– И все же вы его упустили. Не просто упустили – позволили Оранне завладеть им. Этого не должно было случиться, – сказал он. – Я не совсем понимаю, как вы это допустили. – Тал начал что-то говорить, и Сетенай вскинул руку. – Вы оба. Сетенай стоял у окна, его силуэт слегка вырисовывался на фоне звездного неба. – Большую часть жизни я искал Реликварий, и долго готовил тебя к этому, – сказал он, обращаясь к Ксорве. – А теперь он в руках врага. Ты знаешь, как это меня печалит. – Она не знает, как его открыть, – вставил Тал. – Она все время спрашивала, но я ей не сказал. – Ксорве стало почти жалко его. – У Оранны нет никаких принципов, – сказал Сетенай. – Если ей удастся его открыть… нам останется надеяться только на себя, потому что боги нам уже не помогут. – Зачем ей это? – спросил Тал. Ксорве хотела, чтобы он заткнулся. Как только объяснение закончится, она просто спрыгнет с моста или сделает что-то в этом роде. – Вынужден предположить, что во многом это желание досадить мне, – сказал Сетенай. – Но кроме того, все ищут его по одной и той же причине. Наследие Пентравесса. Все эти знания. Оранна копит знания, как другие копят деньги. Ей хочется заполучить их и быть уверенной, что ни у кого больше их нет. Но это не единственная причина. У нее есть странная теория. Он повернулся к ним, чуть успокоившись. Истории всегда настраивали его на благодушный лад. – Магия требует постоянного напряжения, – продолжил он. – Даже если ваш покровитель – любезная, покорная и услужливая богиня вроде Сирены. С одной стороны, у вас есть колодец божественной силы. С другой стороны – ограничения, которые накладывает ваше собственное слабое, бренное тело. Мы всегда желаем больше, чем можем получить. У нас есть доступ к силам, которые формируют и изменяют вселенную, но нас сдерживает наша плоть. Вытянув вперед руку, он согнул пальцы. – Этот хрупкий остов, эта маленькая оболочка дряхлеет, стареет и страдает, и с каждой каплей поглощенной силы распадается все быстрее. Не все готовы с этим мириться. Оранна видит в этом вызов. Кто-то мог бы заподозрить, что Сетенаю нравится звук его собственного голоса, но Ксорве это никогда не смущало. Он умел рассказывать. Он начинал со знакомой темы и, словно паук, раскручивал ее в невероятных направлениях. – О Пентравессе и Ирискаваал ходили слухи. Поговаривали, что у них сложился небывалый союз. Что Ирискаваал мог использовать тело Пентравесса, не подавляя его сознания. Что Пентравесс выжил в сжимавших его объятиях. Сетенай перевел взгляд на ладонь и повернул ее так, что кольца засверкали в свете огня. – Оранна убеждена, что это правда, и что такое может случиться вновь, если маг установит правильную связь с божеством и проведет нужный ритуал. Она верит, что ритуал – одна из тайн, которые спрятаны в Реликварии. Его голос обладал такой властью, что на миг Ксорве показалось, что все еще можно исправить. Если она рядом с ним, в безопасности, и он рассказывает истории о давно ушедших магах древности, значит, все не так уж плохо. Она украдкой подняла взгляд и увидела, как легкая улыбка на его губах увяла. – Если она права… Я уверен, ты можешь представить, чего она хочет, Ксорве. Если у нее получится, Оранна уберет последний барьер между магом и богом. Она мнит себя истинным посланником Неназываемого. Она станет его воплощением. Живой, ходячей, бессмертной и непобедимой. Она выведет его на свет, и он принесет с собой древние знания и всю свою неутолимую жажду. Ксорве почувствовала, как по спине пробежал холодок, внутри все сжалось. Она знала, что Неназываемый все еще существует. Но она могла спокойно жить и спать только потому, что он не покидал свое Святилище в глуши Ошаара, куда она больше никогда не вернется. – Оранна всегда была одержима этой идеей, – продолжил Сетенай. – И теперь мы узнаем, насколько это реально. – Мы можем остановить ее, – сказала Ксорве, борясь с нарастающей паникой. – Мы найдем ее и отберем Реликварий. – Нет, – сказал Сетенай. – Я найду ее. Вы двое… Думаю, вам лучше остаться здесь, во дворце. Вы уже достаточно натворили дел. – Господин… – начал Тал. – Я все сказал, Талассерес, – произнес Сетенай. – У меня нет больше задач для вас. – Я тут ни при чем, – запротестовал Тал. – Мы были у цели, и тут Ксорве все испортила. Разрешите мне отправиться. Я смогу ее найти. Я покажу ей… – Нет, – сказал Сетенай. – Это нечестно, – процедил Тал сквозь сжатые зубы и с усилием добавил: – Господин. – Возможно, нет, – сказал Сетенай. Тал выпрямился в кресле, сжав кулаки. Когда стало ясно, что решение Сетеная не изменить, Тал поднялся, со скрипом отодвинув стул, и выскочил из комнаты. Ксорве сидела, понуро опустив голову. Сетенай ходил взад-вперед. Тишину нарушал только звук его шагов. В конце концов он занял место Тала напротив Ксорве. – Я не сержусь на тебя, – сказал он. – Здесь есть и моя вина. Я неверно оценил твои способности. Присутствие Оранны повлияло на тебя, – сказал он. Он наблюдал за ней с большим сочувствием, которое больше походило на жалость. Он был прав. Она сбежала как можно дальше от Дома Молчания, но от его влияния было не так-то просто избавиться. – Я все еще хочу помочь, – с усилием выговорила Ксорве. – Ксорве, ты же понимаешь, что мне нужны агенты, которым я могу доверять. Ты ценна, но в этом конкретном вопросе на тебя нельзя положиться. Она ожидала наказания за свой провал. Сетенай редко повышал голос, но он мог вести себя очень холодно. Она ожидала, что ей устроят разнос. И вот что она получила в итоге. Это было куда хуже. – Я действительно считаю, – сказал он, и в его устах это равнялось приказу, – что пока тебе лучше остаться здесь. Сетенай не был добросердечным человеком. Когда он спасал ее, забрав из Дома Молчания, это не было актом сострадания. Он сделал ставку на ее обучение. Она служила ему. Ксорве отдала ему часть долга, но секундное колебание перечеркнуло все ее усилия. Легко было бы повторить за Талом, что это нечестно, но Ксорве не собиралась потакать своим желаниям. Приговор Сетеная был ужасен, однако она его заслужила. На нее нельзя положиться. Она потеряла свою значимость для него. Она жалкое существо – слабее только дети и больные. Краем уха она услышала, что он ее отпустил. Она поднялась, онемевшая, ослепшая, замерзшая, и вышла из кабинета. Тал, не устраивая сцен, добрался до своей комнаты. Он до боли прикусил нижнюю губу, сдерживая крики, слезы, или что там еще планировало его бренное тело. Он бы никогда не выбрался из крепости Псамага живым, если бы не преуспел в искусстве не давать волю чувствам до тех пор, пока не останешься наедине с собой. Он закрыл и запер дверь в свою комнату, сбросил куртку на кровать. Яростно огляделся вокруг в поисках чего-то, что могло его утешить, а затем хладнокровно и целенаправленно пробил ногой дыру в дверце шкафа. Его тело ныло от побоев в умирающем мире, и силы скоро иссякли. В конце концов он упал на кровать, вцепившись руками в волосы, как будто давление на кожу головы могло заглушить переживания. Я все сказал, Талассерес. Да пошел ты, старик! Я не рассказал и половины того, что случилось со мной… На самом деле Тал не хотел вспоминать о том, что с ним случилось на корабле Оранны. Вместо этого он решил напиться. Недалеко от дворца располагалась таверна, где все знали, что он не любит разговоров. В коридоре он столкнулся с Ксорве. Ее комната была рядом, и он отчасти надеялся на их встречу. На самом деле он предпочел бы никогда ее не видеть, но в неизбежности их встречи крылось болезненное удовлетворение, как будто отковыриваешь болячку. И несмотря на уже имеющиеся синяки, от этой конкретной драки он ни за что бы не отказался. – Довольна собой? – бросил он, преградив ей дорогу. – Ложись спать, Тал, – сказала Ксорве. – Ложись спать, Тал, – передразнил он, сделав шаг навстречу. – Да пошла ты, Ксорве. Все было бы совсем по-другому, если бы ты не облажалась! – Не начинай, – сказала она. – Конечно, ты же такая разумная. Это все из-за тебя. По твоей гребаной вине. Я так стараюсь, а в любимчиках у него ты. За твои ошибки приходится расплачиваться мне. – Да, нам обоим, – сказала Ксорве. Она развернулась и, уходя, поглядела на него через плечо. – Ложись спать. Тал думал, не пойти ли за ней, но в итоге отправился в таверну, и, усевшись в углу, пил смоляное вино, пока не пришло время переходить на более крепкие напитки. Ожидать от Сетеная чего-то другого было ошибкой. Теперь Тал знал это наверняка, и бессмысленно было надеяться на что-то еще. О, Тал, ты мог умереть! Он пытался представить, как это прозвучало бы в устах Сетеная. Даже в воображении это звучало жалко. На самом деле мне глубоко плевать на тебя. Все дело в том, решил он, потягивая вторую рюмку лакричной настойки, что с его стороны было нечестно ожидать от Сетеная другой реакции, ведь Тал еще не доказал ему, чего стоит. Тал не был выдающимся ученым, магом или политиком, но он был стойким. Сколько бы раз его ни сбивали с ног, он всегда поднимался и пробовал снова. Таверна закрылась, и Тал нетвердой походкой направился обратно во дворец. Этой ночью дежурил один из его двоюродных братьев, еще один молодой Чаросса, который решил доверить свою судьбу Сетенаю, а не выступить против него в память об Олтаросе. Умный ход – все сторонники Олтароса теперь были в тюрьме или мертвы, некоторые пали от рук Тала. Сетенай очень ценил верность. – Добрый вечер, Талассерес, – сказал двоюродный брат с ухмылкой, осмотрев Тала с головы до ног. – Занимался делами канцлера? – Да пошел ты, Матеос, – сказал Тал, споткнувшись о порог, и направился к лестнице. Он упал на матрас. Мысли улетучились, но миг спустя в голове прояснилось. Верность, вот в чем ключ. Это еще одно испытание, а их Сетенай любит. Талу нужно доказать, что он по-прежнему верен, что на него все еще можно положиться. И он знал, как это сделать. После стычки с Талом Ксорве ничего так не хотелось, как вернуться в комнату и лечь в постель, но она обещала навестить Шутмили. Охрана у входа в гостевое крыло пропустила Ксорве без вопросов. Они привыкли к тому, что она то появляется, то исчезает, хотя она едва ли излучала дружелюбие. Большинство охранников во дворце были бывшими наемниками Псамага, которые после распада группы стали работать на Сетеная, и Ксорве было неприятно думать, что кто-то из них, вероятно, был свидетелем того, как Морга резала ей лицо. Шутмили сидела у окна в отведенной ей комнате и пристально разглядывала алоэ в горшке, будто собираясь сделать зарисовку для научного трактата. Волосы, влажные и гладкие, ниспадали темными волнами до талии. – Надеюсь, с тобой хорошо обращались, – сказала Ксорве. – Да, – ответила Шутмили. – Я боялась, что уже никогда не приму ванну. Она выглядела посвежевшей. А вот Ксорве почувствовала себя особенно грязной. Она не мылась по крайней мере неделю. Пальцами кровь из волос не вычесать. Шутмили выдали ночную рубашку. Она была слишком большого размера, и в ней девушка казалась отчаянно хрупкой. Одеяния адепта укрывали ее с головы до ног, и Ксорве никогда раньше не видела ее обнаженные руки – гладкие, коричневые и изящные, без шрамов и мозолей, которые покрывали большую часть тела Ксорве. Она поспешно отвернулась.