— Прекрасно! Я «за» обеими руками! — вытягивает волосатые лапы Топор к потолку. Лицо растягивает улыбка, похожая на оскал крокодила, в глазах подпрыгивают чертики. — Каким образом? Сейчас зима, не самое лучшее время для пожаров. — Есть средство, от которого даже снег пылает, как солома, — с улыбкой говорит Апполинарий. — Проверено на практике, результаты отличные. — Ладно, Менделеев, рассказывай … Короткий, как предсмертный стон, зимний день исчезает. Гаснет огненный глаз светила, растут тени, тьма захватывает город. На телефоны жителей поступают SMS-сообщения, приглашающие всех желающих прийти на митинг в район «аула» — именно так называется микрорайон, где проживают цыгане. На городском интернет-портале тоже появилось объявление о митинге. Место сбора — перекресток улиц Пушкина и Лермонтова. Разумеется, девять десятых граждан плевать хотели на любые митинги и собрания после рабочего дня. Однако нашлись люди — их было немного, несколько сотен, для которых проблема цыганского бизнеса на «дури» была личной. Это были, в основном, жители с рядом расположенных улиц. То есть те, кто своими глазами ежедневно наблюдал за тем, как цыганские отморозки травили русских детей самопальной наркотой. И почти в каждой семье было горе, непосредственно связанное с гнусным бизнесом цыганского отребья. Дома цыганских наркобаронов отличались добротностью и лоском. Просторные и массивные, будто египетские пирамиды, макушки укрыты цветной металлочерепицей, широкие окна забраны коваными решетками с затейливыми узорами, облицовка стен выполнена лучшими в городе мастерами из дорогого цветного кирпича. Если всмотреться, то сквозь окна видны хрустальные люстры, водопадами ниспадающими с потолков к полу. Стены увешаны гобеленами, в промежутках красуются картины с портретами предков и родственников, мебель из дорогущего красного дерева искрится и переливается полировкой и хрусталем. Ковры — не ковролин говенный! — ручной работы цветочными полянами радуют глаз. Они особенно хороши на желтоватом фоне дубового паркета. Никаких штор, тем более дешевых «жалюзей» нет и в помине! Пусть все видят — особенно пьяницы и лентяи русские — как живут трудолюбивые цыгане! Дворы огорожены высокими заборами из красного кирпича, за «кремлевскими» стенами беснуются псы, каждый размером с годовалого теленка. Лают так, что кровь стынет в жилах и мороз по коже — а ну как вырвутся на волю? Порвут в клочья! Двери вырезаны из цельного куска железа, замки сейфовые, решетки в палец толщиной. Это все для того, чтобы спокойно спалось труженикам после напряженного рабочего дня. Да, русские свиньи, кто хорошо работает, тот хорошо живет! Сторожевые псы бегают вдоль заборов, собак привлекают и тревожат люди, что собираются неподалеку. Отовсюду раздается сиплое рычание, яростный лай. Вскоре одному псу надоедает бестолково суетиться у ворот, он решает пробежаться вокруг дома. Чуткие собачьи уши сразу ловят подозрительные звуки, пес с рыканьем бросается навстречу неизвестному врагу, но тут кобелиное обоняние чует сладостный аромат сучки. Рычание превращается в повизгивание и пес уже не мчится в атаку, а летит на крыльях собачьей любви. Несколько торопливых прыжков и дом остается далеко за спиной. Шелудивая сучка с пахучей мохнатой задницей предстает перед неподкупным стражем цыганского добра во всей красе. Жених учтиво повизгивает, трясет квадратной мордой, «суженая-ряженая» благосклонно, но несколько встревожено глядит на кандидата в мужья — великоват, однако! Сразу забыв обо всем на свете, пес начинает … э-э … акт регистрации гражданского состояния. Тем временем группа людей в темных комбинезонах легко преодолевает забор. У каждого в руках вместительная сумка. Неизвестные быстро подбегают к дому с тыльной стороны, слышны глухие удары, раздается хруст и треск, осколки стекла падают в снег. В руках появляются литровые бутыли, внутри тяжело переливается густая жидкость серого цвета. Падают крышечки с горловин, бутылки влетают в разбитые окна. Тотчас на первом этаже вспыхивает ослепительное пламя. Огонь быстро растет, языки тянутся к потолку. С улицы кажется, будто в доме, за коваными решетками надуваются воздушные шары огненно-рыжей расцветки. Неизвестные в черных комбинезонах бегут не оглядываясь, словно заранее знают, что их работа закончена, беспокоиться не о чем. Сторожевой пес самозабвенно продолжает регистрацию состояния, отвлекаться на посторонних нет никакой возможности. Потом, все потом! Дубовый паркет, крытый дорогим яхтным лаком, горит страшно и жарко. Вспыхивают гобелены, писанные маслом портреты воровских предков с треском пылают синим пламенем, словно бенгальские огни, ковры из натуральной шерсти превращаются в огненные озерца. Пламя от кустарно изготовленного супернапалма распространялось по дому необыкновенно быстро. Жильцы почуяли неладное, только когда весь первый этаж запылал, словно склад лакокрасочной продукции. Многодетная семья наркобарона располагалась на втором этаже. В просторной, будто актовый зал школы, гостиной детишки радостно комментировали мультики. В городе совсем недавно появился детский канал Дисней, заморские мультфильмы в цифровом качестве показывают с утра до ночи, то-то радости малышам! Глава людоедского семейства сидит за письменным столом. На столешнице, покрытой зеленым бархатом, разложены пачки ассигнаций ровными рядами, будто гадальные карты. Поодаль притаились дети постарше, племянники, жена, бабушка и дедушка — весь поганский род в одном месте. Папа подсчитывает дневную выручку, усатая морда лоснится от пота, черные глаза радостно блестят — день прошел удачно! Черный дым ползет по коридору, узкой струйкой вползает в гостиную. Первым заметил самый маленькие цыганенок, карапуз лет четырех. Шибздику надоело смотреть, как метушится по саженному экрану придурок в красных трусах поверх голубого трико — пиндосовский Супермен. Из-под двери тянет странным запахом, глаза щиплет, в носу щекотно запершило. Мальчишка подползает на четвереньках к двери, встает в полный рост. Коротенькие пальчики цепляются в позолоченную рукоять, замок тихо щелкает, дверь распахивается. Как раз в этот момент загорается пол, по дубовым панелям бежит огонь, с узорчатого потолка с треском сыплются раскаленные уголья. Волна черного жара сбивает с ног карапуза, дым стремительно заполняет гостиную, следом за ним вползает пламя. Жар такой силы, что четырехлетний цыганенок задохнулся и не смог закричать. Он умер быстро и безболезненно от удушья. Впрочем, крик малыша никто и не услышал бы, так страшно затрещал огонь и так ужасно закричали люди. Выход из гостиной преградило пламя. Широкие окна — даже на втором этаже! — забраны решеткой, выбить которую не под силу ни одному человеку. Конечно, мужчины попытались, но лучший в городе кузнец сковал на славу — железные прутья даже не согнулись. В считанные минуты бешеное пламя пожрало людей и все, что находилось в гостиной. Позже, разбирая завалы на месте сгоревшего дома, пожарные нашли несколько тонких обугленных палочек, отдаленно напоминающих человеческие кости. Это все, что осталось от многочисленной семьи цыганского наркобарона. Роскошные дома торговцев «дурью» загорались один за другим. Толпа жителей, вначале было напуганная неожиданными пожарами, только восторженно ахала, когда взрывались подземные гаражи с мерседесами и хаммерами. Затаив дыхание, люди смотрели, как высоко в ночное небо взлетают пылающие колеса, как сыпется сверху сверкающая мелочь — остатки окон из бронестекла, как с пушечным грохотом взрываются закопанные в землю цистерны с бензином высшей марки — запасливые были, суки! Никому и в голову не пришло спасать погорельцев — толпа спокойно наблюдала, как метались по черному снегу полуодеты цыгане, как вопили страшными голосами, видя заживо сгорающих детей и родственников. Смотрели молча, не сходя с места и каждый в душе считал — поделом, не все коту масленица. В дальнем конце улицы показались синие мигающие огни, взвыла сирена. Несколько пожарных машин неторопливо ползут по засыпанной снегом дороге к месту пожара. Когда до людей остается несколько шагов, передний автомобиль останавливается, водитель несколько раз жмет на сигнал. На звук оборачиваются люди, но расходится никто и не думает. Из кабины выходит начальник караула. Брандмейстер приближается к толпе, на поднятом забрале играют блики пламени, снег скрипит под сапогами. Вид у огнеборца самый что ни на есть решительный. Он набирает полную грудь воздуха, рот открывается для властного окрика … сразу несколько человек окружают пожарника со всех сторон, раздается угрюмый голос: — Ты кого спасать приехал, гасило? Тон говорившего был такой, что пожарник сразу поник блестящей головой, ответ прозвучал как оправдание: — Пожар … мы обязаны тушить … пропустите нас, мужики, а? — Попозже. Пусть выгорит вся зараза, тогда тушить начнете, понял? — ответил тот же голос. — Я не имею права ждать, меня накажут! — разводит руки начальник караула. — Тебе что, колеса порезать? Сказано — жди, значит жди! Из спецмашин выходят пожарники. Они прекрасно знают, чьи дома горят. Многих из них коснулось горе, которое расползалось по городу из цыганского «аула». Некоторые, не особо стесняясь, во весь голос говорили, что не надо торопиться. Все-таки люди на дороге стоят, не давить же их. А дома уродов все равно уже накрылись медным тазом. Чего тушить-то? Заорала еще одна сирена, по обочине к толпе приближается полицейский УАЗ. Двери распахиваются, четверо упитанных молодцов спрыгивают на утоптанный снег. На каждом бронежилет поверх теплой куртки, макушки надежно укрыты пуленепробиваемыми шлемами, в руках автоматы, на поясе болтаются сумки с запасными магазинами, дубинками и наручниками. Четверка стражей правопорядка бесцеремонно врезается в толпу, раздается наглый окрик: — Чего собралися тута? А ну, пр-ропусти спецмашины! Кому сказ … Возглас обрывается на полуслове, слышен звук … ну, как будто кто харкнул в микрофон на сцене. Крикун в полицейской форме падает навзничь, словно куль с отрубями. — Это те продажные суки, что цыган крышевали! — крикнул кто-то. По толпе словно ударило током. Люди рванулись на крик в едином порыве, к ссученным ментам потянулись десятки рук. В считанные мгновения с предателей содрали шлемы, бронежилеты, отобрали оружие. Негодяи даже не пытались сопротивляться, настолько единым и страстным был порыв разгневанных людей. Лишь чудом удалось вырваться. Сыграло роль то, что на них почти не осталось одежды, а вокруг все одеты по-зимнему. Полуголые, в одних трусах «мусора» бросились к служебной машине. Впопыхах никто не заметил, что радиостанция вырвана «с мясом», электропроводки нет, а разбитый аккумулятор валяется в снегу. Избитые и опозоренные «мусора» забились в машину, дрожащие от холода и страха пальцы не сразу сумели запереть двери. Лишь оказавшись внутри, за спасительным железом «мусора» увидели, что завести автомобиль невозможно, отопление тоже не включишь. И что делать? Задать стрекача в одних трусах? Так до райотдела километров пять, а на улице мороз. Да и люди кругом. Мать твою так, вот влипли-то! Неожиданно в запотевающее окно постучали: — Эй, менты! — раздается насмешливый голос. — Идите, погрейтесь возле огня. Пока не погасло! К утру выгорел весь цыганский «аул». Поджигали все дома подряд. Напрасно цыгане кричали, что они не торгуют наркотой, это, мол, только те два семейства, чьи дома подожгли в самом начале. Гнев не может копиться до бесконечности. В какой-то момент плотину прорывает и доведенные до крайности люди громят, не разбирая правых и виноватых. К погромам примыкают отморозки и негодяи, которым все равно, кого жечь и убивать, лишь бы волю дали. И тогда убивают всех подряд, чья кожа или цвет глаз отличается от остальных. Беспорядки быстро перекинулись на весь город. Под горячую руку стали ловить и избивать кавказцев, тех самых, к которым якобы и ехали «гости» на дорогих иномарках. И чьи кости сейчас собирают в пластиковые мешки для торжественного захоронения на родовых кладбищах. — Сергей Анатольевич … Сергей Анатольевич, что с вами? — в который раз спрашивает Ольга Саранцева. Голосок заметно дрожит, в глазах стынут слезинки, пальчики с яркими ноготками дрыгаются, словно поплавки при поклевке. «Интересно, это она от зависти так или действительно сочувствует шефу? — размышляет Апполинарий. — Эк ее разобрало! Да и кандидат в мэры тоже хорош — раскис, словно преподаватель танцев в анатомическом театре. Ты же сам этого хотел»! Сергей Анатольевич Топор сидит в кожаном кресле, будто больной петух в корзине — голова опущена, воротник пиджака вывернут, плечи опущены. Даже короткие жесткие волосы, обычно торчащие задиристым «ежиком», поникли и вроде как поредели. На столе вице-мэра лежит планшет, прямо перед глазами горит яркими красками монитор служебного компьютера, разложены газеты. Средства массовой информации, обозначаемые краткой, как плевок, аббревиатурой — СМИ, сообщают, пишут, показывают и кричат об одном и том же — вчерашнем погроме в цыганском «ауле». Еще не остыли страсти с разгромом моторизованной колонны кавказцев, а тут на тебе — поджоги и убийства милых «шалунов» и любителей песен под гитару. Но вот интересно — местные информагентства прямо бесятся, а федеральные ни гу-гу! — Русский шовинизм поднял голову … остров фашизма в демократической России … край непуганых людоедов … неплохо, да! А вот еще лучше — голливудские ужасы восставших из ада воплотились в реальность! — слышится тихое бормотание вице-мэра. Голова раскачивается из стороны в сторону, как пустая тыква на веревочке под порывами ветерка, лицо покрыто красными пятнами. — И это все о нас, мать вашу! — вполголоса произносит Топор. Ошарашенный взгляд поднимается, несколько мгновений блуждает по кабинету, затем останавливается на спокойном лице Колышева. — Апполинарий Павлович, я, разумеется, скромно рассчитывал на хорошую работу с вашей стороны, но такое! — вздернул плечи Топор, голова дернулась, будто у коня, отгоняющего слепней. — Вы, оказывается, виртуоз! Просто Паганини какой-то, массовик-затейник! В наступившей паузе отчетливо слышно завистливое сопение Саранцевой. — Да-да, вы совершенно правы, Ольга Васильевна, теперь наступило ваше время, — кивает Топор. — Надо ковать железо, пока горячо. Понадобятся официальные заявления с осуждением, надо выступить перед трудовыми коллективами — и не раз! — потом что еще? А! Обращение к населению. Все что ли? «Быстро пришел в себя. Молодец! — подумал Колышев. — Такой по праву займет кресло градоначальника». — Советую почаще звонить губернатору и перехватывать звонки оттуда, — многозначительно указал пальцем в потолок Апполинарий. — Чиновники имеют скверную привычку скрываться в параллельных мирах при всяком ЧП, что вызывает справедливое раздражение у высокого начальства. Будьте всегда на связи и вы победите. — Что ж, весьма резонно! — согласился Топор. — Итак, профессор, вы отлично потрудились, теперь настало мое время. А вам, драгоценный Апполинарий Павлович, надобно исчезнуть из города на продолжительное время — мало ли что! Вашим парням тоже. Путевками я обеспечу. Куда изволите? — Да мне … ну, не хочу я на море, — скривился Апполинарий. — Идиотское времяпровождение! Где нибудь рядом, в лесу. — Охотхозяйство, а? — щелкнул пальцами вице-мэр. — Неплохо отдохнете на природе. И рядом — вдруг понадобитесь! Согласны? — Угу, — кивнул Апполинарий. — И с луком потренируюсь. Вдруг полюблю! За окном бревенчатого домика стынет лес в мокрой тишине. Мерзкая, «европейская» зима с нулевой температурой и муторными, словно похоронные мелодии, дождями особенно противна на природе. Земля укрыта догнивающими листьями и старой травой, оттого похожа на гниющую кожу огромной рептилии. Такая же пятнистая и омерзительно мягкая. Лишенные листвы деревья торчат из земли лапами гигантских пауков, что изо всех сил стремились выбраться на поверхность, но внезапно одеревенели. От всепроникающей сырости холодно в любой одежде и даже пылающие жаром обогреватели не могут согреть комнату. Нет ощущения тепла! Чтобы не видеть мерзопакостной гадости за окном, Апполинарий опустил жалюзи. Мягкий свет от стилизованных под керосиновые лампы светильников заливает комнату, в углу пылает камин. В номере никого, кроме Колышева, просторный стол завален журналами об охоте и всем, что с ней связано. На краю приютился ноутбук, плоская коробка беспроводного интернета какого-то там поколения мигает зеленым маячком индикатора. На прикроватной тумбочке стынет чашка чая. Поверх журналов разлегся блочный лук, веером разложены стрелы с ярким оперением. Апполинарий искренне полагал, что охота в наше время есть ни что иное, как узаконенное психопатами от власти развлечение для садистов. И тех самых психопатов. Добывание дичи ради пищи понятно, но отстрел беззащитных животных ради забавы совсем другое. Особенно с вертолета. Да еще за государственный счет. Ходили слухи, что однажды вертолет с «охотниками» сбили возмущенные жители из ружей. Если так, то очень правильно сделали. И животных спасли, и землю от мрази чуть-чуть почистили. Именно так и надо обращаться с обнаглевшими представителями власти. Особенно высшими. Хотя … любая власть — и прошлая, и будущая, и не наша, а в другой стране — вряд ли лучше. Потому, что люди таковы. Время от времени Апполинарий посматривает на монитор. Информационные ленты сообщают о чем угодно — кто развелся, какой «звезде» изуродовали рожу пластические хирурги, о выходе новых клипов и терактах на Ближнем Востоке. Винегрет с кровью. Федеральные каналы демонстрируют ролики, на которых премьер министр посетил фабрику, нажал кнопку пуска трансформаторной подстанции. Тем временем президент отдает распоряжение чиновнику усилить контроль за исполнением поручений и уделить повышенное внимание нуждам электората. Идет непрерывный, бесконечный сериал с одними и теми же главными и второстепенными героями, сеанс массового гипноза (привет Кашпировскому!), цель которого — сдерживать недовольства людей как можно дольше. Ну, минимум до следующих выборов. А затем выпускать пар, критикуя предыдущую власть и всячески нахваливать действующую. Ярмарочный балаган, в котором шуты по очереди сменяют друг друга, декорации одни и те же, а зрителям некуда уйти. Поразительно, но о кровавых событиях в городе ни слова! То есть небольшие частные информагентства сообщают, блоггеры пишут и обсуждают — очень эмоционально и исключительно ненормативной лексикой, а вот федеральные каналы как воды в рот набрали. Все хорошо, прекрасная маркиза! В стране тишь, гладь, да Божья благодать и да здравствует СССР с его ложью и умалчиванием фактов. Нет, конечно, освободили от должности начальника УВД, полетели какие-то министры губернского правительства, вся мэрия в голос рыдала и чиновники наперебой строчили объяснительные, в которых валили вину за случившееся на всех и вся. Но … это происходило тихо, без лишнего шума. Этакий междусобойчик пауков в банке, в котором посмевшего пискнуть погромче просто скушают. «Почему не говорят правду? — думал Апполинарий. — Почему главным принципом власти является ложь? Во спасение? Ведь не спасала же ни разу! Балансировать на грани какое-то время да, позволяла. А потом все рушилось. История человечества — это история противостояния власти и народа, войн и революций. Власть свергают, приходят новые повелители и раз за разом наступают на одни и те же грабли. Ничему не учатся! Но ведь уже настало время, когда скрыть ничего нельзя. Почти. Пройдет несколько лет, интернет и новые информационные технологии войдут в каждый дом, универсальные девайсы будут у каждого. И тогда произойдет неслыханное — впервые в истории цивилизации народ будет контролировать каждый шаг, каждое слово правителей, больших и маленьких, рассматривать действия власти в микроскоп и давать ей оценку. И уйдет в прошлое допотопная система сбора подписей для проведения так называемого импичмента. Избиратели просто проголосуют на соответствующем сайте и капздец чиновнику! Не надо быть семи пядей во лбу, что бы предсказать кардинальное изменение и формы управления государством, и само государство, и гибель бюрократии как сущности государственного управления. И это будет самое главное, самое грандиозное событие в истории. Общество изменится до неузнаваемости. Мы, сегодняшние, будем питекантропами по мировоззрению рядом с нашими правнуками»! Апполинарий подходит к окну. Жалюзи убегают к потолку с недовольным шорохом, в комнату сваливается тусклый свет пасмурного дня. Низкие тучи вот-вот улягутся на землю туманными животами, черно-белый мир осклиз, блестит дождевая влага и нет жизни в мертвом лесу. «М-да, пейзажик, — хмыкает про себя Колышев. — Отличная иллюстрация сумеречного состояния души! Кладбищенский сюрреализм при стопроцентной влажности. Эх, уехать бы к черту на кулички, куда-нибудь на север, в Архангельскую губернию! Там есть зима и лето, живут нормальные люди и нет чокнутых фанатиков, мечтающих о мировом господстве. Кстати, почему ты решил, что непосредственный контроль за властью, так сказать, в режиме реального времени, ее изменит? Так уже было: греческие города-республики, Новгородское вече. Избирали военачальников, правителей, чиновников всяких. Последним вроде даже головы рубили. Или на колья сажали? Ну, не важно. Суть воспитательный эффект впечатлял надолго. Так вот, республики полисы процветали! Жизнь бурлила, общество не дремало в дерьме и сытости, а развивалось, взрослело и люди росли вместе с ним. Именно в городах республиках появилась философия, искусства и наука. Именно там создавалось то, что теперь называется европейской демократией. Не Египет с его фараонами-богами, не Рим с его богоподобными императорами и закоснелой бюрократией, а греческие республики свободных людей создали Европу. Русская цивилизация начиналась не с Рюрика, как думают многие, а с Новгородской республики. Она была такой яркой и сильной, что Ивану Грозному потребовалось собрать войско со всей подневольной Руси, чтобы уничтожить. Армия рабов убивала свободу. Царь развязал самый настоящий геноцид против собственного народа. Именно тогда, при Иване 4, на месте Руси появилась «страна рабов, страна господ». Все последующие властители так или иначе копировали его стиль правления. Разница лишь в количестве пролитой крови». Апполинарий громко, с подвыванием, зевает и потягивается. «А вообще … как надоело умствование! На кой черт все это надо? Не пора ли сделать перерыв, заняться чем-нибудь другим? Удариться в загул, в разврат, по-балдеть и оторваться. Иначе совсем крыша съедет»! Апполинарий оглядывается, будто объект «балдежа и разврата» уже стоит за спиной. На лице появляется грустная улыбка: — Интересно, почему лучшим средством от умственной усталости является загул? — тихо говорит он сам себе. — А как же тогда — лечите подобное подобным? Или клин все-таки вышибают клином? Ладно. Пойти пострелять что ли? Из лука. По мишеням, разумеется. Туго натянутая тетива почти касается мочки уха. Лук слегка изгибается, медленно крутятся колесики по краям, чуть слышно поскрипывают блоки. Острый наконечник стрелы глядит точно в сердце пенопластового кабана. Указательный палец легонько жмет на спусковой рычаг, зажим разевает пасть и стрела с кратким — «вжик!» — срывается с тетивы. Оперение ядовито-желтого цвета чертит в воздухе короткую дугу и … пропадает. Напрасно Апполинарий с надеждой вглядывается вдаль — искусственный кабан недвижим, из левой лопатки не торчит дрожащая стрела. Апполинарий громко, никого не стесняясь — лес вокруг! — чертыхается, на сырую землю падает смачный плевок. Эта стрела была десятой, последней и теперь надо переться по грязному месиву за мишень, копаться в мокрых кустах, разыскивая стрелы. — Успехи есть, Апполинарий? — раздался за спиной насмешливый женский голос. — До хрена и больше … ой, простите! — спохватывается Колышев и оборачивается. По пологому склону спускается Ольга Саранцева. Ярко-красная курточка плотно застегнута, капюшон надвинут почти на глаза, пальцы прячутся в шерстяных варежках. Сырая трава устилает склон сплошным ковром, желтые резиновые сапожки на меху скользят и девушка смешно расставляет руки в стороны, словно опасливый пингвин. — Добрый день, Оля, — здоровается Апполинарий. — Что привело вас в глухомань? — Здравствуйте … о какой глухомани вы говорите, Апполинарий? Жить в лесу — это прекрасно! Нет шума, суеты, отравленного воздуха и снующих туда-сюда людишек, — отвечает девушка, сосредоточенно глядя под ноги. — Так вы, значит, из зависти здесь? Небось, гадость какую нибудь собираетесь сказать. — Нет, что вы! Все хорошо, избирательная кампания набирает обороты, шеф порхает по трудовым коллективам, мечется между редакциями и телестудиями. Одним словом, процесс пошел … ой-ой, ловите меня! — взвизгивает девушка. Из-под ног уходит кусок дерна и Ольга скользит вниз, как на салазках. Апполинарий отважно бросается на помощь, но под ним земля тоже предательски убегает, ноги разъезжаются. Чтобы не свалиться позорно в грязь на глазах у женщины он отчаянно машет руками, аки лебедь взлетающий, изо всех сил отталкивается от земли. В этот момент на него налетает девушка и по инерции толкает его дальше. Оба хватаются друг за друга, пытаясь сохранить равновесие — Ольга цепляется за шею, Апполинарий обхватывает за талию. Вот так, плотно обнявшись, словно любовники после долгой разлуки, они продолжают скользить по грязи до тех пор, пока спина и «пятая точка» Апполинария не впечатываются в столб. Колышев судорожно сжимает в объятиях девушку. Из груди вырывается страстный полустон-полурык, глаза закатываются под лоб. Несколько секунд длится молчание, затем Ольга осторожно начинает шевелиться. Она чуть отстраняется, изумленный взгляд скользит по расстегнутой на груди куртке, на мгновение задерживается на подбородке, останавливается на неподвижном, словно восковая маска, лице. — Э-э … Апполинарий, меня можно отпустить. Или еще не надо? — неуверенно спрашивает девушка. — У вас такое лицо, как будто вы … — Что? Спустил в штаны? Я, разумеется, чувствую ваше тело даже через куртку, потому что у вас, надо сказать, выдающие формы. Но этого все же недостаточно, чтобы до такой степени перевозбудиться, — с трудом, чуть шевеля губами, отвечает Апполинарий. — Тогда что? Отпусти меня! — обиженно требует Ольга. — Гвоздь! — шепчет Апполинарий, размыкая объятия. — В столбе торчит дурацкий гвоздь. Он впился мне в задницу до кости. Из-за тебя! — добавляет он сквозь зубы. Инфракрасный обогреватель ласково гладит по голой спине невидимыми теплыми лапками. В номере тихо, уютно, пахнет коньяком и дезинфекцией. Апполинарий лежит на кровати пузом вниз. Одеяло прикрывает голый зад по диагонали и только на треть. Левая ягодица украшена круглой белой шишкой, состоящей и куска марли и ваты. Обработанная йодом и зеленкой рана густо заклеена отрезками пластыря, отчего издалека похожа на бутон раскрывающейся лилии. Роль доктора исполнила Ольга, поскольку именно она виновница происшествия. Да и не оказалось в гостинице охотхозяйства фельдшера. Вообще никого не оказалось, так как не сезон и персонал отправили в отпуск. Остался только администратор, он же вечно подвыпивший сторож. Стукнула дверь, по комнате веет прохладой. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает с порога девушка. — Трудно сказать, — бубнит Апполинарий, уткнув нос в подушку. — То есть? — встревожилась Ольга. — Лежать на спине нельзя, сидеть тоже, ходить больно — да вообще ничего нельзя! Как можно чувствовать себя в такой ситуации? — удивленно произносит Апполинарий. Он оглядывается, при этом сильно изгибает шею, стараясь не шевелить больным местом. Ольга хихикает в кулачок. — Ты похож на ящера с острова Комодо! — Очень смешно! Я поранился, спасая ее от падения в грязь, а она веселится тут. Накинь на меня одеяло, мне надоело лежать голым! — Ну, во-первых, ты не совсем голый. Во-вторых, у тебя красивая спина, вся в буграх мускулов. И руки такие жилистые, — задумчиво говорит девушка. — Во дает! — возмущается Апполинарий. — Проткнула меня чуть ли не насквозь, теперь любуется открытой раной! Ты что, садистка? Ему, наконец, удается повернуться. Упираясь локтями в подушку, он с трудом оборачивается. Ольга стоит в двух шагах от него, короткий халат расстегнут, хорошо видны узенькие черные трусики. Лифчика нет вообще, грудь видна почти вся. У Апполинария округляются глаза. — Точно садистка! — шепчет он. — Я даже на карачки встать не могу, а она … Халат падает на пол, теплый запах духов и чего-то еще очень приятного и возбуждающего накрывает Колышева с головой.