— Где он вас перехватил? — Да на углу Гильдейской. Не заметила даже, когда с фонаря на меня костяное чудовище напрыгнуло, с облучка сбило. — А работники? — Какие работники? — Вы собирались двух охранников на погост с собою взять. Квашнина с чувством заехала Зябликову по роже. — Чего теперь обсуждать? Без трости план твой, рыжая, невыполним, и покойный пристав нам бесполезен. Что теперь? Что? Младенчик нерожденный… Страшно даже представить, какие непотребства барин с ним сотворит! Она продолжала методично избивать Герочку, он не защищался, пучил только глаза, пытаясь что-то сказать. Жалко мне его не было, тем более что немолодая уже Елизавета Афанасьевна ни поставленным ударом, ни силою не обладала. Утомившись, старуха, тяжело дыша, повернулась ко мне. — Так тебе скажу, Гелюшка: мы с тобой обе женщины, не можем мы беременную нашу сестру с невинною душою в утробе на надругательство некромантское оставить. Я всхлипнула и вытерла щеку рукавом, сумочка, чудом все еще висящая на запястье, стукнула в грудь. — Да что мы теперь можем без трости? Нет, Елизавета Афанасьевна, мы проиграли, только и остается надеяться, что Крестовский сдюжит и хтонь эту закуклит полностью. — Сдаешься? А как же любовь твоя к чародею Семушке? Зябликов скорчился на земле, я спрятала в сумочку дудку, сказала устало: — Семен Аристархович Крестовский на благо всего честного люда старается. В этом стремлении любящая женщина его поддержать должна. — Он ведь не знал, что барин Маньку брюхатую в полон возьмет. Герочка замычал, я наступила ему на ногу, Квашнина продолжала увещевания: — На тебе вина, Гелька, ты Марию Гавриловну не уберегла и тем планы начальства под удар поставила. Он ведь не справится теперь, Семушка твой, сама говорила, слабеет. Невинная детская душа, на алтаре черном в жертву принесенная, его перехлест разрушит. Беда будет, такая беда, что полный город упырей пустяком покажется. Барин всех берендийских покойников поднимет, орды, легионы, на столицу свое воинство поведет. Гнилостный трупный запах, к которому я уже успела привыкнуть, разбавился нотками жженого сахара. Оберег на груди потеплел, завибрировал. — Перестаньте, — попросила я. — Лучше по-простому, без чародейства. План у вас какой? — План! — Фараония схватила меня за плечи. — Такой план. Заставь своего раба в логово нас отвести. Мне бы только внутри оказаться, там я Маньку учую, разыщу, вытащу. — Так себе схема, — хмыкнула я. — Мы не знаем, сколько подручных при барине, где и как они рассредоточены. Предположим, нам удастся пройти незамеченными… Нет, глупо. — Что предлагаешь? — Нужно что-то на обмен. Блохин! Вот если мы барину за Маню гроб с покойником посулим… — Сбросив с плеч руки чародейки, я начала в возбуждениии ходить туда-сюда. — Посулим, не доставим. Обмен! Так, мол, и так, ты, хтонь поганая, нам вдову Блохина, мы тебе самого покойника. Пока торг, пока то-се… Маню нам сразу не отдадут, вы, Елизавета Афанасьевна, с ней в залоге останетесь, я на кладбище поеду. Там уже рассвет… Герочка опять замычал. — Что? — бросила я гневно. — С рассветом что не так? — Его может не быть, госпожа моя строгая, — поднялся Зябликов на ноги, оставшись, впрочем, скрюченным в полупоклоне. — По всем приметам уже рассветать должно, однако нет. Да вы на часики-то взгляните. Он мотнул головой в сторону колокольни. Я посмотрела, достала свои часы, стрелки на них тоже не двигались. Хотя нет, секундная шевелилась, но очень медленно, чтоб заметить это, пришлось смотреть более минуты по ощущениям. Фараония сообщила, что бывали уже в истории такие случаи, когда чародеям удавалось время как эластичную ленту тянуть. А про то, чтоб совсем остановить, нет, про такое она не слыхала. Велев Зябликову молчать, пока лично не спрошу, я решила: — Другого плана у нас нет, поэтому будем придерживаться этого. Вы, госпожа Квашнина, спасете Марию Гавриловну, а я… Чародейка не слушала, теребила Герочку: — Ну, злыдень, где барин твой обитает? — Оставьте! — Освободив от ее хватки Зябликова, я пошла к карете. — Сказать он не сможет, заклятие на нем, в этом Геродот Христофорович не лгал. Он нас бессловесно сопроводит. Давай, раб мой верный, на облучок садись, правь. К счастью, гнумы расчистили дорогу от мертвых тел, почтительно сложив их у стен домов, посему лошадки чавкали копытами по обычной площадной грязи. Я сидела рядом с Герочкой, Квашнина расположилась внутри, потому беседовать нам с нею не представлялось возможным. Вымерший пустынный город, запертые двери, темные окна, приглушенный фонарный свет. Нацепив на нос чародейские очки, я видела на стенах размашистые руны. Семенова работа. Сколько же сил он на это потратил? Положим, не саморучно каждую малевал, а лентою пустил на манер телеграфной, но чардеил изрядно. Вместо того чтоб к последней битве силы копить. Болван! Я посмотрела на спутника, даже сквозь стекла змейка на его лбу не просматривалась, это вам не Гринина трость неординарная. Эх, какой полезный артефакт погиб! Мерлинцы небось за головы свои аглицкие сейчас хватаются. Любопытно, а другую палицу они наколдуют? А если нет? С кого господин фальшивый пристав за потерю спросит? С меня? Ай, пусть. Скажу, что, во-первых, ни в чем не виновата, а во-вторых, сами. Потому что следить лучше за имуществом надо. Шлагбаум заставы был поднят, торчал пальцем в небеса, грозил нарушителям. Постовой смотрел на нас из будки, крестился. На досках над его головой золотилась защитная руна. — Гнумы давно пробегали? — спросила я весело служивого. — Да уж с полчаса. — Он перекрестился и отдал честь. — Ваше высокоблагородие! А до того чудовища… приказные… неклюды… Последние слова доносились уже издали, потому что кордон мы пересекли без задержки, Зябликов, не получив приказа придержать коней, старательно их подгонял. «Кстати, я б про неклюдов послушала, чего они там. Ладно, хорошо едем, скоро сама все увижу». За городом снег сойти не успел, нарядно серебрился под луною, только дорога, превратившаяся в болотную хлябь, выглядела бесконечным дождевым червем или вовсе пиявкой. Колеса вязли в грязи, но лошадки трусили бодро. Карета вознеслась на холм, открылся вид на реку, внизу на берегу сновали фигуры, частично человеческие, частично нет. Еще валялось всякого изрядно. Велев Геродоту придержать лошадей, я спрыгнула с облучка; под ногами хрустнул наст, и я побрела, увязая в снегу. — Ты чего в очках? — спросил удивленно Ливончик и затараторил, ответа не дожидаясь: — Порешили супостатов! Тех, которые разбежались, неклюды в полях ловят. Ну, знаешь, те, у которых ипостась быстрая, волчья или лисья… — Сыскарка, — прорычал некто огромный, светло-серый, с зелеными кляксами на шкуре. — Рыжая… И стал обращаться. «Обзывается еще рыжей. Сам вообще в бриллиантовой зелени. Волшебное средство, доложу я вам, даже в звериной ипостаси не сходит». Я отвела взгляд в сторону, неаппетитное это зрелище, когда неклюд обратно перекидывается, а после — неприличное. Потому что они без одежды это все делают. — Ну здравствуй, сыскарка, — сказал голый Шандор. — Ты б прикрылся чем, дядюшка. — Так нечем! — расхохотался неклюд. — Не смущайся, скромница, в теле мужском стыда нет, одна красота. — Это очень от тела зависит. Лед с реки еще не сошел, серебрился, как положено, островок вон темнеет живописный, я его рассматривала с тщательностью. — Зависит, с чем сравнивать, — согласился неклюд. — Бабы, на мой вкус, гораздо мужиков красивше. — Седина в бороду, бес в ребро. Ну чего над девицей куражишься, старичина? — Ливончик снял сюртук, оставшись в жилетке поверх льняной рубахи. — Пузо прикрой, сластолюбец косматый. Шандор захохотал, но одежду принял. Его лицо, как обычно после обращения у неклюдов, поросло густой бородищей, волосы достигали плеч. — Отчего вольные братья на ночную охоту выйти решились? — спросила я. — Чародей твой просил. Ну, в смысле начальник. Семеном кличут. Хороший мужик, сначала к старшим на поклон пошел, на коленях в шатре стоял. Да чего ты глаза таращишь? Обычаи он получше некоторых чиновных девиц знает. Правильно просил и слова правильные молвил. Охраните, сказал, чтоб колдун подземный живых в свое логово не тащил. — И вы согласились? — Отчего хорошему человеку не помочь? — Неклюд качнул косматой головой. — Семен этот все правильно рассудил. Говорит, упырей в город барин тайными чардейскими тропами доставить сможет, а живых придется поверху таскать, тут вольный табор и пригодится. Предупредил еще, чтоб к логову не совались, там серебром все помечено. Сам, сказал, я этого не видел, но непременно некропуп защитою от вашего брата озаботился. — Некромант. — Точно! Мант! Откуда у меня этот пуп взялся? — Неклюд оттопырил сюртук и заглянул под него, видимо проверяя наличие собственного пупка. — Короче, хороший мужик чародей Семен, земля ему пухом. Он прижал левой рукой одежду, а правой перекрестился. — Пупом, — скрипнула я зубами. — Чего? — Того! Ладно, дядюшки, поздравляю с победою, вынуждена откланяться. Ах, еще… Служивые наши приказные, которых спасали… — Так спасли! — Неклюд махнул рукою. — Вон, около повозки толпятся. Славные какие лошадки. Откудова такие? Эх, жаль, зверем пахну, не подойти, взбесятся. Я повернулась и стала взбираться обратно на дорогу. Злилась на Крестовского, бормотала: — Значит, вот оно как, ваше превосходительство? Все успели, всем озаботились, только мне сообщить забыли. Хватай, Попович, свою косточку, убийство Бобруйского расследуй, а мне не мешай. Мизогин! Высокомерный мужлан! Ты умница, Геля, канцлером станешь. А сам… Тьфу! — Вашбродь! — Старунов подал мне руку, помогая. — Бегите! Давилов стоял у открытой дверцы кареты; он обернулся к нам, замахал приветственно. Прочие приказные уже брели вразнобой по дороге к городу, штыки винтовок торчали над их сгорбленными спинами. «Это хорошо, — решила я, — пусть Туз знает, что без присмотра не останется, что настоящая власть покой жителей охраняет». — Чего? Куда бежать? — посмотрела на Ивана. Парень затрясся, замотал головой из стороны в сторону, глаза его побелели, губы сжались в тонкую линию. Вздохнув, я сняла очки, спрятала их в сумочку и, придерживая Старунова за локоть, повела его к карете. Герочка неподвижно сидел на облучке, Фараония выглядывала изнутри. — Евсей Харитонович мне всю баталию живописать успел. Что с мальчиком?