Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; А учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Послание 2-е Тимофею, 2; 11—12 На следующее утро я позвонила в Храм. Ждать пришлось долго, меня пару раз разъединяли, и наконец я услышала голос Мари, говорившей по-английски с жутким акцентом. Я перешла на французский, но она упрямо продолжала терзать язык Шекспира. К концу этой своеобразной беседы я узнала, что мисс Чайлд сегодня никак не сможет уделить мне более четверти часа, но что мисс Чайлд хотела бы посвятить беседе со мной более длительный период времени; таким образом, я получила приглашение отобедать с мисс Чайлд на следующий день, в субботу, в половине шестого. С прибавлением всех возможных любезностей я заверила Мари на языке Мольера и Расина, что нет для меня более желанного варианта и что я принимаю это приглашение. Посидев перед телефоном еще с полминуты, я снова сняла трубку и попросила соединить меня с Оксфордом. Ожидая междугородного соединения, взяла утреннюю газету. В статье, посвященной убийству мисс Фицуоррен, в этот день упоминалось о рейде полиции в ночной клуб, результатом чего стало несколько скандальных задержаний. Несмотря на желание репортера подогреть интерес читателя, было ясно, однако, что ничего нового Скотленд-Ярд не обнаружил и не надеется обнаружить. Лишь социальный статус жертвы мешал делу немедленно кануть в Лету. Тем временем меня соединили с Оксфордом, и пришлось потратить несколько минут, напоминая собеседнику об определенных обязательствах и одолжениях. Сообщив ему, что мне требуется, я пообещала позвонить через час. Холмс, конечно, послал бы в таком случае телеграмму, но я в вопросах мягкого шантажа предпочитаю личный контакт. Завтрак — и снова к аппарату. Получив адрес и номер домашнего телефона еще одного абонента, я аккуратно записала их в блокнот, поблагодарила, повесила трубку. Так, теперь наденем шляпу, перчатки, проверим содержимое отощавшего кошелька… Улыбка и кивок консьержке, неимоверно тощей особе, еще раз напомнившей мне о плачевном состоянии кошелька… Неподалеку такси, но я решительно направляюсь к подземке. Благотворительность истощает ресурсы. Хватит изображать Гарун-аль-Рашида. Стоимость заказанного мною эльфам-портным на пять фунтов превышала все, что я скопила за три года обучения в Оксфорде. В понедельник — филантроп в обносках, в пятницу не хватает на такси, а в воскресенье — без пяти минут миллионер… во всяком случае, долларов у меня скоро будет в избытке. В Оксфорде сквозь моросящий дождик я добралась по записанному в блокноте адресу. Приняли меня на диво любезно, несмотря на то, что помешала занятому человеку. Два с половиной весьма продуктивных часа — и я покидаю гостеприимный дом с длинным списком литературы и фамилий. Несколько часов в библиотеке Бодли, зарывшись в литературу, прах поколений на пыльных страницах. Бесцветный обед за пару шиллингов, снова страницы, страницы — тысячи страниц. На обрат ном пути беседа с коллегой по имени Дункан (если помните, у нас намечена совместная презентация в январе). За краткой беседой последовал еще один обед, более продолжительный и вдохновляющий. Вернувшись к себе на северную окраину, я еще немного почитала перед сном. В субботу утром я встала ни свет ни заря, заварила чаю и углубилась в чтение фундаментального трактата по мистике Эвелин Андерхилл. Попозже, в час более разумный, появилась моя хозяюшка с подносом. На подносе чашка кофе и основательный бутерброд. Я нерешительно закрыла книгу Андерхилл и обратилась к материалу, полученному предыдущим вечером от Дункана. Ближе к полудню снова направилась к нему, часок мы с ним поспорили, вплоть до дружеской перепалки, под аккомпанемент возни громкоголосых детей и урезонивающего мурлыканья жены. Затем неспешно прогулялась через парки и олений зверинец Магдалены к переоборудованному зданию прачечной в Хедингтоне. Здесь пахло крахмалом и свежеотглаженными простынями, а окна выбеленного фасада притягивали взгляды прохожих, привлеченных странным шумом, доносящимся изнутри. Ватсон по каким-то известным лишь ему одному причинам называл этот вид боевого искусства борьбой «баритсу». В его дни это название, изобретенное в Англии и облагороженное восточным звучанием, вызывало восторженное замирание юношеских сердец, однако, положись Холмс на магические возможности этой методики боя, не пережить бы ему схватки возле Рейхенбахского водопада. В тот день, после длительного перерыва, в течение которого я весьма редко занималась чем-либо более трудоемким, нежели перелистывание страниц, пережевывание пищи да восхождение по домашним лестницам, тренировка воспринималась как средневековая пытка в застенках инквизиции. Насобирав синяков, я поклонилась своему вежливому и общительному сэнсэю и поползла к поезду, размышляя о том, сколь полезно иной раз попасть в лапы кому-нибудь, мно гократно тебя превосходящему силой, способности ми и возможностями. Ровно в пять я приблизилась к зданиям комплекса Храма. С Вероникой мы столкнулись у входа, и она устроила мне экскурсию по помещениям этом религиозно-общественной организации. Начали мы с убежища для преследуемых женщин. Длинные столы, за которыми принимают пищу, небольшая процедурная-операционная для лечения и обработки ран, садик с качелями для детей во дворе. — Иные из них такое видят здесь впервые в жил ни, — заметила Ронни. Учебные комнаты с таблицами и книгами. Учебники предназначены для детей, но чаще используются для обучения их родительниц. — Мы сами сочиняем и издаем специальные пособия. — Лицо Вероники сияет. Класс для обучения машинописи с несколькими пишущими машинками на столах. Складские помещения для продовольствия и одежды. Полки с книгами для готовящейся к открытию библиотеки. Между убежищем и учебным корпусом — сердце Храма. На первом этаже — различные кабинеты и канцелярии. Отсюда протягиваются нити к внешнему миру: встречи, переписка, информация для интересующихся. Еще ниже, в подвале — политическая организация Храма. Телефонный узел с коммутатором солидных размеров и переговорными кабинками. — Здесь мы также учим телефонисток, — продолжает пояснения Вероника. — И соединения пробиваются мгновенно. Круглый стол с диаметром столешницы в добрую дюжину футов. На стенах — доски объявлений с листками разных размеров: «Первое чтение билля о разводах В МАРТЕ??»; «Напомнить в убежище, что акушерки получают шиллинг за каждое направление», «Банни Хиллман будет благодарна за сведения о симпатизирующих журналистах»; «Брошюры для парламентской демонстрации будут готовы 5 января»; «Нужны пишущие машинки, постельное белье, детская обувь, очки»; «Занятия физкультурой начнутся 20 января, обращаться к Рэчел»; «Семинар „О роли секса и брачных контрактов в век феминизма“ — суббота, 22 января, церковь Св. Жильбера»; «С ПРЕДЛОЖЕНИЯМИ О МАРШРУТАХ пикников с ночевками для кормящих матерей на лето, желательно у реки или озера, обращайтесь к Гертруде П.»; «ПОТЕРЯН платок головной светло-сиреневый, нашедшему просьба вернуть в приемную Элен»; «Очередная туристическая группа во Францию отправляется 18 февраля. Записывайтесь! Надевайте прочную обувь и не опаздывайте. Сюзанна Бригс, Франческа Боули»; «Тексты гимнов исчезают с ужасающей скоростью! Напоминайте прихожанам, чтобы оставляли книжки на сиденьях!»; «ПРИНИМАЮ КНИГИ для библиотеки, в хорошем состоянии, увлекательного содержания. Вероника Биконсфилд». Далее — просторный рабочий кабинет с книгами по законодательству и истории, с полными вырезок папками, с картами, статистическими справочниками. Здесь же несколько юмористических сборников и стопки журналов, от изданий суфражисток до «Панча». — Тут мы речи сочиняем, — поясняет Ронни. — Имеется даже маленькая типография для печатания листовок и брошюр. Подумать только, еще неделю назад я и представления не имела о существовании такой могучей организации! Я поделилась своим недоумением с Вероникой. — Так или иначе, ты вскоре услыхала бы о ней, — уверенно заявила мне Ронни, и я ей поверила. После первой встречи личность Марджери Чайлд заслонила от меня практическое воплощение ее деятельности. Теперь, проходя по помещениям комплекса, я уверилась, что проводимые три раза в неделю храмовые службы служат для энергетической подпитки приверженцев. А здесь, в этих стенах, энергия эта преобразуется в практическую деятельность. Храм — политическая машина, эффективный механизм сбора и перераспределения средств, а также воодушевления последователей на конкретные действия с целью достижения конкретных целей. Агитация, речи, листовки, лечение-обучение, кормление-просвещение, за ко нетворческие и антизаконотворческие акции — нее это направлялось отсюда, через членов «внутреннего круга» Марджери Чайлд и определялось ею самой Если она мистик, то не беспочвенный, не оторванный от грешной земли. Здесь концентрировалась сила, способная поднять Марджери во властные структуры. В члены местного совета? В палату общин? Святая Екатерина Генуэзская была в XV веке филантропом, наставницей, управляла крупным госпиталем, и это не мешало ей оставаться мистиком. А столетием раньше другая Екатерина, Сиенская, консультировала пап и королей, играла ключевую роль в реформации церкви и управляла орденом милосердия. Она также была мистиком, визионером и прорицателем, мисс Андерхилл ставит ее в один ряд со св. Франциском. Чем хуже Марджери Чайлд, живущая в Лондоне в XX веке? Мы покинули подвал и вернулись на первый этаж. Здесь к Веронике подскочила какая-то незнакомая мне особа. — О, мисс Биконсфилд, как хорошо, что я вас встретила! Там женщина рыдает, говорит, муж совсем рехнулся. — Иди, иди, Ронни, мне все равно уже пора к Марджери, — милостиво отпустила я ее. — Хорошо, я предупрежу Мари. Она убежала и тут же появилась снова. Кивнув мне на ходу, исчезла в коридоре, ведущем к убежищу. Я кивнула сидящим за столами женщинам, насторожившимся при упоминании имени Марджери. Недосягаемость лидера для младшего персонала — еще один признак масштабности организации. Присев к одному из столов, я углубилась в изучение брошюр о детских болезнях, течении и лечении туберкулеза, о борьбе с неграмотностью. Долго ждать мне не пришлось. В дверях появилась Мари, выпалила мое имя и тут же отвернулась и зашагала обратно. Я последовала за нею, бомбардируя бронированную спину бодрыми французскими тирадами. Вот мы уже в знакомом коридоре. Мари постучала в дверь, дождалась ответа и впустила меня. Марджери сидела перед камином в жизнерадостном халате переливчатого шелка. Она встала, положила книгу на кресло и шагнула мне навстречу. — Очень рада вас видеть, Мэри. Можно мне вас так называть? Меня все зовут Марджери. Надеюсь, и вас это устроит. Мы перекусим здесь, перед камином, не возражаете? Перед службой я не наедаюсь, а через час нужно будет переодеться и начать медитацию. Прекрасные у вас глаза… Мой взнос в диалог состоял исключительно из «да», «конечно», «отлично», «спасибо». Мари приняла у меня пальто и шляпу, и вот я уже сижу за изящным столиком на одном из двух стульев в стиле Людовика XIV. На столике хрупкий дорогой фарфор, массивное столовое серебро солидного старинного облика, современное витое стекло. Я скромно прячу под столик край своего дважды наставленного платья. — Вероника показала вам наше хозяйство? — Да. Очень впечатляет. — Вас это удивило? — Во всяком случае, должно было удивить, судя по ее интонации. — Больше всего меня поразило то, что я вплоть до нынешнего понедельника не имела представления о существовании Храма. — Информация… Здесь еще есть над чем работать. Вина? — Спасибо. Она наполнила два витых оранжевых бокала из тяжелого граненого графина. — Хозяйство ваше растет, как видно. Один из печатных станков с виду совсем новый. — Да, верно. Пять лет назад мы лишь раз в неделю снимали зал на втором этаже. Сейчас у нас четы ре собственных здания. Меня очень интересовал процесс становления Храма, но я сдержала любопытство, чтобы не про демонстрировать если не нотки осуждения, то оттенка подозрительности. Придет пора и для любопытства. — Очень впечатляет, — повторила я. — Я сделаю взнос в фонд библиотеки. — Разумеется, Ронни не ожидала от меня существенных пожертвований, и я решила подождать до понедельника. — Хороший выбор, — похвалила она, не глядя на мою грошовую одежонку. — Вероника поглощена идеей создания бесплатной библиотеки. — Удивляет также ваша политическая активности. — То есть то, что религия пачкает руки о мирские дрязги? Нужны сдвиги в законодательстве, иначе мы до самого Судного дня будем заниматься исключительно предоставлением ночлега да кормежки. — Но не кажется ли вам… — Я не договорила, поскольку появилась Мари. Она внесла поднос с несколькими блюдами. Поставив тарелки на стол, Мари, к моему удивлению, удалилась, оставив нас вдвоем. Марджери, положив на свою тарелку совсем немного, сосредоточилась на моей особе. Куски курятины в эстрагоновом соусе, гарнир из глазированной моркови, картофеля, салата. Некоторое время она уделяла внимание исключительно еде, тщательно прожевывая пищу, запивая ее каким-то чаем из трав, на поверхности которого плавала долька лимона. Я предпочла бокал немецкого фруктового вина. — Вы что-то хотели сказать, — улыбнулась хозяйка. — Не кажется ли вам, что нетрадиционность, скажем так, вашей религиозной ориентации сыграет против вас на политической арене? — Не думаю. Одни увидят в этой нетрадиционности мою преданность выбранному курсу, другие отмахнутся от нее как от второстепенной эксцентричной причуды. — Надеюсь, вы правы, — согласилась я из чистой вежливости, однако Марджери приняла это за безоговорочную поддержку. — Спасибо. Я молилась и много раздумывала о вас и о вашем предложении. — («Предложении!» — взвилась я внутренне.) — Учение мое носит слишком личный характер, пора его универсализировать. Следует к нашим проектам добавить еще один, академический. Провести работу в указанном вами направлении, пригласив наиболее выдающихся мыслителей в этой области. Может быть, даже и журнал начать издавать. На том самом станке, который простаивает. Черт бы ее побрал, подумала я, и потом сразу: купить хочет. Очевидно, мысли мои отразились на лице, потому что хитроумная комбинаторша отложила вилку и подалась ко мне. — Я не предлагаю вам делать ничего, что бы противоречило вашим желаниям, Мэри. Вполне понимаю и принимаю, что со многим сказанным и сделанным мною вы не согласны. Но я не хочу меняться. Я хочу учиться. Ради себя самой и ради Храма. Мне нужно знать, как ваш мир подходит к вопросам, над которыми я бьюсь в одиночку. Я в понедельник всю ночь не спала, сокрушалась своей заносчивости и близорукости. Как петух, раскопавший жемчужное зерно и не знающий, что с ним делать. Мне нужна помощь, Мэри, и я на вас рассчитываю. Я не прошу у вас стопроцентной отдачи, не требую поступить ко мне на службу. Но вы мне нужны, чтобы начать путь. Прошу вас. Ну как тут можно отказаться? Я, во всяком случае, не настолько черствая особа. Когда Мари появилась со вторым подносом (кофе и земляника — это в январе-то!), я уже согласилась провести цикл занятий с Марджери и прочитать лекцию для ее гвардии в конце месяца. Добившись желаемого, хозяйка откинулась на спинку стула. — Расскажите мне о себе, Мэри, — попросила она. — Вероника намекает, что ваша биография богата темными тайнами и захватывающими приключениями. Я мысленно пообещала Веронике добрую взбучку. — Ронни преувеличивает. Во время второго года обучения обстоятельства вынудили меня покинуть Оксфорд на месяц с лишним. Вернувшись, я никому ничего не рассказала, и это возбудило догадки и пересуды. Через несколько месяцев я попала в катастрофу, что вызвало новые толки, на этот раз хоть на чем-то основанные. Механизм возникновения слухов наверняка вам знаком. На самом деле я всего лишь студентка. Не совсем простая, но все же студентка. Мать у меня была англичанка, отец из Америки, оба умерли. Есть дом в Суссексе, знакомые в Лондоне, интересуюсь женским движением и теологией. — Основательно интересуетесь. А что вы думаете о том, что услышали и увидели в нашем Храме? Я хотела было отделаться очередной вежливой банальностью, но поняла, что вопрос задан серьезно. Опустив чашку на стол, я принялась обдумывать ответ — честный и в то же время не слишком откровенный. Марджери терпеливо ждала, и я схватилась за бокал. — Примерно через десять лет после распятия Иисуса, — начала я, — родился на востоке еврей по имени Акива. Простой пастух, не умевший ни читать, ни писать до зрелых лет, но ставший одним из величайших раввинов иудаизма. Акива, как и Иисус, учил притчами, колючими байками. Он, кстати, основоположник иных нововведений, касающихся положения женщин. Отвечу одним из его высказываний: «Бедность столь же к лицу дщери Израилевой, сколь красная упряжь белой лошади». Я опустила дорогой бокал на скатерть дорогого полотна и подобрала последние ягоды. — Вы не одобряете богатства. — Только не считайте меня социалисткой. Я имею в виду эстетическую сторону бедности, не примите это как личное замечание. — Вас беспокоит злоупотребление фондами. Но понимаю. Что касается меня, то я бы с удовольствием разделила все с сестрами моими. Но в Библии если прецедент, касающийся расходования драгоценны благовоний, вызвавший неудовольствие Иуды.