Глава 1 Всегда случается последняя капля. С самым терпеливым, кто, казалось бы, готов был вынести что угодно — даже с ним приключается последняя капля. К счастью, после грандиозного — самого грандиозного скандала в моей жизни — я успела схватить хотя бы сумку, в которой лежали паспорт и деньги. Средства с карты обналичить не удалось — отец уже заблокировал. Я даже не разозлилась. Разве он не поступил правильно, если хотел вернуть меня домой? Да вот только я не вернусь. Просто потому, что так растеряю остатки самоуважения. После всех мерзостей, которые сегодня прозвучали в гостиной, вернуться — это признать, что они правдивы. Меня назвали нахлебницей, неблагодарной стервой, паразитом. Это из того, что могло бы миновать цензурный фильтр. А когда я ответила, что другие люди детей рожают не для того, чтобы они всю оставшуюся жизнь оправдывали ожидания родителей, получила пощечину от матери. Однако она же остановила отца, когда тот бросился с кулаками. Остановила блестящей фразой: — Не надо, Лёш! Не дай бог, нос сломаешь! Моей последней каплей была не пощечина, не предыдущие оскорбления, а именно эта фраза. Именно она меня успокоила, охладила нервы, привела в порядок мысли. Какой смысл кричать, что-то объяснять и доказывать? У меня даже нос — результат пластической операции, оплаченной родителями. Настолько дорогостоящей и важной в их жизни процедуры, что мама в первую очередь вспомнила о нем. Вот именно тогда я и выбежала из дома, пока не остановили, успев схватить только сумку и ветровку. В спину расслышала папин смех — он и не сомневался, что я вернусь. Но я тоже в своем решении никогда не возвращаться не сомневалась. На самом деле, все произошло не сегодня, а происходило всю мою жизнь. Родители допустили единственную ошибку: позволили мне учиться в МГУ на очном отделении. Детство же я провела в изоляции — никаких детских садов, никаких обычных школ. Даже в элитной гимназии я училась только до пятого класса, после чего родители заявили, что это опасно. Сама дура, хватило ума рассказать им о небольшом конфликте с одноклассницей. С того же дня меня перевели на домашнее обучение, как в благородных домах прошлого. Профессиональные репетиторы научат куда лучше, раскроют больше талантов. И там я уж точно застрахована от зависти или возможных угроз. Третий ребенок в богатой семье после двух братьев, я росла не возможной наследницей, а выгодной инвестицией. Я на помощь матери и не рассчитывала: она, вышедшая замуж за отца по взаимной договоренности их родителей, всю жизнь ощущала себя в доме лишней. Они не женились — они объединяли капиталы. И по той же причине не разводились. А я стала камнем преткновения всех их чаяний и неудач. И слишком долгое время не имела возможности этого понять. После школы меня устроили на престижный факультет, и вот только там я со все растущей тревогой поняла, в каких ненормальных условиях жила. Очень много времени ушло на то, чтобы понять — никто из ровесников мне и не думал завидовать. Наоборот, люди, с которыми удалось перекинуться хоть парой фраз, смотрели с жалость. Никто со мной не стремился общаться, как будто боялись заразиться черной кармой. А я уж тем более не умела находить общий язык с одногруппниками. Так, почти молча, и отсидела первый курс. И уже это было прекрасно. После полной изоляции мне нравилось хотя бы находиться в одном помещении с людьми. А на втором к нам перевелась Ирина. Она просто не разглядела сразу во мне изгоя и только потому щебетала, щебетала о переезде из Саратова в Подмосковье, да с каким трудом ей из старого вуза удалось попасть к нам. А потом было уже поздно: я вцепилась в новенькую мертвой хваткой, она была просто вынуждена стать моей подругой — хотя бы из жалости к моим потугам. Ирина жила в общежитии — настолько иной жизнью, чем я, что я слушала ее рассказы о заваривающейся лапше или кипятильнике в кружке, как о каких-нибудь сказочных приключениях. Она с тем же удивлением внимала истории о том, как мне в восемнадцать лет сделали пластику носа, а еще через полгода подправили форму ушей. — Неужели ты была настолько некрасива? — переспрашивала Ира. Я пожимала плечами: — Как-нибудь принесу фотографии, если любопытно. Но ведь ты понимаешь: чтобы выйти замуж, надо быть не просто красивой — надо быть идеальной. Повезло еще, что я сразу родилась с удачным цветом волос. — Ну да! Замуж исключительно красавицы и только блондинки выходят! — смеялась подруга. — Смотря за кого, конечно. Если мужчина очень богат, то у него огромный выбор. Сейчас уже редки случаи, когда солидные женихи смотрят только на выгодность брака. Соответственно, внешность имеет первостепенное значение. Быть красивой для меня — не привилегия, а обязанность. — А-а, — протянула Ира. — Теперь ясно, почему все вокруг тебя считают высокомерной сучкой. Оказалось, что именно такое впечатление я и производила. Но теперь на моей стороне появился хоть один человек, и вот благодаря открытой и веселой Ирине другие тоже постепенно начинали воспринимать меня иначе. По крайней мере в стороны теперь не шарахались и даже какие-то вопросы задавали. Открыто говорили о том, что я обязана хоть изредка присоединяться к студенческим вечеринкам, которые специально для укрепления корпоративного духа и проводятся. И смеялись, не веря, что родители меня никогда в жизни не отпустили бы на подобное мероприятие. Что не просто так, сразу после последней пары я срываюсь к стоянке, где меня уже ждет личный водитель. И что никогда до сих пор у меня не было даже товарищей, не то что друзей… Несмотря на множество недопониманий, второй курс я с уверенностью называла лучшим периодом своей жизни. И именно по этой причине лето после него было невыносимым. Официальные приемы, банкеты, чтение по вечерам вслух на немецком или музицирование уже казались таким ужасным времяпрепровождением, что я считала дни до окончания летних каникул. Но старалась терпеть, не выходить из себя, а вечерами улыбалась, представляя себе, как расскажу на институтской перемене о посмотренном фильме и последней театральной постановке, и как Костя заявит, что такой отстой смотрят только пенсионеры, и как Люся переспросит, когда же я зарегистрируюсь в соцсетях, и как сморщится Маша, а потом не выдержит и примется меня передразнивать. Все начнут смеяться, как всегда смеялись, хотя я не наблюдала в ее тоне и жестикуляции никакого сходства с собой. Возможно, никто из них не считал меня приятной компанией, но я совершенно точно в этих вечерних мечтах видела их самыми лучшими, самыми живыми людьми на планете. И снова считала дни, часы, минуты, когда смогу каждый день ходить в институт. * * * Наверняка общее напряжение и сказалось. Утром позвонила Маша и спросила номер телефона Ирины. У нее мобильник новый, номера безвозвратно утеряны. Но мой домашний у нее оказался записан в блокноте — они, мол, собирались с одногруппниками розыгрыш устроить, да потом передумали. Мало ли, вдруг я про строгость отца не преувеличивала. Зато связь со мной, единственной, осталась. Я быстро отключила вызов, запомнив цифры, и убежала в свою спальню, пока домработница не заметила. Оттуда сразу перезвонила Маше. В старинных любовных романах пишут, как замирает сердце героини от мимолетной встречи. Вот, от осознания, что я целых пару минут могу поговорить с одногруппницей, остановило мне и сердце, и сознание. Продиктовала телефон Ирины, но пояснила, что та приедет в Москву только в последних числах августа. Маша расстроилась — я даже слышала, как она вздыхает: — Жаль. Хотела ее в кино вытащить. Или еще куда… — Но ведь из нашей группы многие живут в Москве! Костя, например. Алина, Ольга… Я перечислила тех, о ком знала наверняка. Косте родители шикарную квартиру в центре Москвы купили, у Алины папа владеет сетью супермаркетов, у Ольгиной матери свое издательство. Знала, потому что они сами об этом говорили! Но оказалось, что мои слова можно переиначить: — Ага. И перечислила всех богатеньких. Тусить с элитной тухлятиной — так себе развлечение. Без обид, Арин, я не тебя имела в виду! Меня — в первую очередь. Да, в нашей группе было несколько студентов из богатых семей, но в тухлости ни один из них не смог бы со мной соперничать. Возможно, Маша в самом деле не хотела этого говорить и мгновенно пожалела, что вырвалось, потому как затем выдавила: — Арина, а давай в кино вместе сходим? Составь мне компанию. И тут меня разорвало на двух разных людей. Одна понимала, что Маша не особенно хочет со мной общаться, я никоим образом ей не симпатична, а другая… другая не могла поверить, что можно так запросто просто сходить с одногруппницей в кинотеатр. Что эту самую другую еще ни разу в жизни не приглашали в кино под совершенно человеческой причиной «составить компанию». Эта другая я внутри ревела о бездарно прожитой жизни. И именно она ответила: — Конечно! Куда мне приехать? Я знала, что меня не отпустят. Потому собралась, выждала момент и буквально крадучись улизнула. Добралась до места на такси, с превеликим удовольствием посмотрела фильм, а потом Маша предложила выпить по банке пива. Я понимала, что скандала все равно не избежать, потому согласилась. Пиво пахнет блевотиной, и из-за содержащихся газов его трудно сразу проглотить. Я осилила два глотка, а потом Маша сослалась на срочные дела. Мне так не хотелось возвращаться, что я еще долго просто ходила по улицам. Оказалось, что я даже близко не представляла масштабов бедствия. За четыре часа моего отсутствия отец успел подать даже в федеральный розыск. А потом, когда я явилась живой и невредимой, то получила по полной программе. Хотя началось с простого: «Это общество на тебя дурно влияет. Сегодня ты пьешь в подворотне с какой-то нищей мразью, а завтра будешь ложиться под первого встречного. Потому что все так делают, а у тебя характера не хватит устоять против влияния толпы». И когда прозвучала уже предсказуемая идея о том, что высшее образование будущей жене богатого человека не особенно нужно, я не выдержала. Там уже слово за слово, и покатилось по нарастающей. Больше всего угнетало то, что родители были правы в сути: я никогда не отличалась такой же силой воли, которая была у старших братьев, я всегда была наивной, как сказочная принцесса. Вот даже Маша — разве я не понимала сразу, что она меня терпеть не может? Но я навязалась. Как навязывалась каждому встречному. Возможно, родители и не просто так меня сдерживали, они видели мою непроходимую слабость? Но ведь до меня только сейчас дошло окончательно: мне такая жизнь не нужна. Я сама себе такая не нужна. Родители напрасно уверились, что я быстро прибегу обратно. В тот момент я была твердо уверена, что даже если буду умирать от голода — не вернусь. В Москве оставаться нельзя. Сейчас папа отсмеется и кинется меня разыскивать. Я насчитала имеющейся наличности меньше, чем на десять тысяч. Карманные расходы, которые я утром самолично позаимствовала. Я ведь понятия не имела, принимают ли оплату картой в кинотеатре. А до тех пор я попросту не могла оказаться в таких местах, где платят наличкой, как в Средневековье. Но сейчас эти деньги оказались моим единственным спасением, хоть их и было катастрофически мало. Добралась до метро. Пришлось спрашивать у людей, куда идти, на какую ветку сесть. Подходила только к пожилым женщинам или к семейным парам с детьми, боясь нарваться на еще большие неприятности. Они дружелюбно все объясняли, одна даже поддержала: — Да не волнуйся ты так. Все приезжие поначалу паникуют в метро, а потом так привыкаешь, как будто всю жизнь в метро и прожила. Я улыбнулась ей благодарно. Я хочу это почувствовать: как будто я всю жизнь прожила в метро. Я ехала в тот самый городок, где жила Иринка. Билет на электричку, к счастью, оказался дешевле, чем я предполагала. И до сих пор ей не позвонила. Боялась, что откажет. Боялась, что она вообще может быть не дома, а отдыхает где-нибудь с семьей. Боялась, что она повторит, что живет родителями, и те окажутся против. Я решила, что лучше испугаться этого после, а пока просто ехать и ехать в дребезжащем вагоне с надеждой на то, что мир окажется прекрасным местом. * * * В такое позднее время пассажиров было немного, потому мне удалось и тихо поплакать, и успокоиться. Ведь все равно психике это было нужно, так и повезло, что без свидетелей. Ира, конечно, удивилась, ответив на мой звонок: — В смысле, приехала? Ты на вокзале, что ли? — Ну да. В гости… Соскучилась очень. — Я… Ариш, я ведь с родителями живу. Ну, записывай адрес, раз такое дело. Сразу снова отключила телефон, даже не глядя на входящие. Дошла до нужного дома пешком. Этот город казался таким… камерным по сравнению с тем, что я видела раньше. Ведь и заграницей я бывала только в мегаполисах. Я шла, иногда спрашивая у прохожих дорогу, и пока легко справлялась с настроением. Даже веселилась от незначительных мелочей. На перекрестке обнаружила пробку — тут всего населения тысяч пятьдесят, а они словно специально собрались в одном месте и устроили затор! Много своих домов — иногда огромных и красивых, а иногда напоминавших лачуги. Ирина жила в пятиэтажке. Удостоверившись, что я нашла правильную квартиру, позвонила в дверь. Подруга открыла с улыбкой, пригласила войти. Только остановила и указала на обувь: — Эй, куда прешь? Мы с маманей полы только сегодня мыли! Я разулась и нерешительно направилась дальше. Квартира оказалась давяще маленькой. Две или три комнаты, а вся гостиная не больше четырех метров в ширину. Да еще заставлена мебелью так, что воздуха не хватает. Я подобные только по телевизору видела. Улыбнулась родителям. Мама тут же подскочила с дивана: — Так, голодная? Идем на кухню! Прости, но чем богаты… Арина, ты не подумай, что мы не рады, но в другой раз лучше заранее звони. Я бы хоть колбаски купила! Она еще много подобного говорила, но я не чувствовала вины за хамское вторжение. Наверное, все эмоции уже ушли в другое русло. Мне хотелось обнять эту женщину, чтобы она наконец перестала извиняться. Но, конечно, я этого не сделала. Родители Иринки оказались приветливыми людьми, но какими-то зажатыми. Даже ни о чем толком не спрашивали, говорили о каких-то совсем общих вопросах: не идет ли в Москве дождь сегодня, нравится ли мне учеба. А потом постелили мне на полу в комнате дочери. Причины странностей Ирина объяснила позже, когда мы уже укладывались спать: — Маманя сама не своя. Но так-то она у меня нормальная. Ты, Ариш, сама прикинь — вот я ей же про тебя рассказывала, а потом ты хрясь и к нам заявилась. В этих своих ботильонах, на которые отец за полгода не заработал бы. Они рады тебе! Просто растерялись от неожиданности. А ведь я и не подумала, что они не рады! Накормили странным супом с плавающими макаронами — слишком жирным, но невероятно вкусным. А я даже комплимент кулинарным способностям тети Светы, как она просила ее называть, не отвесила — тоже растерялась. Ничего, утром обязательно скажу. Но утром все изменилось, и все дружелюбие этих восхитительных людей как ветром сдуло. В восемь утра Ирине позвонила Маша. Сообщила, что к ней ночью приходили какие-то люди, меня разыскивали. Кое-как ушли, но она лично со мной больше и словом не обмолвится — на кой-черт такие проблемы? Мать вон, до смерти перепугали. Иринка впечатлилась ужасом Маши и соврала, что вообще про меня с июня не слыхала. Ирина, конечно, сразу об этом сообщила. А тетя Света моментально сообразила: — Арина, ты сбежала из дома? Я опустила голову, не зная, с чего начать объяснения. Тогда и папа подключился, он заметно нервничал, хотя и старался говорить тихо, без давления: — Тебе почти двадцать, взрослый человек! Но это не значит, что можно заставлять родителей беспокоиться. Позвони им — скажи, что с тобой все в порядке. — Я… я не буду звонить, — взгляда от пола так и не оторвала. — Вы не вполне себе представляете ту ситуацию… — А нам и не надо представлять, — вздохнула тетя Света. — Конечно, у всех бывают конфликты с родными! Вот у всех без исключения! Я однажды так взбеленилась на дочку, что мокрой тряпкой ей по заднице зарядила! Подтверди, Ир! — Зарядила! С пустого места взорвалась. Я у Ритки на свадьбе загуляла, ну и ночевать там осталась. А позвонить забыла. Ритка, правда, сама же и позвонила! Но я как домой через три дня вернулась, маманя на меня с мокрой тряпкой кинулась! А я ей ору: «Поздно уже воспитывать, мамань!». А она мне: «Месяц из дома выходишь не будешь, раз телефоном пользоваться не умеешь!». Но ничего, недельку подулась и сдалась. Нет, они не просто не представляли — они даже не могли бы себе представить. Я пыталась улыбнуться: — Это… так мило. Но я домой не могу вернуться. Ради самой себя — не могу. Вам, наверное, кажется, что избалованной девочке блажь в голову ударила? Даже если правы… не вернусь.