– Почему дура? – машинально спросила Маша. – Потому что приперлась к гаражам. Кой бес тебя сюда понес? О, стихи! Фигасе! Елина, я поэт! «Кой бес тебя сюда понес, кой бес тебя сюда понес», – пропела Аномалия. – Этот козел уже месяц здесь маячит, ты не в курсах, что ли? Маша молча помотала головой. – Вот поэтому и дура, – пробормотала та. Обе замолчали. Зверь оставил в покое вырванный из пальто клок, задрал ногу и стал вылизываться. На внутренней стороне бедра у него торчали колтуны, похожие на скомканные одуванчики. Гнида оскалил верхнюю губу, вцепился в один и с тихим рычанием начал выгрызать из шерсти. Он был таким убедительным, таким неоспоримо живым, что остатки кошмара рассеялись бесследно. Как будто в мире, где существовали собаки, умеющие бегать по крышам, не могло быть девочек, онемевших от страха перед взрослым ублюдком. «Что со мной было? – подумала Маша. – Почему я вела себя как покорная овца?» Неподалеку от них приземлился голубь, покосился глупым глазом на пса и снова улетел. – Надо в милицию пойти, – неуверенно предложила Маша, провожая его взглядом. – Иди, – разрешила Липецкая. – А ты? – Чтобы Гниду усыпили? Я, может, чокнутая, но не идиотка. – За что его усыплять? – изумилась Маша. – Он меня спас! – Он человека покусал, кретинка, – объяснила Аномалия. – И без того все жильцы вокруг жалуются на местных собак. Сначала усыпят, потом разбираться будут. Герой? Ну на тебе орден посмертно. И что я с этим орденом делать буду, задницу им закупоривать? Маша подумала еще и села рядом с ней. Все равно куртка грязная… С одной стороны, Аномалия была безусловно права. Но Маше в голову пришел еще один аргумент. – А если этот… этот человек… если он снова нападет? Не на меня. На кого-нибудь другого. Они только прогнали его. Да, сильно напугали, даже причинили вред. Но он придет в себя и вернется. В этом у Маши не было никаких сомнений. Она видела его улыбчивые глаза, слышала его шепоток и твердо знала: то, что сидит в этом человеке, сильнее голоса страха. Оно выгонит его снова в закоулки, где редко ходят взрослые, но часто бегают дети. Аномалия зачерпнула горсть грязного снега и запихала в рот. Прожевала – и обвела рукой окрестности: – Угощайся! Маша подняла на нее взгляд. – Ты знаешь, кто он. – Чего?! – Ты видела его раньше, – настаивала Маша. – Ты сказала, он уже месяц здесь ошивается. Ты знаешь о нем больше, чем показываешь. Девочка молча облизала пальцы от снега, словно не слыша. – Аня, пожалуйста… – Не называй меня так! – резко оборвала Липецкая. – Хочешь проявить благодарность – просто свали отсюда на хрен! Маша встала. Неловко потопталась возле Анны, но, когда пес уставился на нее недобрыми раскосыми глазками, решила, что ей и в самом деле пора. – Спасибо тебе. Спасибо большое. Я его… Я его очень испугалась. Я не смогла бы ничего сделать. Кажется, ее благодарственная речь только раздражала спасительницу. Маша еще раз повторила «спасибо», развернулась и пошла к брошенным вещам. – Он больше этого не сделает ни с кем, – проговорили ей вслед. – Можешь не трусить. Маша быстро обернулась. Аномалия сидела как ни в чем не бывало и выдергивала суставы пальцев один за другим. – Что ты сказала? – Я? Липецкая презрительно вздернула верхнюю губу. Глядя на нее, пес сделал то же самое. – Глюк словила от шока, Елина? Домой шлепай. Девочка-припевочка. Маша постояла, разглядывая ее и что-то соображая. И, больше ни о чем не спрашивая, ушла. …Аномалия с тех пор не попадалась ей на глаза после школы, как и ее лохматый приятель. Движимая каким-то смутным чувством, Маша никому не рассказала о том, что произошло с ней в начале апреля за гаражами. А потом этот случай странным образом растворился в ее памяти, вернувшись в область мутных снов и тягостных кошмаров. Нужно было нырнуть глубоко-глубоко, чтобы вытащить его на поверхность, но как раз той весной у Маши началась бурная личная жизнь, и она не хотела никуда нырять. Талый снег смыл всю грязь – и воспоминания о случившемся. В мае снова разразился скандал с участием Липецкой. Она явилась в школу с татуировкой на шее под правым ухом, и разъяренный отец предпринял целое расследование, пытаясь узнать, кто проделал это с его несовершеннолетней дочерью. Выяснение обстоятельств привело к тому, чего никто не мог ожидать. Одним из сторожей при гаражах оказался всего год как вернувшийся после отсидки Мишаня Чалый, мужик лет сорока пяти, беззубый и лысый, как старик. Обитал он в бытовке, выделенной ему кооперативом. Туда же приводил псов, если ударяли сильные морозы. Там же выбил Аномалии обе ее татуировки. И там же кололся чем попало. Последнее выяснилось, когда на горестный собачий вой пришел второй сторож и обнаружил Чалого, загнувшегося от передозировки. Всего лишь часом позже до Мишани добрался отец Аномалии, но отомстить бывшему зэку уже не смог. Липецкую три месяца проверяли на все возможные инфекции, однако в этом Мишаня оказался добросовестным: его игла была чиста. Биография у покойного сторожа выглядела скверной: за ним числились и убийство, и несколько ограблений, и еще болтали шепотом о двух недоказанных висяках, где тоже проглядывал след Чалого. Как Аномалия познакомилась с ним, никто никогда так и не узнал. Как и о тех отношениях, которые связывали ее с бывшим зэком и наркоманом. Кое-что могла бы рассказать Маша. В середине мая круги от этой истории разошлись по всей школе, а в конце месяца их тихий район встал на уши из-за того, что в овраге за парком, когда полностью сошел снег, обнаружили труп с признаками насильственной смерти. Тело принадлежало Евгению Сутелину, бывшему учителю музыки в Доме культуры, человеку со всех сторон хорошему и уважаемому. Жил он один, тихой холостяцкой жизнью, и соседи понятия не имели, что учитель пропал. Перед похоронами Маша зашла в Дом культуры и остановилась перед огромной памятной фотографией в траурной рамке. – Милая, с тобой все хорошо? – сочувственно спросила гардеробщица. – Может, водички? Евгений Петрович-то, наверное, педагогом твоим был, светлая ему память. «Он больше этого не сделает ни с кем. Можешь не трусить». – Педагогом, – подтвердила побелевшая до синевы Маша. – Нет, спасибо, все хорошо. Теперь все хорошо. Глава 4 1 Наконец-то все в сборе! Мои повзрослевшие одноклассницы и я, Светлана Рогозина-Крезье. Мне нравится новое имя: нечто среднее между Крезом и «крейзи». В нем звучат отзвуки одновременно богатства и помешательства – вполне органичный дуэт. Я и вправду иногда кажусь себе немного помешанной. А вот мой последний муж слишком рассудителен. Мужчина, лишенный фантазии, скучный, как бетонный забор. Узнай он о том, что я задумала, с него сталось бы обратиться к психиатру. «Здоровому человеку не может прийти такое в голову!» Наш брак был до того нормален, что иногда меня подмывало снять трусы и пройтись колесом – просто чтобы посмотреть на физиономию мужа. Благопристойное супружество! Боже, какой кошмар. Как-то раз, вскоре после свадьбы, я решила немножко разнообразить наши отношения и, заведя супруга в спальню, завязала ему глаза шелковым платком. И знаете, что сказал мне на это? «Дорогая! – прогнусавил он. – Но ведь я ничего не вижу». Надо бы выдать тебе премию имени капитана Очевидность, подумала я тогда. А вслух ответила, что так и задумано. «Но мне не нравится, когда ничего не видно», – удивленно сообщил он, крутя головой. «А вот так нравится?» – спросила я, подкрепляя свои слова действием. Некоторое время он всерьез обдумывал мой вопрос. А потом сказал… Нет, вы в жизни не поверите, что именно! Супруг тревожно ощупал ткань, закрывавшую ему глаза, и спросил: «Дорогая, ты что, взяла мой Эрмес?» Его соблазняет красивая молодая жена, а он беспокоится о том, что помнется его дорогущий шейный платок! Надо было задушить его этой тряпкой. Впрочем, тогда покойный супруг стал бы являться ко мне ночами и горестно выть: «Эрмес! Ты испортила мой Эрмес!» Но вернусь к своей идее. Не стану спорить: она и впрямь не из очевидных. Милая, this is just crazy, это просто безумие, сказала я себе, когда мысль о «Тихой заводи» первый раз пришла мне в голову. «Ты совсем с ума сошла. У тебя ничего не получится!» Но почему не получится?