Шпалы мелькали, дыхание выровнялось, я шагала. А не глупость ли ты сейчас, Попович, творишь? Могла ведь с покалеченным до уездной столицы доехать, артефакта его лишить, на остановке вытолкнуть Герочку из купе, запереться, остановку переждать. И Крестовского без единого верного человека оставить? Ну уж нет, и любовь моя тут ни при чем. Мы с Семеном товарищи по мундиру и по оружию, именно коллегой и другом я к нему возвращаюсь. Итак, кругом враги, ни слова в простоте сказать невозможно. Крестовский об этом знает, потому игры с задушевными разговорами устраивал. Повод мне привести придется фальшивый. Прости, Гриня, придется тебе при мне, страстно влюбленной, роль спящего принца исполнять. Будет тебе месть за ту ночь, на своей шкуре испытаешь, как это использованным быть. Остановившись на дорожной развилке, я злодейски расхохоталась. Так-то! Рельсы с этого места поворачивали вправо, оттуда под ритмичное поскрипывание приближался ко мне красноватый свет фонаря. Немного обождав, я увидела дрезину и невысокую, явно гнумью фигуру седока. — Ой вей! — подпрыгнула я, размахивая руками. — До станции подбросите, дяденька? — Ты, что ли, племянница Ливончика будешь? — остановился гнум. Он сказал это не по-берендийски, но я поняла и кивнула. — Буду. Гнум Соломона обозвал по-гнумьи не обидно, потеснился на узкой лавочке. — Садись, домчу в лучшем виде. И домчал менее чем за четверть часа, и от рубля за услугу отказался. Я не настаивала, мое дело было предложить, так положено. По дороге мы успели дружески поболтать. Результаты беседы я до времени отложила в памяти, любопытное там было, но пока не ко времени. Перрон был уже безлюден, а у главного входа обнаружился беспассажирный извозчик. Перфектно. Приказные двери, распахнутые настежь, собрали небольшую толпу зевак. — Бобруйский-то, — донеслось из толпы, — ухайдокали упырину, светлая память, ни дна ему ни покрышки, земля пухом. Дочка теперь власть возьмет. Не, не дурнушка, пухлая которая, еще дед Калачев на нее миллионы переписал. Я подпрыгнула, заглядывая поверх голов. Адвокат Хрущ заламывал руки, стоя перед конторкой. — Актерка, сказывают, порешила. Он же актерок себе из столиц пачками выписывал… — Непотребства еще с ними творил. — Не без того… Я подошла к будочке городового, тот, узнав меня, отдал честь. — Начальство на казенки побежало. Кивнув в благодарность, я обошла зевак и юркнула под арку. Семен, кажется, собирался уже уходить, но пришлось задержаться. Исполняя страстное представление, я не забывала осматривать публику на предмет чародейских амулетов и эманаций. Плотное колдовское облако стояло над спящим Гриней, в нем, в облаке, просматривалась проекция трости-артефакта, трость, так сказать, во плоти, лежала вдоль тела на постели, навершие ее проворачивалось из стороны в сторону без ритма. Семен казался потерянным, синие глаза потускнели, он сжимал челюсти, желваки под кожей напряглись, ругательства, пробубненные мне в ухо «жужей», оказались столь чудовищными, что я смутилась. Может, примерещилось? — Стыдитесь, ваше превосходительство, при дамах… Прямой как стрела взгляд Семена, его губы пришли в движение, а «жужа» пробасила: — Ты уверена? Я кивнула. — Понятия не имею, Евангелина Романовна, — протянул чародей глумливо, — какие именно мои слова… Повешенную паузу заполнила «жужа»: — Не здесь… со мной… неотлучно… придумай… Потянув картинно носом, я поморщилась. — Все-то у вас, ваше превосходительство, не по-людски, а, напротив, по-чародейски. Сызнова магичите? — И в мыслях не имел! Изобразив недоверие, обратила взгляд к Давилову, тот растерянно пожал плечами. Я посмотрела на Гриню, всхлипнула, вздохнула: — Евсей Харитонович, кроватку мне походную, пожалуй, в казематах установите, в тех апартаментах, что для себя господин Крестовский облюбовал. Потому как зловредные колдунства проще у источника оных пресекать, означенный источник неустанно контролируя. — Перфектно, — сказала «жужа». Мои брови удивленно поползли вверх. Начальство мои паразитные слова использует? Приятно. От приятности этой я даже слегка покраснела, только румянец мой с цветом лика коллежского регистратора Давилова ни в какое сравнение не шел. Я даже подумала, ни апоплексия ли нежданная со служивым приключилась. Но обошлось. Евсей Харитонович утер рукавом глаза и промолвил умильно: — Какое самопожертвование вы, ваше высокоблагородие, в любви выказываете. Ради господина Волкова на огромные жертвы согласны. Вот она, женщина наша берендийская, ни людей не устрашится, ни молвы, ни чародейства опасного. Сокрушенный этими моими качествами, Крестовский пробормотал: — Надеюсь, после пробуждения вашего жениха, Попович, от вашего общества я буду избавлен. — Уж будьте уверены. — Гордо подняв подбородок, я пошла к выходу, уже у порога запоздало послав спящему красавцу воздушный поцелуй. — Следуйте за мною, ваше превосходительство, у нас труп, возможно, убийство. Никогда еще на вторых ролях при мне не было столь солидного и чиновного господина. Семен помощника отыгрывал с несколько преувеличенной, на мой вкус, покорностью. Шел в полушаге за плечом, приноравливаясь, оттеснял зевак, а когда очутились мы в присутственной зале, сдернул со стола папочку-планшет с карандашиком, чтоб лично вести протокол. Это вовсе оказалось лишним, нужный формуляр уже заполнил Старунов, он же отпаивал сейчас лежащего на кресле адвоката. — Ваше превосходительство! — Хрущ взболтнул в воздухе ногами. — Уж будьте… — Андрон Ипатьевич, голубчик, — шеф полюбовался формуляром, — что ж вы так убиваетесь, вы же так… Я подумала, он скажет «не убьетесь», но Семен ласково подул на чернильные строчки и заканчивать не стал. Пришлось говорить мне: — Это дело под моим началом, господин Хрущ. Не возражать! Мы с Семеном Аристарховичем напарники, у нас принято ролями время от времени меняться для лучшего службы несения. Крестовский новоизобретенному обычаю не удивился, кивнул: — Именно так. Посему, голубчик, в терем Бобруйских ступайте, передайте вдове и сироткам наши искренние соболезнования. Да велите строго-настрого тела не трогать и никого из дома не выпускать. — А когда… — Завтра, голубчик, все завтра. — Семен зевнул. — Мы, приказные чиновники, тоже люди, а не болваны железные, нам отдых требуется. У вас же, — он ткнул пальцем в протокол, — злодейство обычное, и преступник даже схвачен. Утром, на свежую голову… Хотя, ежели надворная советница желает немедленно осмотр произвести, возражать не буду. Но без меня, господа, простите. Крестовский пошевелил в воздухе пальцами, я картинно принюхалась, глядя со значением на Давилова. — Воздержусь. Выпроваживали адвоката толпою. Он возражал, лез драться, плакал, а после, уже за порогом, затянул печальную протяжную песню. — Водкой я его лечил, — признался Старунов, — вот и развезло. Вы, ваше высокоблагородие, водочный дух унюхали? — Евангелина Романовна, — объяснил Семен дружелюбно, — носом чародейства осязает. Такой бесценный талант. А что там с кроватью? Ложе с посторонней мне барышней я делить не намерен. Зевок он прикрыл ладонью, кольцо его блеснуло, я подняла руку с ответным блеском. — И не мечтайте даже, ваше превосходительство, при моем женихе… Давилов возбужденно шептал на ухо Ивану, объясняя непростую ситуацию. Я посмотрела на Семена. — Молодец, — сказала «жужа», — до камеры продержись. И сразу после, дуэтом с баритоном Крестовского: — Позвольте ручку, барышня Попович, перстень ваш обручальный посмотреть. Ладонь мою взяли, потискали, провели большим пальцем по жилке на запястье… От ласки я обычно расслабленно млела, поэтому поспешила отдернуть руку. — Полюбовались? — Это гербовый перстень. — Знаю. Подчиненные удалились тихонько, вскоре за стеной послышался шум передвигаемой мебели. — Ты ранена? — сказала «жужа». — Если да, кивни. Я отрицательно покачала головой. — Григорий Ильич аристократ… — Кровь твоя? На подоле.