырвалась из объятий Ливончика, но через мгновение болтала в воздухе ногами, поднятая Зориным. — Гелюшка, жива! — После, Ванечка, пусти. Заметив с высоты зоринского роста добычу, я настигла Бархатова в три огромных прыжка и исполнила свой коронный бросок через бедро. — Ну уж нет, Эдуард Милославович, вы мне крайне нужны! — Зачем? — спросил Мамаев, надевая на актера наручники. — После, все после! — Чмокнув друга в колючую щеку, я позорно лишилась чувств. «Все хорошо, теперь хорошо, маменька. Даже гордиться своею Гелюшкой можешь. Потому что на своем она месте и перфектно службу несет. Сплоховала, разумеется, но по мелочи, не смертельно. Тросточку Грине загубила, барышню непричастную заморочила, в чем каюсь, ну и чуть все дело не испортила, доверившись тем, кому доверять нельзя. Впрочем, я молодец. Забавно, маменька, что после обморока сначала слух возвращается. Вот сейчас все слышу, а сказать ничего не могу, но это временно. Глаза бы только открыть…» Перед глазами стоял туман. Я лежала в ванне, в горячей воде, любовалась клубами пара и потолком с трещинками на старой штукатурке. — Геля, — позвал из-за ширмы Иван Иванович, — ты в порядке? — Без купания никак? В кабинете пристава непотребство устроили. — Семка велел. Но ты не стыдись, он самолично тебя разоблачал, нас с Эльдаром не допуская. — Одежда моя где? — Сжечь велел. Я дернулась, поднимая волны, вода хлюпнула через бортик на казенный ковер. — А сумочка? — Тоже сожгли. Да не переживай ты, содержимое я на диван вытряхнул, здесь, рядышком со мной лежит. — Хорошо. — Успокоившись, я откинулась на удобный подголовник. Пахло скошенной травой, Зорин за ширмой колдовал, залечивая мои повреждения. — Много времени прошло? — С какого момента? Под землей ты трое суток провела, а без чувств… Мы после полудня вас достали. Настенные часы из ванны виднелись, показывали четверть восьмого. — Изрядно. — Истощение у тебя, нервическое и душевное. По уму, постельный режим не менее недели, полное спокойствие и… — Понятно. Всех арестовали? — Бархатова Эльдар в камере запер в подвале, боярыню Квашнину с коллежским регистратором в присутственную клеть определили. Семен сказал, ты представление желаешь показать, посему сцену подготовить надобно. — А Бобруйская? — Которая? Ах эта… Нет, Гелюшка, купчиху изловить не получилось. Там в толпе блаженная бродила… Прикрыв глаза, я слушала Иванов бас, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие. Люблю, когда он вот так рассудительно, неторопливо говорит. Ай да Дульсинея, ай да хитрюга! Спасла-таки полюбовницу и от смерти, и от ареста. Только все равно мы вас изловим обеих. Знаешь, зачем мне супруг твой Бархатов понадобился? Против Нинельки признание получить. И я его получу. И тогда злонравная эта женщина, пол свой позорящая, от суда не отвертится. Ладно, это потом. Зорин сказал, парочка верхом уехала. Куда? Да известно, в столицу, не по лесам же им с их темпераментом прятаться, а оттуда за кордон отбыть попытаются. Я их в Мокошь-граде тепленькими возьму. Зябликов тоже ускользнул, но им никто и не занимался особо, так что пусть пока гуляет, фотограф-любитель. Когда вода в ванне совсем остыла, Иван Иванович сообщил несколько усталым голосом: — Закончил я, Гелюшка, пойду. В приказ уйму всякого раскопанного притащили, надобно осмотреть. — Чего притащили? — Артефактов разных поганых, чтоб уничтожить, как положено. — Понятно. — Поздно мы с Эльдаром к вам пробились, — вздохнул Зорин. — А ты молодец, ловко «ятями» нас упредила. — Вы молодцы, что поняли. — Болваны мы. Сначала барышню молоденькую в пасть чудовищу направили, а после Семку, будто не знали, на что он ради… — Иван замолк и, судя по звуку, хлопнул себя ладонью по колену. — Крестовский никому из вас за Блохиным прибирать не позволил бы. — И то верно. Как тебе его убедить на жертву идти удалось? — А я не убеждала, просто припасов поднесла. Здесь малышонок один проживает занятный в сиротском приюте, Митенька… Семен, кстати, хочет его с собою в столицу забрать, невероятный дар в мальчике, силою делиться может. Без стука распахнулась дверь, потянуло сквозняком. Мамаев спросил скороговоркой: — Попович в себя пришла? Так чего сидишь? У меня пар из ушей уже пойдет скоро. Зорин поднялся, диван облегченно скрипнул. — Давай, давай, — торопил Мамаев, но вместе с другом не ушел. Прикрыл дверь, повесил на ширму ворох платья, сказал мне строго: — Евангелина Романовна, немедленно старшему товарищу отвечай, когда ты обручиться успела! Выбравшись из ванны и вытираясь полотенцем, я начала рассказывать, закончила, уже зашнуровав ботильоны. Не знаю, каким образом, но коллеги достали мне не только новый мундир по размеру, но и прочую необходимую барышне одежду. Шпилек только не предложили, влажные волосы были распущены, когда я вышла к Эльдару. — А Семен что? — спросил чародей, прищелкнув пальцами, шевелюра моя высохла и рыжими волнами разбросалась по плечам. — За поцелуи злился, а кольцо, — я показала руку, — скорее одобрил, предполагал, меня через него бритские чары оберегут. Эльдар, может, ты знаешь, как мне эту нелепицу снять? — Сейчас никак. Это тебе придется со своим спящим принцем повидаться. — Ждать, пока пробудится? — Зачем? Встань у одра, скажи, помолвку с вами, Григорий Ильич, разрываю, в отступное даю… не знаю… дырку от бублика, большего этот фанфарон не достоин. — И все? — Все. — Мамаев пожал плечами. — Не брак ведь, так, намерение на будущее. Ты готова? Тогда идем. Очень мне любопытно. Спускаясь по лестнице, я окинула взглядом присутственную залу. За конторкой привычно сидел Старунов, еще несколько приказных, работающих с документами, поднялись меня поприветствовать. В клетке на нарах лежал, отвернувшись от всех, Давилов, Фараония стояла у самой решетки в той же позе, в которой я ее последний раз видела: с кулаком, судорожно прижатым к груди, прямой спиной и отвратительной гримасой на лице. Места для посетителей оказались заняты, и подоконники, и табуреты, все, какие нашлись. Здесь были горожане, люди и гнумы, неклюды. Непоместившиеся зрители заглядывали в окна снаружи. — Геля, — позвал Мишка Степанов, — дело есть. — Обожди, после поговорим. — Вашбродь! — Беременная немолодая баба в платке ринулась с порога, падая в ноги, хорошо служивые придержали, не дали на полу униженно растянуться. — Давилова я, пожалейте супруга, Евсейку моего, невиноватый он… А вот это было совсем не ко времени. Хороших новостей у меня для несчастной женщины нет, а от тех, которые есть, ей изрядно поплохеть может. Что делать прикажете? Тут в приказ вошел Крестовский и от немедленного принятия решения меня отвлек. Чародей был свеж и наряден, выбрит и причесан, а в петличке его сюртука зеленела бутоньерка. — Под цвет глаз прекрасной дамы, — пошевелил он губами и подмигнул. Зардевшись, я отвернулась и прошла к конторке. — Да не тревожьтесь вы так! — Семен подхватил Давилову под руку, согнал со стула какого-то купчика и усадил ее. — Вон ваш супруг, живой-здоровый.