Он улыбнулся. – Секрет в том, чтобы уметь заранее предсказать расплату. Но я не использую магию без нужды. Он наклонился и выбрал другой камень. – Мой враг считает, что раз я не могу попасть в Тлаантот, то я отрезан от божества. Он расставил мне препятствия на каждом шагу. Но он недооценивает меня. На этот раз камень трижды отскочил от поверхности воды, и радостный Сетенай повернулся к Ксорве. – И он едва ли мог предугадать твое появление. На дальнем конце озера располагались следующие Врата, и они снова попали в Лабиринт. Вскоре Ксорве уже привыкла к нему. Они проходили сквозь множество горных проходов, через серые пустоши и голые склоны холмов, в другие миры – и снова оказывались в отдаленных уголках Лабиринта, двигаясь подобно иголке, что тянет за собой нить с одного конца холста в другой. Порой они видели птиц и деревья, но люди им не встречались. Ксорве это больше не удивляло, поскольку она знала, что Сетенай избегает какого-то могущественного врага. А затем они вышли из Лабиринта Отголосков, и Ксорве впервые в жизни увидела город. Сначала он показался ей грязным и бестолковым. Стояла невыносимая жара. Воняло навозом, по́том и опилками. Пыль забивалась в нос и рот. А хуже всего было то, что вокруг стоял ужасный гвалт, все перебивали и перекрикивали друг друга. Ксорве прикрыла уши руками и спрятала лицо в одежде. Они стояли у некоего подобия конюшни, где Сетенай договаривался о покупке повозки. Едва повозка перешла в их распоряжение, Ксорве с несчастным видом забилась в дальний угол. На постоялом дворе было еще хуже. Из других комнат слышались кашель, ворчание и взрывы противного, злобного смеха. Ночью лучше не стало. Окруженная голосами, Ксорве не могла отделаться от ощущения, что за ней наблюдают. На следующее утро ее разбудил Сетенай. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он в прекрасном настроении: его острые уши трепетали, глаза сияли, и он словно пружинил каждой клеточкой. Ему явно не хватало городской жизни. Ксорве натянула на голову одеяло. – Мы идем на рынок, – объявил он. Рынок был еще более грязным, шумным и сумбурным, чем она представляла. Вокруг сновала многоголовая толпа, все кричали, глазели, хватали. Сжав кулаки, Ксорве прижала руки к бокам. Она слышала от жриц, как отвратительны и испорчены города, и теперь убедилась в этом своими глазами. Она не могла взять в толк, как можно жить в таком месте и не сойти с ума. В попытках сохранить спокойствие Ксорве молилась про себя, чтобы Неназываемый разверз землю и поглотил город. – Ты привыкнешь, – сказал Сетенай. В это верилось с трудом. Толпа напоминала ей Неназываемого, только люди вели себя еще агрессивнее. Они бездумно напирали на нее, грозя смести прочь. Держаться за руку Сетеная она отказалась. Если бы он осознал, насколько она беспомощна, он бы тысячу раз пожалел, что спас ее из Святилища. Толпа все разрасталась и сгущалась, и Ксорве споткнулась о чью-то ногу. Она упала навзничь, и небо тотчас же исчезло – его заслонили клетки с цыплятами, три цепные собаки, гурьба детей в лохмотьях, – но прежде чем ее затоптали до смерти, Сетенай пришел ей на выручку. Он отпихнул продавца цыплят и помог Ксорве подняться. – Держись за мою руку, – сказал он. – Ты скоро разберешься, как здесь надо идти. После этого станет куда легче. Прокладывая путь сквозь толпу, он подвел ее к лестнице у бокового входа в какое-то здание. Встав на нижней ступеньке, она покачала головой. – Ну же, – сказал он, – доверься мне. Она последовала за ним, опираясь на его руку, и вскоре они очутились в саду на крыше, где пышно росли папоротники и необычные высокие цветы. Здесь никого не было, и Ксорве понемногу начала успокаиваться. В центре сада стояла старая колокольня. Сетенай указал на лестницу. С вершины колокольни открывался вид на весь город. Он хаотично разросся от серых холмов вдали, будто лишайник на камне, обрушиваясь на собственные древние стены. Он был громадным, но теперь она хотя бы могла видеть его границы. – Тебе страшно? – спросил Сетенай. Ксорве сглотнула. Она не могла заставить себя кивнуть. – Ничто в этом мире не должно тебя пугать, Ксорве, – сказал он. – Ты посмотрела в лицо своей предначертанной смерти и отреклась от нее. Ничто в этом или любом другом мире не заслуживает твоего страха. – Да, господин, – сказала она. Она слишком плохо себя чувствовала, чтобы обратить внимание на его слова, но позднее часто их вспоминала. – Видишь Врата? – спросил Сетенай. Они парили над пристанью в отдалении. Из-за дымки Врата казались поблекшими и желтоватыми, как болезненная луна, плывущая в мареве. – Мы здесь не навсегда, – сказал Сетенай. – Мы укроемся здесь на какое-то время от моих врагов, чтобы отдохнуть, и ты сможешь учиться без постоянной оглядки. Но это не дом. За теми Вратами – Тлаантот, и он ждет нас. Этот город носил название Серый Крюк. Сетенай сразу объяснил, что выбрал в качестве прибежища именно его, потому что люди здесь говорили на родном языке Ксорве, а еще потому, что они любезно не лезли в чужие дела. Сетенай, однако, не стал объяснять, как именно теперь будет устроена их жизнь. По всей видимости, он надеялся, что она сама во всем разберется – и так оно и случилось. Он по-прежнему разговаривал с ней так, будто ему было с ней интересно. Она часто сопровождала его, когда он ходил в город по делам, и они вместе обедали. Чаще всего они питались тушеной чечевицей, которую покупали у одного из торговцев на площади возле постоялого двора, потому что готовить Сетенай не умел. Оказалось, что Сетенай был всерьез намерен платить ей содержание. Она не понимала, за что именно, но спросить не рискнула. Что, если она спросит, зачем он привел ее сюда, а он признает, что совершил ошибку? С учетом трат на жилье и еду выходит невесть какая большая сумма, признался Сетенай, но все же это были деньги – Ксорве едва ли когда-то видела деньги, и уж тем более ей не доводилось их иметь. Честно говоря, она ненавидела эти деньги, потому что считала их незаслуженными. Горстка медных монет за то, что она сидит в комнате и трясется от страха перед внешним миром? Так не может продолжаться вечно. Рано или поздно Сетенай поймет, что оплачивает ее страхи. К этому моменту ей пора бы собраться с мыслями. В первый раз она заставила себя выйти за порог постоялого двора в одиночестве, чтобы решить вопрос с завтраком. Сетенай не был ранней пташкой, а есть было нечего. Было бы неплохо раздобыть завтрак до того, как он проснется. Ксорве знала, где продается еда. Рынок на площади оживал на рассвете. В этом нет ничего сложного. Здесь говорят на ее языке, так что ее все поймут. Ей уже четырнадцать. Большинство девушек ее возраста уже зарабатывают себе на жизнь. Ничто в этом или любом другом мире не заслуживает ее страха. Все это чудесно, но взбираться по ступеням к Святилищу Неназываемого – совсем не то же самое, что покупать еду. Ксорве всю жизнь готовилась к смерти, а не к разговорам с незнакомцами. На рынке торговали вкусностями, которые Ксорве никогда не доводилось пробовать, она и названий таких никогда не слышала – томаты, острый перец, корзины фруктов, похожих на огромные хрупкие самоцветы – зато яйца, хлеб и лук стоили дешево и были ей прекрасно знакомы. – Будьте любезны, шесть яиц, – сказала она у прилавка торговца курицей. Она постеснялась спросить, сколько они стоят, поэтому просто протянула ему горсть монет в кулаке в надежде, что он ее не обманет. Торговец был родом из Ошаара, что могло бы помочь, но, услышав выговор Ксорве – такой знакомый чистый выговор родных земель, – он прищурился, прикидывая, не насмехается ли она над ним. И решил вместо этого посмеяться над ней. – Сколько яиц, госпожа? Она повторила. Внезапно она разозлилась. Знай он, кто она такая, он не посмел бы так с ней разговаривать. Ксорве постаралась подавить гнев. Она больше не та, кем была. Не Избранная невеста. Никто больше не придет к ней за пророчеством. Она всего лишь очередной безликий покупатель, и к концу дня торговец о ней и не вспомнит. Тем лучше. Торговец был слегка разочарован тем, что она ему не подыграла, но от денег не отказался. – Ты сегодня одна, без своего господина? – спросил он, передавая ей яйца. – Верно, – ответила Ксорве, чувствуя прилив гордости. – Я покупаю завтрак. Вернувшись, она пожарила лук на сковороде над очагом и добавила туда взбитые яйца. Вышло не то чтобы красиво, зато очень вкусно: кремовые яйца с вкраплениями золотистого лука. Свою порцию он съела прямо со сковороды. Когда она собирала остатки коркой хлеба, появился Сетенай. – Я и не знал, что ты умеешь готовить, – сказал он. Он все еще был в ночной рубашке, с повязанным вокруг головы шелковым шарфом. – Ешьте, а то будет невкусно, – сказала она, протягивая ему тарелку. Он моргнул и протер глаза, словно не мог поверить в происходящее. Ксорве была рада, что он не задавал вопросов. Ей не хотелось объяснять, что в Доме Молчания ей приходилось работать на кухне. Пусть лучше Сетенай думает, что у нее прирожденный талант. Свою порцию он съел с видимым удовольствием. После завтрака он взбодрился и стал расспрашивать Ксорве о ее беседе с торговцем. – Ошаарский сгодится здесь, в городе, – сказал он, – но когда мы вернемся домой, ты должна разговаривать на языке моего города как на родном. Тлаантотский язык очень красив, и я буду учить тебя сам. Тебе когда-нибудь приходилось изучать другой язык? – Оранна, хранительница архивов, пыталась научить меня, – ответила она неуверенно. – Я умею читать старые книги. – Вот как, – заметил Сетенай. Его глаза лукаво сузились. Ксорве тут же вспомнила о том, что он тоже знаком с Оранной, вспомнила, как она подсматривала за ними, когда они что-то замышляли в библиотеке в неурочное время. Ксорве внимательно следила за тем, что ответит Сетенай. С каждым новым днем в Сером Крюке Дом Молчания становился все менее реальным, будто четырнадцать лет ее жизни были всего лишь видением, навеянным лотосом. Она не знала, каково это – заговорить с Сетенаем обо всех, кто остался в прошлой жизни – станут ли они от этого снова реальными, и хорошо это или плохо. – В течение многих веков Неназываемого прославляли на разных языках, – продолжал Сетенай. – Хотя он явно предпочитает, чтобы они молчали. Забавно. И как продвигались ваши занятия? Оранна была не слишком терпеливой учительницей. Ксорве честно старалась, но в библиотеке было так тепло и уютно, что ее клонило в сон, и сосредоточиться было нелегко. – Я умею спрягать глаголы в настоящем времени, – ответила она. Если Сетенай считает ее достойной обучения, она не собирается признаваться в обратном. «Королева спит в замке, слуги несут послание своему господину». – Отлично, – сказал Сетенай. – Если ты освоила это бестолковое занятие, то дело за малым. Подходи и садись рядом. Мы начнем с тлаантотского алфавита. Как-то раз Сетенаю пришло зашифрованное письмо, содержащее какую-то важную информацию. – Значит, у меня еще остались друзья – он подмигнул Ксорве. Они съехали с постоялого двора и переселились в комнаты над винной лавкой. Зашифрованные письма приходили один-два раза в месяц: в них друзья из Тлаантота сообщали ему о действиях врага. Ксорве узнала, что имя врагу было Олтарос Чаросса, и хотя Сетенай произносил его только шепотом, это имя из шести слогов звучало неприязненно. Маг-узурпатор, это он отправил Сетеная в изгнание. Пока Сетенай строил планы, Ксорве училась. Трижды в неделю они говорили только на тлаантотском, и язык давался Ксорве легче, чем она думала. Ей нравилось говорить с Сетенаем на его родном языке, хотя она по-прежнему не понимала его шуток. Сетенай настоял, чтобы она потратила часть своих денег на одежду. Ее нынешний гардероб состоял из порядком изношенных и плохо сочетающихся между собой накидок и обтягивающих штанов, приобретенных с рук на рынке в Сером Крюке. Платье, в котором она была в тот день, когда поднималась по ступеням к Святилищу, теперь было аккуратно сложено и спрятано в ящик, к которому она не прикасалась. Сетенай не дал никаких указаний, так что она задумалась. Одежды самого Сетеная были богато расшиты, пусть даже наряды эти порядком истрепались и не раз штопались. Ксорве подумала, не стоит ли ей подобрать что-то похожее, но отказалась от этой идеи: ей не хотелось выглядеть кошкой, пытающейся подражать тигру.