— Тогда что же? Сейчас никого тут нет. Любимая… — Нет, Марс, — она поняла, на что он уже готов, и решила остановить друга, пока они вместе, повинуясь внезапному порыву, не соврешили то, о чем бкдет неловко вспоминать. — Я не готова идти до конца. — Мне достаточно и права целовать тебя, — накрыл он рот девушки своими горячими и жадными губами, лишая ее сопротивления. И она расслабилась, позволяя ему себя целовать и доверяя ему бесконечно. Глава 4 — Это тебе, — протянул Рените Таранис душистый цветок, похожий на тот, что дарил в прошлый раз, но другого цвета, более яркий. — И что мне с ним делать? Он не того сорта. Кельт озадаченно взглянул на нее: — Тебе не нравится? Но у нее такой нежный цвет! Совсем, как у тебя… Она посмотрела на него из-под свисающего на лоб покрывала: — При чем тут я? Просто отвар лепестков белой троянды считается неплохим слабительным, а красной закрепляет желудок. А масличные сорта бывают только светло-розовыми, но не все розовые цветки годятся на то, чтобы из них отжать масло, да и много их надо, несколько корзин. — Тебе принести три корзины этих цветков? Пять? — он совершенно не шутил. — Не надо. Это масло проще купить готовым, его сложно получить, это же не оливки. — А просто так тебе цветы не нравятся? — Таранис осторожно приблизился к ней, поднеся душистую и прохладную шапочку цветка к ее груди. — Она правда на тебя похож. Сверху прикрывается шипами и зубчатыми листьями, а на самом деле нежная и красивая. — Она и правда красивая. И пахнет хорошо, — она послушно вдохнула аромат цветка, ткнувшись кончиком носа во влажные и густо переплетенные лепестки. — Как и ты, — он обнял ее и, не почувствовав сопротивления и осмелев, провел лепестками по ее груди, шее, пощекотал ухо. Она засмеялась очень тихо, но искренне и доверчиво прижалась к его обнаженной груди. — Знаешь, меня так еще никогда не благодарили за лечение. — Ты неподражаема, — рассмеялся он, продолжая целовать женщину и как бы невзначай распутывая ее покрывало. — Что же ты снова так укуталась? — Прохладно… — Да? Тогда я согрею тебя. Своей любовью. — Не надо, — вдруг, как вспомнив что-то, вздрогнула она крупной дрожью. Он остановился: — Хорошо. Если тебе все это неприятно, я не буду тебе мешать. И на боях буду еще осторожнее, чтобы не досаждать своим присутсвием. — Мне кажется, что беречь себя тебе надо в любом случае. Неужели ты не понимаешь, как это тяжело, видеть ваши страдания, боль, кровь? Я же не мраморная! Я же всю эту боль чувствую как свою, — она в сердцах бросила на стол пестик, он покатился к краю, но Таранис успел подхватить медную вещицу и не дал ей загреметь на весь валентрудий. — Знаю, любимая. Не думай, что если я по римскому мнению, дикарь, то я дикарь на самом деле. У себя на родине я был командиром отряда, защищавшего нашу священную дубовую рощу. — И как роща? — вздохнула она, не подумав, и тут же осеклась. — Прости. Прости, пожалуйста. Она спрятала лицо на его груди, прижимаясь к его прохладной после умывания ледяной водопроводной водой коже, неровной от старых и новых шрамов, пересекающих друг друга. — Прости. Раз ты здесь, то… — и она неожиданно для себя стала целовать эту грудь, такую широкую и такую надежную, чувствуется, как он тоже согревается под ее губами и как его руки снова смыкаются на ее спине. — Нет. Это не одно и тоже… Таранис обнимал любимую, но в его памяти одна за другой всплывали картины, которые он старался забыть эти годы. Безумная, продымленная, в сполохах пламени душная летняя ночь. Подступающий к священной роще огонь, летящий по сухой траве выжженного солнем луга. Хлопанье крыльев и испуганное ухание обитающих в дуплах сов, не желающих покинуть своих совят, еще не вставших на крыло. Суровая решимость старцев-жрецов, намеренных сгреть вместе со своим святилищем, но не оставить свои знания чужеземцам в блестящих шлемах и кроваво-красных плащах. Он тогда с отчанием смотрел, как один за другим падают на сухую, вдыбленную ногами подстилку из ломких дубовых листьев и желудей его воины, пытаясь обломить древки римских дротиков. Те, кто еще оставался на ногах, в основном были ранены, и не по разу, как и он сам. Они на ходу перевязывали наскоро друг друга и продолжали отстреливаться. Таранис понимал, что запаса стрел им хватит — было бы, кому стрелять. Но, к сожалению, римлянам удалось пробить стену из толстых бревен, которой было прикрыто святилище, и теперь его защитники были просто как на ладони, в отличие от успевших окопаться римлян. Поэтому стрелы кельтов не всегда достигали цели — несмотря на то, что его воины могли поразить в глаз ястреба-стревятника, собирающегося покуситься на совенка-подлетка. Он раздраженно обломил очередную стрелу, зубами выдернул из предплечья наконечник и ругнулся — теперь будет чуть сложнее удерживать тяжелый тисовый лук. Окинул взглядом своих ребят — как же мало их осталось. Но роща еще стояла и огонь к ней пе подобрался, потому что часть его воинов сбивала пламя с травы пучками веток этих же дубов — святотатство, но шанс сохранить всю рощу. Они и правда ее отстояли — как, он бы и сам не смог рассказать: шатаясь от дыма и усталости, они встали плечом к плечу на черной, кое-где дымящейся луговине, сами такие же черные от дыма и крови. И слаженыыми залпами своих луков заставили римлян отступить, согласиться на переговоры. Предутренний туман, подаривший ему желанную прохладу. Осознание того, что надо пройти еще несколько шагов, и впереди криница, полная свежей воды, родная хижина, где ждет его мать, которая обмоет и перевяжет раны — чтобы завтра он снова заступил на охрану рощи, откуда его только что сменил товарищ, подоспевший со свежими силами. Таранис передал ему пост только после того, как удостоверился, что уцелевшие воины его отряда в надежных руках двух немолодых, но еще крепких и рассудительных женщин, специально пришешедших сюда с новым отрядом, чтобы помочь раненым. Стрела пропела так тихо, что он даже не понял, что вдруг ткнулось в его грудь, только увидел совсем близко-близко колпачок от прошлогоднего желудя и успел подивиться, какой он ребристый и шишковатый… А очнулся уже в клетке, которую сопровождали римские солдаты. Рените он всего этого не сказал. Только обнял покрепче и прошептал: — Роща и сейчас стоит. Наши жрецы пообещали слишком страшные проклятия тем, кто ее тронет. * * * Гайя с наставником, чтобы не терять драгоценное время тренировок, решили использовать хотя бы те возможности, которые у нее есть сейчас, и отправились метать ножи. Присоединился к ним и Рагнар, который тоже снова не мог участвовать в тренировках полноценно. Марс время от времени бросал на них через весь двор ревнивый взгляд — как бы ни заверял его друг, но Марс все равно был уверен, что потрясающе зеленые глаза северянина, его разрисованное тело и длинные светло-пестрые волосы могут свести с ума любую девушку. Гайя раз за разом посылала ножи точно в цель, обогнав даже наставника, хотя она бросала левой рукой и не могла даже как следует развернуть корпус. — Как ты умудряешься точно направить нож, бросая снизу и даже не напрягая руку выше локтя? — удивился Рагнар. — Могу показать. Они наслаждались каждой возможностью поделиться друг с другом своими знаниями — потому что понимали, что другого шанса может и не быть. Гайя так увлеклась, что забыла о вывихнутом плече, но попытка бросить нож в кувырке отозвалась нещадной вспышкой боли, несмотря на очень прочную повязку, сделанную Ренитой перед тренировкой. Рагнар заметил, как дернулась девушка, хотя она не издала ни одного звука. — Все же больно? Она промолчала, отрицательно мотнув головой, заставляя рыжие кудри, собранные на макушке, окружить ненадолго ее голову целым солнечным диском. Рагнар наклонился к ней с высоты своего роста: — Ты такая гордая, что не можешь признаться даже мне. И напрасно. Я и сам не люблю звать на помощь, но это не значит, что сам ничего не чувствую. Давай слегка разомну плечо. Она согласилась и присела по его настоянию на выступ стены. Он оглянулся по сторонам и как бы невзначай проговорил так, чтобы слышали его только Гайя и наставник: — Когда шел сюда, случайно слышал разговор оружейника с кем-то. Голос не узнал. Но вот сам разговор… — А оружейника ты хорошо узнал? Уверен? — переспросила Гайя. — Не удивлен, — хмыкнул галл. — Или я что-то не понимаю, может, это просто нехватка знаний латыни. Но мне показалось, что гость говорил оружейнику, чтобы тот передал ланисте, что тот, — он осекся, натолкнувшись на внимательный и ставший непривычно жестким взгляд Гайи. — Продолжай, — кивнула она, не отстраняясь от его рук, и замечая, какие бешеные взгляды метает Марс в их сторону через весь тренировочный дворик. — Понимаешь, — тщательно подбирал слова Рагнар. — Если я правильно понял, то ланиста должен позаботиться о том, чтобы подготовить гладиатора, способного устранить цезаря. — Как? Где гладиаторы, где цезарь? — скептически заметил наставник. — На арене метать хоть копье, хоть те же ножи в ложу цезаря бессмысленно. Там же преторианцы стоят выученные, они собой прикроют. А солдаты охраны расстреляют из луков. Это же не первый раз, насколько я знаю, идея возникает. — Нет, — покачал головой северянин, и серебряные подвески на кожаном шнурке, стягивающем его волосы в косу, скользнули на грудь и сверкнули в лучах солнца. — Там что-то другое имелось ввиду, я не расслышал дальше. Они вроде собирались бунт поднять и под шумок проникнуть в его покои и убить. Или отравить? — Проникнуть в покои императора? — тут уже стало весело даже Гайе, представившей одинокую фигуру даже такого могучего воина, как сам Рагнар, пытающуюся пройти через несколько контуров безопасности, обеспечиваемых ее же ребятами. — Но разговор был вполне серьезным, — заметил Рагнар в ответ на ее сомнения. — Не сомневаюсь, что ты все правильно услышал, — поспешила она его успокоить. — Но вот теперь надо разобраться, что к чему. А ты случайно не видел, как выглядел человек? Рагнар сокрушенно покачал головой: